– Только кусаться было лишним, – сказал он и поднял голову, посмотрев на меня в упор.

Взгляд его был темным и опасным, пряди волос упали ему на глаза, и я вздрогнула, потому что в этот момент он и в самом деле казался мне одержимым.

– Вы говорили, что я вам противна, – произнесла я, тщательно подбирая слова, – обвиняли меня в лицемерии, но вы тоже обманываете… Причем, самых дорогих вам людей. Не знаю, стоит ли эта игра свеч…

– Я уже сказал, – резко оборвал он. – Мать не должна ничего знать, пока дело с разводом не решится. А я все равно с тобой разведусь, хоть ты на голову перед судьей встань.

– Одно мое присутствие вас раздражает, – я поднялась и бочком двинулась к выходу. – Не будем усугублять, Этьен… Я переночую в гостиной, на диване, ваши родители уже спят, никто не заметит…

– Стоять! – он заговорил не слишком громко, но меня приморозило к месту. – Из комнаты ты этой ночью не выйдешь. Ложись и не строй из себя обиженную недотрогу, – он сорвал с постели покрывало, перебросил его на одну сторону кровати, а сам улегся на другую, не сняв ни рубашки, ни штанов, и решительно закрыл глаза. – Я не любитель подержанного товара, если что. И прикасаться к тебе побрезгует любой нормальный человек. Погаси лампу, я хочу спать.

Несколько секунд я стояла столбом, не зная, что делать – убежать или же поверить ему. Он не собирался на меня покушаться… вернее, на Розалин. Но как грубо и жестоко сказано… про подержанный товар…

– Погаси лампу, пожалуйста! – сказал Этьен резко. – И ложись. Или хочешь, чтобы я тебя уложил?

Нет, таких хлопот я ему доставлять не собиралась. Прикрутив рожок лампы, я на цыпочках обошла кровать, которая в полутьме казалась мне страшным чудовищем, разинувшим белую пасть, и сначала села на краешек перины, а потом легла, тоже не раздеваясь, только сбросив туфли, и тоже повернувшись к графу спиной. Я боялась даже шевелиться, чтобы не напоминать о своем присутствии.

В спальне стало тихо, и я подумала, что мы с Этьеном затаились каждый на своей стороне кровати, как враги в окопах – только и выжидая, когда противник первым нарушит перемирие.

Я думала, что не смогу уснуть до рассвета, но граф спал на своей стороне, и я постепенно расслабилась и задремала. Волнения пережитого дня сделали свое дело, и я провалилась в сон – тяжелый, мутный, в котором видела Этьена, который тихо ходил по комнате, вокруг постели, и заглядывал мне в лицо. Пару раз я чувствовала осторожное прикосновение – как будто кто-то гладил меня по лодыжке. Гладил медленно, подбираясь к колену, но сон был слишком крепок, и я так и не смогла открыть глаза.

Когда я проснулась утром – отдохнувшая и посвежевшая, то обнаружила, что лежу в постели одна.

Смятые подушка и простыни на другой стороне кровати – вот и все, что напоминало о графе, и о моей с ним первой ночи. Самого Этьена не было, пропали его башмаки и пиджак, а в окно уже вовсю лился солнечный свет, и где-то на птичьем дворе задорно кричал петух.

Как было бы хорошо, если бы все, что было накануне, мне приснилось – приезд мужа графини, потом визит его родителей… А еще лучше – пусть бы приснилась встреча с Розалин. Я укладывала волосы в прическу и делала это медленно, оттягивая как можно дольше встречу с графом и Аржансонами. Но прятаться в спальне было невозможно, и мне пришлось покинуть свое убежище и снова выйти на сцену в образе мадам де ла Мар.

В гардеробной было больше дюжины утренних платьев, но я никак не могла выбрать – все они пугали меня некоторой фривольностью, чрезмерным кокетством. После долгих колебаний я остановила свой выбор на бледно-оранжевом платье – достаточно скромном, без излишних оборок и кружев, а слишком глубокий вырез я прикрыла газовым шарфом, перебросив его со спины на грудь и завязав концы позади, обернув талию на манер кушака.

В столовой никого не было, хотя на столе уже стояли тарелки с закусками и корзинка со свежевыпеченным хлебом. Окно было распахнуто настежь, впуская солнце и свежий воздух, напоминая, что весна уже близко.

– …и все же, мне кажется, Этьен пожалеет, – услышала я голос Софии.

Я выглянула в окно и увидела мадам Аржансон, которая под ручку с мужем прогуливалась по аллее недалеко от дома.

Они не заметили меня, и я смогла в полной мере насладиться мнением свекрови о Розалин.

– Она высокомерная, грубая, – перечисляла София, тыча сложенным зонтиком в песчаную дорожку. – Я была против их союза изначально! Она совсем не подходит моему мальчику.

– Вчера она вела себя очень мило, – добродушно ответил месье Аржансон, попыхивая трубкой.

– Это притворство! – сердито возразила его жена. – Наверное, все дело в том, что она очень красива, и ты смотришь на нее глазами мужчины. А я смотрю глазами матери и вижу, что мой сын несчастен с ней.

Они остановились в тени лип, глядя, как голуби сбились в стаю, греясь на солнце, и месье Огюст примирительно сказал:

– Она красива, но это не главное. В ней есть огонек. Такие женщины всегда привлекают мужчин. И Этьен, я думаю, ценит в ней именно это.

– Это не огонек, это чертовка, – проворчала София. – Мой мальчик еще наплачется с ней!

– Он уже далеко не мальчик, – деликатно напомнил ей муж. – И лучше не вмешивайся в их отношения. Они поссорятся и помирятся, а твое вмешательство никогда не простят.

– Как я могу не вмешиваться?! – София с таким возмущением вскинула голову, чтобы посмотреть на мужа, что чуть не потеряла шляпку. – Я – его мать! Я обязана приложить все силы, чтобы ему было хорошо и…

Слова ее заглушили пронзительный вой и адский грохот. София взвизгнула, месье Огюст оглянулся, а я только и успела, что отступить вглубь комнаты, чтобы не быть замеченной.

Снова повторился странный звук – как фабричный гудок, только выше и пронзительней, сердце от него так и переворачивалось. Из кухни выскочили перепуганные Сесиль и мадам Пелетье, и бросились к выходу. Я побежала за ними, гадая, что могло быть причиной такого шума.

Мы высыпали на крыльцо одновременно с Аржансонами, которые спешили из сада.

На дорожке перед домом стояла карета – с открытым верхом, на четырех металлических колесах, с металлическими же бортами. На облучке восседал закутанный в черную шубу граф де ла Мар и вдохновенно давил ладонью на резиновую грушу с металлической воронкой – она-то и издавала пронзительный звук. На голове графа были кожаная шапка и круглые очки, которые он сдвинул на затылок. Волосы растрепались и смешно торчали в разные стороны, а руки и левая щека были перепачканы чем-то черным и маслянистым.

– Ради всего святого, Этьен! – завопила София, затыкая уши. – Прекрати!

– Как вам? – похвалился он и нажал еще пару раз, вспугнув голубей. – Теперь даже глухой не встанет у меня на пути!

– Что это? – строго спросила его мать.

– Клаксон! – объявил он гордо. – Гораздо лучше, чем кричать, чтобы убирались с дороги.

– Ты перепугал нас до смерти!.. – София погрозила ему зонтиком. – У меня до сих пор сердце не успокоится… – она облокотилась на руку мужа и прикрыла лицо ладонью.

– Пойдем в дом, дорогая, – предложил ей месье Огюст. – Может, тебе лучше прилечь?

– Мы собирались в церковь после завтрака, – напомнил Этьен, лихо выпрыгивая из кареты. – Я специально подогнал машину…

София отняла руку от лица, и они с мужем выразительно переглянулись.

– Тут дорога почти ровная, – принялся убеждать их Этьен. – Это не как в Шале, тут нет камней.

– Благодарю, но мы лучше отправимся в Санреж на лошадях, – тоном, не терпящим возражений, сказала София. – Вымой руки, и пойдемте завтракать, – она поднялась по ступеням и добавила, прежде чем войти в дом: – И лучше переоденься, Этьен. Ты весь пропах керосином.

Служанки потянулись в дом следом за мадам Аржансон и ее мужем, и я осталась на крыльце одна.

Граф достал из кармана платок, безуспешно пытаясь стереть темные пятна с ладоней. Он тер скомканным платком с таким ожесточением, словно собирался протереть собственную кожу до дыр. Потом он поднял голову, увидел меня и сразу отвернулся. Я не стала раздражать его и тихонько вернулась в столовую.