Наставленные стройными рядами палатки полнились шепотками, тревожными слухами да звуком обсасываемых косточек подробностями. Поговаривали, что всадник появился на рассвете, на вершине холма, взрезав чернотой силуэта белёсое, полное обесцвеченными тучами небо. Другие упорно твердили, что воочию увидели его на посту в предрассветной мгле: была тень чернее ночи, и — оп! — появился всадник, словно выросший из неё, похожий на саму смерть в черноте своих одежд, а глаза его коня светились алым маревом вальпургиевой луны.

Теории строились разные, одна другой сказочнее, но одно оставалось неизменным: всадник был материален и прогарцевал на гнедом жеребце на территорию лагеря в обескураживающем одиночестве, словно к себе домой. На ворчливое замечание былых вояк, чьи бороды были белее горных хребтов, что следовало наглеца остановить, тем более, в одиночку, нашлись достойные ответы у тех, кто позволил чужаку пройти, словно раскалённой стали сквозь масло. Сбивчивые, угрюмые, они сплёвывали вязкую слюну на сырую землю, месили её ногами да хмурили свои светлые брови — бравые мужи, чьи руки заточены на убийство проклятых ведьм и их отродья.

Все они ощущали гнетущее бессилие — второй раз за последнее время, говоря:

«Ну иди, старик, останови helvítis konungur и посмотрим, через сколько секунд твоя голова полетит в пыль да смешается с грязью под копытами его коня»

И тут даже уже у этих самых бывалых вояк не нашлось ответа; даже когда всадник из тени, всадник-на-рассвете одёрнул поводья подле шатра главнокомандующего великой Фьёрданской Армией, не обращая внимание на направленные в свою сторону штыки, и скинул с головы капюшон, — слова застряли в глотках тех, кто клялся очистить земли от этой не богоугодной мерзости.

Кварцевые, стальные, антрацитовые — каждый увидел свой тёмный, жуткий цвет в этих глазах, осматривающих их, словно скотину на убой, когда раздался голос. Не приветствующий, не ищущий расположения — требующий, приказывающий:

— Я желаю увидеть свою королеву, — сказал он. Король, не знающий пощады.

Дарклинг.

***

В шатре пахнет воском, мехами, немногим — потом и кислым вином, нагревшейся сталью. Запах Дарклинга взрезает действительность морозной свежестью, в противоположность своим шлейфом окутывая, как чем-то неизменно родным.

Для многих дом ассоциируется с запахом пирогов с вишней, горелыми поленьями, садовой малиной и дивными гвоздиками, что растут на заднем дворе. Для Алины дом ощущается морской солью, ароматом холоднейшей из ночей — ещё немногим глубже вдохнуть, и станет различима яблочная кислинка, не замечаемая ею когда-то. Она оседает на губах призрачным поцелуем, который мог бы быть, случись их встреча не при подобных обстоятельствах.

Дарклинг усаживается на резной стул, доселе скинув с плеч дорожный, припорошенный пылью плащ. Тёмные волосы растрепались, а светлеющие розовые пятна румянца на щеках подтверждают, что ехал он, вероятно, не делая привалов; не страшась ни холода, ни возможных опасностей.

«Он — главный монстр, и все это знают», думает Алина, глядя на него, стаскивающего перчатки. Один палец за другим, обнажая светлые запястья. Она знает, что кожа холодная, и, святые, будь ситуация другой, она бы взяла их в свои руки, перенимая холод.

Но Алина едва ведёт плечами, обтянутыми меховой накидкой, на которой водопадом жидкого белого золота рассыпаются её волосы. Северная граница встретила её немилосердными заморозками, но обстоятельства сложились довольно удачно, раз она обзавелась подбитым мехом плащом.

Молчание между ними натягивается всеми струнами — острыми со всех неразличимых граней, разрезающих, словно обсидиановый клинок, всякое спокойствие. Оно напускное, наполняющееся напряжением, совсем как резной кубок — красным вином, который Алина наливает из бурдюка.

На внешней стороне, под скользящими по ней пальцами ощутим выпуклый рисунок. То и волки, и великий ясень, что теперь и вовсе призрак. Алина знает, что у самого обода выгравированы слова.

«Скирден Фьёрда!»

Проклятые, слышимые ею не раз. Будь иной путь, она бы предпочла остаться в Ос-Альте.

Под внимательным взглядом Дарклинга, она делает глоток из кубка, позволяя себе просмаковать вино, прежде чем протягивает ему.

Дурные ассоциации, как и память, не особо меркнут с прожитыми годами, ведь сейчас они оба — на вражеской территории, но по разные стороны. То не договорённость, а въедшаяся под ногти привычка; почти вольность, которую Дарклинг ей позволяет то ли из какого-то внутреннего удовольствия, то ли (и подумать смешно) ради её спокойствия.

— Вижу, ты здесь хорошо устроилась, — произносит он после глотка, убирая кубок на резной стол, с искусно вырезанными на нём картами, с массивными фигурками войск и армий других государств. Десятью минутами ранее в этом шатре, полном какой-то удивительной роскоши, свойственной одним лишь фьёрданцам, вовсю кипел военный совет.

Дарклингу не понадобилось много времени, чтобы своим явлением дать понять: со своей королевой он будет говорить один. Явившийся в волчью западню. Смелый. Наглый. Уверенный. Мерзавец.

Алине бы потянуться к его волосам и поправить свернувшуюся в забавную кудряшку прядь. Но он ей руку откусить может. Сила вибрирует в нём, расползается чернотой прилива; потому и затихли все эти светлоглазые охотники на ведьм, могучие воины да знатные леди, вооружённые ничуть не хуже. Чувствуют.

Чувствуют, что без неё, солнечной владычицы, helvítis drottning, им не справиться. Только ей самой с ним, наречённым самим мирозданием, не совладать. Как и ему с ней. Они подобны змею, что пытается поймать свой вечно ускользающий хвост.

— Ты знаешь, что это вынужденно.

— Вынужденное предательство? Как хороша ты стала в уклончивых формулировках. Скажи ещё, что не знаешь, как это вышло, — Дарклинг расправляет плечи, откидываясь на спинку. Руки на груди скрещивает.

Алина смотрит сверху, но ощущает себя маленькой девочкой — каждый раз, когда в его глазах становятся зримы все прожитые столетия. На Алину смотрит Чёрный Еретик, Беззвёздный святой, генерал Второй Армии и ныне — король, не нуждающийся в регалиях. Иногда слишком тяжело отыскать там, среди всех этих титулов, полученных и взятых самим, завоёванных, мальчишку с простейшим именем.

— Ты подвергаешь людей опасности, — Алина хочет звучать спокойно. Ей нужно, чтобы он услышал её, и, возможно, одним этим разговором они положат конец ещё одному витку кровопролитной бойни и перетягиванию одеял. — Ты снова начал эксперименты с тёмной материей, это плохо закончится.

Дарклинг приподнимает брови.

— И ты решила мне помешать, даже не вникнув?

— Каньон — недостаточное доказательство твоей жадности?

— Какое это по счёту предательство?

Алина замирает. Губы жмёт и отворачивается, упираясь костяшками в край стола. История их взаимных ударов в спину насчитывает слишком много узелков, чтобы начать тягаться собственными достижениями, но Алина знает: она ведёт в этой игре.

— Ты должна была быть со мной.

Дарклинг не избегает отвратительных людскому слуху формулировок. Алина должна. И она это знает, так звучала её клятва — ему и самой себе. Она обещала не оставлять его.

— Я и так с тобой, — Алина глубоко вдыхает. — Я ждала твоего приезда.

— Мне надоели эти игры в прятки.

— Иначе до тебя не достучаться!

Он трёт пальцами переносицу, а не выдержав, с силой проводит ладонью по лицу.

— Послушай…

— Нам нужно договориться, — Алина понижает голос, поморщившись от собственной вспышки. Каждое их слово слушают по ту сторону.

— Они не понимают договорённостей.

— Снова погибнут люди! Простые люди, Александр!

Дарклинг поднимается на ноги.

— И будут гибнуть, у всего есть цена, — он удивительно терпелив, но слишком ощутим край его рвущегося самообладания. Вот-вот вспыхнет, нагнетаемый последними неделями после бегства Алины. Оно могло бы затянуться ещё на несколько десятков лет, не реши она в открытую вмешаться в растущий межгосударственный конфликт.