Прошло недели полторы. Казалось, кладоискатели забыли о своем заказе. Но, однажды утром, до развода, ко мне вдруг ворвался Валера, один.

– Готова карта?! – выдохнул без своего апломба старослужащего, скорее даже заискивающе.

– Давно готова. Дверь закрой. – Я полез за стол, достал свое произведение.

– Ай, молодец! – прямо-таки душевно поблагодарил он меня и исчез. «На глазах человек меняется! С чего такая перемена в настроении?» – недоумевал я. Разгадка нашлась чуть позже, с приходом капитана Сенина.

– Собирайся, Смелков! – объявил он. – У нас полевой выезд.

– Я же вроде не засыпал больше в неположенное время, товарищ капитан! – сказал с улыбкой.

– В палатке поспишь теперь.

Он объяснил мне, что из экипировки требуется получить у каптерщика. Затем велел рысачить в парк, готовить «бээмпэ» к выезду. Что делать там, Бугров знает. Время выезда уже назначено!

В парке Бугров в рабочем бушлате копался в моторе. Вокруг гусеничной машины прохаживался в чистой шинели старший лейтенант Хотабин. Он давал механику-водителю ценные советы.

– Ну, что, Смелков? Развеешься теперь! – радостно подбодрил меня Хотабин.

– С вами хоть куда, товарищ старший лейтенант!

– Э, нет! – еще более радостно ответил Хотабин. – С вами Сенин едет. Я остаюсь на дежурстве. – Он, очевидно, был счастлив.

– Мирного неба над Кяхтой, товарищ старший лейтенант! – пожелал я. – Ермачев будет радиограммы принимать?

– Нет, он тоже с вами. Радиограммы будут пока в соседнем зенитно-ракетном полку принимать. Еще побываешь в нем, быть может, – загадочно улыбнувшись, пообещал Хотабин. – Там радистов учат.

Я, признаться, не понял, чему еще меня учить?

Выезд в поля радовал. Что-то новое! Студентами мы все собирались сходить в зимний поход с ночевкой, да так и не сподобились. «Будет, что друганам рассказать по возвращении», – думал.

В парк пришел Ермачев, в новеньком бушлате. Теплом, толстом, добротном. «Мне бы такой больше подошел», – мысленно позавидовал. Ермачеву бушлат был великоват явно. Каптерщик себя не обидит.

Когда машина наша выползла за пределы части, Бугров дал газу, пахнуло отработанной соляркой, «бээмпэшка» прыгнула вперед и принялась пожирать расстояние, качаясь с носа на корму, будто на волнах. У меня, сидящего на броне, свесив ноги в люк, дух захватило, как в детстве на качелях! Радостно стало на душе. Перед глазами расстилалась заснеженная, местами – холмистая, равнина. Воля! Как будто… Воля дома будет.

«Как в этих просторах можно отыскать какие-то клады, даже имея план? Метр влево, метр вправо и, считай, напрасно долбил землю! Попробуй еще подолби ее в мороз! И какие могут быть точные ориентиры по прошествии десятилетий?..» – Качаясь на броне, сам не заметил, как вновь увлекся загадками кладоискателей. Сильно они мне в мозг запали, раз даже новые виды и впечатления не смогли «очистить» голову!..

В чем нам, вновь прибывшим, повезло, лагерь был уже обустроен. Ровные ряды зеленых платок на белом снегу, желто-коричневые столбы из свежеспиленных сосенок по периметру. На них – фонари. Грузовики с офицерскими жилыми кунгами вытянулись в шеренгу, борт к борту, носами к лагерю, задками в поле.

Ермачев командовал установкой нашей палатки. Он имел опыт. Тут срок службы действительно кое-что значит. Сержант знал, как сколотить каркас из досок, настелить пол. Белые свежие половые доски зародили какой-то вопрос в моей голове. Но я сам не понял, что за вопрос, а задумываться было некогда пока. Требовалось печь-буржуйку устанавливать. Ермачеву друганы из взвода обеспечения выделили пару бревен по-братски. Бревна нужно было распилить. Мы с Бугровым принялись за дело. Бугров был как всегда недоволен. Полагал, ему и машину обслуживать хватило бы, вместо того, чтобы дрова пилить. Там есть чем заняться.

Ермачев разбивал наши колоды, ловко управляясь с колуном. Маленький сержантик с кукольным лицом вызывал у меня все больше уважения, хоть друзьями с ним вряд ли суждено было стать. Он держал со всеми командирскую дистанцию.

– Смелков! Ты сегодня дневальный! – крикнул мне. – Тебе ночью печь топить. Не дай бог, мы замерзнем!

Не стал спрашивать, почему я. Дневальный, так дневальный, – решил. Однако оказалось, не судьба. Явился Сенин и увел за собой.

– Будешь у меня истопником, Смелков, – сказал. – Они тут без тебя управятся.

«Вот, блин, барин какой! Истопник ему нужен!» – подумал я весело. Ермаку язык показывать не стал, уходя. Хотя, очень хотелось.

– Печь-то топить умеешь? – спросил капитан, пока шагали вдоль палаток к линейке офицерских грузовиков. Я кивнул:

– Доводилось топить.

«И камин тоже», – мог бы добавить, но не стал, иначе пришлось бы рассказывать про дядькину дачу на Киевском шоссе под Москвой… – Постараюсь не оплошать.

Кунг, установленный на «зилке», где обитал Сенин, был нехитро обустроен. Печь-буржуйка у двери, труба на улицу выходит. Кровать стоит у передней стенки. Перед кроватью – небольшой стол и два стула. Печь от жилого помещения отделяется шторой из толстого брезента.

– На первую ночь дрова есть, потом на заготовку двинем, – обрисовал картину капитан.

Мне нравилась речь его. Такая, как бы, дружеская и простая, без командных ноток. Но обольщаться насчет отсутствия воли у этого офицера я бы не спешил. Сенин окончил училище с красным дипломом, как я слышал. Карьеру нацелен делать серьезно. Офицеров-«пофигистов» в армии солдаты любят, карьеристов – ненавидят. Но, Сенин был не тупой карьерист. Сенин был отличник – офицер умный, тонкий, грамотный…

Вечером к «отличнику» на огонек подтянулись еще двое офицеров. Сам майор Гарбузов, замполит части, и еще старший лейтенант, командир взвода обеспечения, как я понял. Странная компания. Офицеры сели за стол, достали нехитрую закуску. Сенин задвинул занавеску, но не до конца, чтобы тепло от печки шло. Кажется, и фляжка у них там имелась. Я услышал, забулькало. Смотрел на огонь, открыв дверцу печурки, ловил романтику и… слушал их разговор.

Разговор меня весьма заинтересовал. Речь шла не о ком ином, как об уже привлекшем мое внимание сержанте Ашоте Абовяне! Который, оказывается, паскуда… спит с офицерской женой!

– Ее на суд чести вызвать! – горячился, судя по голосу, старлей.

– Ее? – со своей обычной ехидцей сквозь зубы спрашивал Гарбузов. – Она вообще-то не офицер.

– Она – офицерская жена! – пыхтел командир взвода, где, очевидно, служил негодяй-Абовян. – И его на суд вызвать! Бабу распустил!

– Ты загнул, однако, – усмехался Гарбузов.

– Мужика позорит! – старлей очевидно принимал все близко к сердцу. Но не заслужил моей симпатии, так как был вульгарен. Растягивал гласные, как баба на базаре. У него выходило:

«Па-а-азорит!»

– Бохан делает вид, что не знает ничего, – заметил Сенин.

«Бохан?! – мысленно удивился я. – Так, вот о ком речь!»

– Может, и правда не знает, – жуя, проговорил замполит.

– Все уже знают, один он не знает? – не верил старлей. Он напоминал мне молодого петушка. – Терпеть больше не могу! Бохан старше меня по званию и по должности. Иначе сам бы с ним поговорил! А этого ару я на губе сгною!

– Основание? – негромко, с легкой усмешкой, интересовался Сенин. – Нарушение устава тут по-простому не припишешь.

– Она-то что творит? Шлюха! – все возмущался старший лейтенант.

– Знаешь, бабу понять можно, – замполит, видно, решил на себя взять роль адвоката. – Красивая женщина, пропадает в захолустье. Работы нормальной нет…

– Знала, за кого замуж выходила!..

Тут я с «петушком» был полностью согласен.

– Вы, Борис Вадимыч, ее защищать хотите? —спросил старлей.

– Просто пытаюсь быть объективным, Женя, – ответил майор.

– Изуродовать этого ару! Шепнуть на губе, чтобы десантура поработала.

– Абовян – не простой сержант, забыл? – чуть возвысил голос замполит. – У него папа в Москве, в генеральном штабе! За сына он может тут нам такого шороха навести!