Рейвен, вздохнув, наконец-то откручивает от баночки крышку и принюхивается. Хотя можно не стараться, потому что он даже с расстояния десяти сантиметров чувствует запашок — как от нестиранной месяц футболки.

— Фу, — она морщится и торопливо закручивает банку. — Может, мне не так уж и нужно мазаться? С синяками буду ходить.

— Ага, — скептически отвечает он. На шею Рейвен смотреть больно — сплошные сиреневые узоры, за которыми смуглую кожу почти не видно. И на запястьях будто кровавый рассвет над морем. Джону аж жалко, что Макрири умер только один раз. — И после этого ты отчитываешь меня и Шоу за то, что от лекарств отказываемся.

— Вы — два идиота, — зло шипит она. — Лекарств мало, но это же не повод загибаться.

— Ну, вот и ты такая же, — Джон усмехается. — Лучше пусть всё болит, но вонять не буду. А если шрамы останутся?

Она разъярённо выдыхает и обжигает взглядом. Но всё же соглашается — потому что крышку снова откручивает. Подцепляет немножко тёмно-коричневой мази кончиками пальцев, начинает втирать в запястья.

Джон, морщась, садится. В плече будто что-то непрерывно рвётся, но он не обращает внимания.

— Ты что делаешь? Ляг обратно, живо! — они совсем близко теперь, и Рейвен не только взглядом обжигает, но и дыханием.

— Помочь хочу. Воняет от банки жутко, Рейес, чем быстрее закончишь, тем лучше.

Она осудительно смотрит на него своим фирменным взглядом. Но всё же кивает и отворачивается.

— Шею помажь. Я не вижу, где там синяки.

— Везде, — смеётся он, и она тоже издаёт смешок.

Джон осторожно откидывает её волосы, обнажая шею, и здоровой рукой зачерпывает немного мази. Нежно, подушечками пальцев ведёт по её коже. Прикасаться к Рейвен чертовски приятно и пиздец как неправильно с учетом того, что в соседнем углу дрыхнет Майлз. И Эмори отправилась немного вздремнуть всего час назад.

— Прости, — вдруг говорит она, и Джон замирает. Рейвен чуть отодвигается и поворачивается к нему, поджав под себя здоровую ногу. Он вопросительно смотрит, и она продолжает на одном дыхании: — Я чуть тебя внизу не оставила, на Беллами с Кларк орала, чтобы они поскорее тащили на борт свои жопы. Ты из-за меня помереть мог, понимаешь?

Серьёзно, она извиняется? Перед ним, перед Джоном Мёрфи? С Рейвен вообще всё в порядке, нет? Он не выдерживает и хватает её ладонь вместе с банкой, притягивает к себе и принюхивается.

— Не понял, мазь с наркотой?

Рейвен закатывает глаза к потолку и отдёргивает руку.

— Не паясничай. Я сама не знаю, зачем это говорю. Просто хочу, чтобы ты знал.

Он смотрит на неё долгим, задумчивым взглядом. Это что-то новенькое, не их вечные подъёбки, не шутеечки. Что-то редкое, искреннее, настоящее и тревожно-хрупкое, от чего под ребрами ноет.

Всё же краем сознания он как всегда отмечает, насколько она красивая, даже в полумраке, даже с синяками, даже в отсветах медицинских приборов. И переводит взгляд на ногу. Ту, которую Рейвен проблематично закинуть на кровать — за это чувство вины жжёт не хуже, чем настоящая рана.

— Уж передо мной тебе точно извиняться не надо. И точно не за то, что спасала чужие жизни. Чтоб больше от тебя такой херни не слышал.

Она касается его щеки, и они вновь смотрят друг другу глаза в глаза.

— Да забудь ты про мою ногу, как будто она даёт тебе клеймо вечно виноватого. Я бы заснуть спокойно не смогла, не сказав этого. Хотя звучит это тупо. Типа прости, ты чуть не сдох из-за меня. Но вот должна была сказать — и всё тут.

Он изумлённо изгибает брови. Чудеса — да и только. Она улыбается и закручивает баночку с лечебной мазью.

— А если бы ты меня всё-таки оставила, — он не может удержаться от подколки, — то потом бы страдала как Беллами, когда он бросил Кларк? «Я оставила Мёрфи умирать!» и всё такое?

Она молча хлопает длинными ресницами несколько мгновений, кивает, и они смотрят друг другу в глаза, не моргая. А потом начинают смеяться. И смех разносит между ними тепло, стирая любые грани и не успевших толком расцвести обид.

Их веселье прерывает Эбби, вдруг выросшая рядом с койкой, как суровая мамаша, сердито сверкая глазами и упирая руки в бока. Если врач командует, что уже отбой — нужно, блядь, повиноваться.

***

— Перед Монти, Эмори и Беллами ты не извинялась, — говорит Мёрфи.

Солнце за их спинами скрывается в кромке морской воды. Пляж пустеет, и Рейвен не замечает, как это они остались на берегу вдвоём. Да и темнота неестественно быстро окутывает.

— Не извинилась. Потому что они — это другое, — отвечает Рейвен.

— Какое? — ехидно осведомляется он, и она только пожимает плечами.

Другое — а что именно, она вслух произносить не собирается. Хотя, пожалуй, знает. Все они друзья, и даже больше — семья. Но дело в связях. Связь между ней и Мёрфи толще, крепче и запутаннее, ярче и страннее. Звенит от напряжения. Так близко уже спутались нити между ними, что уже через года не истончают и не порвутся.

— Пойдём, — Джон берёт её за руку и тянет дальше, вдоль берега. Рейвен делает пару шагов и осознает с трудом — она не хромает. Обеими ногами утопает в песке, плавно, не волочась. Она жмурится от удовольствия, пытается ощутить движение каждой мышцы. Почти забытое, наяву невозможное.

— Мы в крио, — облегчённо и разочарованно выдыхает она. И точно, легли ведь в спячку на десять лет. Ещё накануне поспорили с Майлзом, будут ли видеть сны. Сама утверждала, что нет, организм замирает, мозговая активность падает, сновидений быть не должно — и вот, нате пожалуйста.

Да ещё и вот так. С Джоном Мёрфи.

— И, замечу, ты почему-то не с Шоу, — Мёрфи лукаво прищуривается, и Рейвен пихает его в бок.

— Даже в моей голове ты даёшь дурацкие комментарии.

Такая знакомая кривая усмешка ложится на его губы. Она думает, что он красивый, когда не ёрничает и не злится.

Рейвен плюхается на песок и тянет Мёрфи за собой. Они сидят плечом к плечу, и мягкие волны какие-то считанные сантиметры не дотягивают до пальцев ног. Две луны светят в зените, прокладывая светлые дорожки в водной глади. Ей хорошо, спокойно, уютно, как в последний раз было дома, на «Кольце», и ей без разницы, сколько уже прошло дней, месяцев или лет. Главное, чтобы остаток тоже был таким.

Она берёт ракушку, откуда-то оказавшуюся под подошвой ботинка, указательным пальцем повторяет её завитки.

— В каком-то то ли старинном фильме, то в книжке, герои заснули в странном месте — и видели одинаковые сны, — вдруг говорит Мёрфи, забирая у неё ракушку и прикладывая к уху. — Надеюсь, это не наш случай.

Она мотает головой.

— Я думаю, ты видишь Эмори. На самом деле. Сильнее я уверена только в том, что Эхо видит Беллами.

Мысль под кожей колет иголкой, а от своих же сравнений заорать хочется. Вот так вот она для себя решила, что действительно чувствует к Мёрфи что-то… Большее?! Не показалось, не напридумывала? Что же, её подсознание уже довольно красноречиво высказалось на этот счёт: здесь Мёрфи. Не Майлз. Она не знает, что делать с этим ужасающим фактом. А Джон как всегда спасает ситуацию, рассмешив её:

— Почему ты думаешь, что все сны — рациональные? Может, в снах Эхо кони стреляют из лука, а зайцы играют на барабанах. Может в моих, на самом деле, Землю обороняют от нашествия водорослей!

Она смеётся. Повинуясь странному порыву — потому что это всё-таки сон, и реальностью ему никогда не стать — Рейвен прижимается к Джону и кладёт голову ему на плечо.

— Кстати, нам нужна будет новая точка отсчёта, — Мёрфи отдаёт ей ракушку.

— В смысле?

— Ну смотри, сначала мы вели счёт времени от нашего спуска на Землю. Потом после Первопламени. А теперь? «После великой спячки»?

— А хороший вопрос. Надо будет вернуться к этому после пробуждения.

Мёрфи кивает. Но глубоко в душе Рейвен надеется, что вовсе не будет помнить снов — иначе запутается окончательно.

***

— Сто двадцать пять лет сна. Пиздец же. Сколько мне теперь, сто сорок девять? — Мёрфи ерошит волосы. Эта математика его с ума сводит. — Вот уж не подумал бы, что доживу до такого почтенного возраста.