Отрок стоял и подпрыгивал над самым обрывом. К его спине была прикручена оглобля, которую он выпросил у отца и клятвенно обещал вернуть целой и невредимой. К оглобле были присобачены какие-то палки, образующие кривые прямоугольники. В свою очередь на них были растянуты цветастые половики, потихоньку утащенные из дому у матери. Все это сооружение напоминало странные уродливые, никем никогда не виданные крылья.

– Лети уже отсюда, – орала толпа.

Малолай повел плечами. Крылья заколыхались. Он в очередной раз подпрыгнул на месте, как птица воробей, но в воздух почему-то не взвился.

– Ты прыгай и маши крыльями, – советовали умники.

– Сами попробуйте! – пробурчал Малолай.

Тут резкий порыв ветра подхватил его с горы и поднял высоко в воздух.

– У-лю-лю-лю-лю, – неистовствовала толпа.

– Я лечу, лечу! – донеслось с неба.

Затем последовал крутой спуск летуна к земле, завершившийся сокрушительным столкновением с неказистой ветлой, сопровождавшийся хрустом ломающихся крыльев и звоном разбившейся мечты.

– Моя оглобля! – заорал папаша.

– Мои половики! – завизжала мамаша.

– Моя голова! – заревел пилот.

Великий Мудрец, наблюдавший за всем этим безобразием, почесал седую бороду и пробормотал: «Никогда бы не подумал, что так выглядит Великий Прыголет. Но почему у него не было перьев? А, понял, без них он не летает, потому и рухнул».

Великий Шаман ликовал, не показывая вида: «Ай да молодец, Великий Дух Воздуха, как поддул, как понес мальчишку, как хряпнул. Какая мощь, какая сила. Жаль тот не убился! Какая жертва пропала. Дух Воздуха ко мне точно тогда подобрел бы».

Свежевыпоротый Малолай молча сопел в две дырочки своей замотанной тряпицей головы и думал: «Да ну его к лешему этого воробья, тоже мне, великая птица. Вот, помню, духи сказывали, был такой воздушный шар, да лопнул. Эх, мне бы такой. У меня бы он точно остался целехонек».

Пришло время, настала зима. Поначалу холода были вполне терпимыми, но потом братцы-морозцы распоясались, набрали силу и превратили все поля в ровную снежно-ледовую пустыню. На ее краях в странных позах замерзли черные деревья. Их обледеневшие ветви тихо позванивали при порывах свирепого северного ветра.

– Великого Духа Огня кормить надо! – авторитетно заявлял шаман, отбирая у сельчан жалкие сучки и коренья. Сам он в промерзший лес ходить не стремился, знал, что ему и так все отдадут, лишь бы вступился он за людей перед духом, дабы тот отогнал Лютый Мороз. Потому жилье шамана было самым теплым в округе. Все верили, что у него гостит сам Великий Дух Огня.

Однажды шаман не усмотрел, пламя полыхнуло, выскочило из очага стоящего посреди хижины и стало весело пожирать скромную домашнюю утварь. Хижина, в свою очередь, тоже бодро занялась в пожаре и, конечно, сгорела дотла. Жители селения все сбежались посмотреть на явление Великого Духа, заодно и погрелись на халяву. Шаман, спасший из огня только свой видавший виды бубен, посокрушался, поохал, но против высших сил ничего сказать не мог, только понадеялся, что жертва была не напрасной. Но надо было где-то жить, и он подселился к Великому Мудрецу. Тот разворчался, опасаясь, что шаман притащит и к нему в жилище охочего до жертв Духа Огня. Но делать было нечего, пришлось потесниться и коротать долгие вечера вместе у дымного камелька, попивая кипяток, заваренный пахучими прошлогодними цветами. Со скуки Великие изнывали и лениво переругивались, вспоминая былое.

– Помнишь, тридцать зим назад весна была ранняя да такая теплая, не чета прошедшей.

– Ага, а ты у меня тогда, кобель, знатную телку отбил, Пигалицей звали.

– Что значит, звали, вон она шире себя самой, десять оболтусов народила. Уже не Пигалица, а Пугалица какая-то.

– Знать и от тебя у нее кто-то имеется.

– Может быть и имеется, да дело не твое. Сам ты козел похотливый тогда был, да неверно таким и остался.

– Ах ты, мерзопакостник! А кто у меня Хаврошечку увел? Не ты ли!

– А ты у меня Душницу!

– А ты у меня Сушеницу!

– А я тебе сейчас в глаз!

– А я тебе рот наоборот!

– А я …!!!

Тут дверь заскрипела, и в нее ввалился здоровенный как медведь кузнец, и застыл смиренно у порога, комкая шапку.

– Простите, что прерываю, о Великие, ваши умные беседы, – молвил вошедший, – Беда у нас, замерзаем.

– Мы тоже мерзнем, но не жалуемся ведь, – ответствовал Великий Мудрец.

– Да у вас тут тепло, шкуры, дрова вам подносят. А я вот давеча выскочил быстрым скоком из хижины по малой нужде, пустил струйку, так она на лету и замерзла. Один конец дугой в снег воткнулся, а другой к уду прихватило. Пришлось откалывать.

– Что, уд? – заинтересовался шаман.

– Не, струйку, – ответил кузнец.

– Да-а-а, дела, – протянули Великие в один голос.

Помолчали.

– А чем от тебя так воняет, кузнец? – спросил шаман.

– Дык ходил я сквозь вьюгу на дальние склоны хворосту подсобрать. Ну там, где Вонючая падь и черных камней набросано. Глядь, дымок идет. Откуда, думаю? А там яма такая, сверху снега нет, а из земли тепло пробивается, каменья тлеют и духман стоит такой, что башка кругом идет. Я, конечно, погрелся чуток, вонючих камней на всякий случай подсобрал, да и деру оттуда. Вот вам принес, показать хотел.

– Зачем ты эту дрянь приволок? – взревел шаман. – Сие, брать нам еще Предки не велели. Выкинь! Выкинь сейчас же!

– Дык я подумал, раз дров нет, а камни сии хоть вонючие, но горючие, так хоть Великого Духа Огня покормить.

– Ты что!? Вонючими камнями Великого Духа Огня кормить собрался? Совсем сдурел, пустая башка! Только деревом, прутьями и сухой травой осокой. Ничем другим, ни-ни! Осквернишь Духа – станет он Скверным Духом, будет преследовать нас по ночам, душить своим перегаром. Ты же тоже, когда нажрешься чудной воды на дурь-траве настоянной, потом выхлоп имеешь, аки дракон какой.

– Но я, же хотел как лучше, – скуксился кузнец.

– Вон, вон отсюда, – вошел в раж шаман. – Сейчас-то я тебе в бубен дам, враз вспомнишь наказы Предков.

– Стой, погоди, успеешь его еще выгнать, – вступился вдруг Великий Мудрец.

– А, делайте, что хотите, – буркнул шаман, – Хоть заобнимайся с этим вонючкой, – и отвернулся.

– Вот что я тебе скажу, кузнец, – важно молвил Великий. – Есть древний способ тепло вернуть, только не всем он дается.

– Это какой же такой способ, о Мудрейший. Не тяни, скажи, сделай милость.

– Прознать надо петушье слово, кузнец, скажешь его, и тепло вернется.

– А кто знает петушье слово?

– Певень, конечно, кто же еще!

– Что, наш Певень?

– Ага!

– Так я ж его сейчас словлю!

– Вот и займись делом, нечего здесь нам вонять.

Кузнец мигом испарился. Певня ловить не пришлось. Он со своими курами зарылся в солому и дрожал от холода в углу птичника.

– Иди сюда, дорогой, – извлек его из убежища кузнец и поволок в кузню.

– Квок – издал сдавленный звук певень.

– Во, во, квок, квок, говори, говори, – заворковал кузнец.

В кузне певень был водружен на ковательный камень. Тускло мерцала коптилка, в очаге плавильной печи едва теплились уголья. Было темно, сыро, бесконечно уныло. Где они былые времена, когда веселый кузнец, голый по пояс, обливаясь потом, звонко долбил по железке тяжеленным каменным молотом.

– Ну, скажи, скажи свое СЛОВО, – умолял полузамерзшего певня кузнец. Тот молчал, закатывал глаза и норовил спрятать голову под крыло.

– Я тебе бошку оттяпаю, если не скажешь! – ярился кузнец от бессилия. Певень не сдавался, возможно ему просто нечего было сказать.

– Да что б ты сдох! – не выдержал, наконец, кузнец. Он схватил вонючие камни, швырнул их в едва тлеющий очаг и выбежал разъяренный, хлопнув дверью.

Огоньки, что едва мерцали на угольях, почуяв, что что-то на них бухнулось, тут же протянули свои красные язычки, дабы попробовать предмет на съедобность.