Возможно, это тот самый конец, которого она ждала.

Пламя охватывает всё большие участки, ревёт и рукоплещет, тянется длинными пальцами. Позади с треском падают подкошенные деревья. Алина даже не смотрит, не в силах отвести взгляда. Так ведь цепенеют перед лицом смерти?

Юноша поднимает руку. Стоит задержать дыхание. Стоит закрыть глаза.

Алина хочет подумать о луге, на котором они с Малом непременно встретятся. Но в голову лезет только погребальный костёр. У мироздания злые, паршивые шутки.

Она только и может, что выше вскинуть голову. С вызовом. Лишённая силы, звания и величия, она не станет бояться.

Не станет.

Инферн взмахивает рукой.

Она не будет бояться.

Вот и всё.

Сейчас она увидит всех тех, с кем не успела проститься.

Жест обрывается приземлившейся позади него тенью. Массивной, высокой, обретшей плоть.

Инферн, всё ещё погружённый в навязанное паремом забытье, недоумённо оглядывается. Наверное, они оба с Алиной выглядят несколько смешно в своём удивлении.

Алина отшатывается. С губ срывается полный неверия хрип. У тени за спиной распахиваются крылья, похожие на два огромных паруса, а на безглазом лице раскрывается зубастая пасть. Чудовищный рык сотрясает лес, прежде чем когтистая лапа одним взмахом разрывает тело инферна пополам, разбрасывая в разные стороны, как разорванную тряпичную куклу. Кровь марает чёрные когти, тянется вязкими каплями вместе с остатками внутренностей.

Алина делает шаг назад. Один, второй.

Невозможно. Не может быть.

Это не может происходить наяву!

Поступок монстра словно приоткрывает какую-то брешь: тут и там приземляются сгустки тьмы, и мрак лоснится от их тел, как дым, прежде чем ничегои с рёвом бросаются на противников. Алина задыхается, пятится назад, прежде чем и вовсе падает, сражённая происходящим, слабостью и потерей крови: та продолжает течь сквозь пальцы, сквозь одежду, сквозь проклятую червоточину.

— Невозможно, — шепчет Алина, силясь подняться на локте. Выходит только перевернуться. Треск пламени становится тише, отступая, как испуганный зверёк, перед натиском ничегоев, хлопками их крыльев, в которых, как музыка, не стихают крики. Фьерданцев. Или её ребят.

Нет, это не крики. Это вопли.

Глаза затягивает пеленой. Алина видит пики деревьев и алую пляску пламени.

В попытках не потерять сознания, она вслушивается в этот оглушающий шквал, видит мелькающие тут и там тени. Сердце глухо стучит о рёбра, стоит различить среди этого хаоса тёмный силуэт. Он взрезает саму реальность на мириады трещин, раскалывает.

Тот, кого она узнала бы, лишившись и зрения, и слуха, и обоняния, ведь она ощущает эту давящую мощь кожей.

— Невозможно, — повторяет Алина хрило, сипло, не своим голосом, прежде чем темнота накрывает с головой.

***

Её будит мерный стук капель. Слишком звонкий, он ввинчивается в уши эхом, заставляя дёрнуться и приоткрыть глаза.

Слишком тихо для лазарета, где то и дело раздаются стоны раненых.

Слишком больно для того света.

Алина поднимает веки, различая тёмный свод над головой. Что это? Где она? Что произошло?

Где-то снова капает вода.

Алина силится осмотреться, но в голове всё кружится. Она вновь смежает веки, позволяя спасительной темноте накрыть подбирающуюся к вискам боль; та простреливает, пробивает ударами молота.

Лес, засада, сражение, Ярен, Марьета, фьерданцы. Огонь, так много огня.

В мыслях всё смешивается, только больше растягивается, как плохо сшитая ткань — хлипкие швы не могут удержать лоскуты. Алина сбивчиво ругается сквозь зубы, а после давится своими словами, когда слышит чужой голос:

— Проснулась, значит.

Алина распахивает глаза и садится рывком, нагоняемая и голосом, и собственной памятью. В ушах барабанные перепонки взрезает рёв ничегоев — гулким эхом воспоминаний. Растревоженные раны она даже не успевает прочувствовать, ведь ошеломление погребает под собой.

Ничегои. Порождение скверны и того, кто считался мёртвым. Того, кого Алина убила сама и чьё сожжение наблюдала, шепча в прощание забытое имя мальчика. Она не решается озвучить собственную мысль, неуверенная, послушается ли её язык.

Дарклинг. Прямо перед ней.

Невозможно!

Пожалуй, это она хрипит, как заведённая, зацикленная на одно-единственное слово, пока вся её суть отказывается верить глазам.

Дарклинг, истинный, из плоти и крови, склоняет голову к плечу, наблюдая за ней. Он сидит практически у неё в ногах, прислонившись спиной к каменной стене. Алина с опозданием отмечает, что они, по всей видимости, находятся в какой-то пещере. Неподалёку она отмечает остатки от кострища с тлеющими углями. По всей видимости, огонь был потушен не так давно.

Где-то в недрах снова капает вода. Звон оглушает.

— Тебя нет, — Алина выдыхает, прикладывая руку к собственному лбу, дабы убедиться, что она не бредит. — Тебя не может быть здесь.

Могло ли всё это ей привидеться в предсмертной агонии? Она наверняка мертва. Мертва.

Расползающаяся от правого бока боль, тянущая к разуму свои тёмные щупальца, доказывает всю реальность происходящего. А после чужая ладонь жмёт на плечо, укладывая обратно.

— Слишком много резких движений для твоих ранений. Я всё же не целитель, — произносит Дарклинг так спокойно, словно они виделись только минувшим днём. Как будто не было войны, их гнетущего противостояния, не было того убийства, которое запятнало ей душу гораздо сильнее, чем все остальные совершённые прегрешения.

Алина выдыхает со свистом, не решаясь взглянуть ему в лицо и цепляясь за края одежд, неизменно чёрных, пускай и не таких лощёных, как раньше. Смысл чужих слов доходит запоздало, приходящей волной, и Алина тянется под плотный плащ с чужого плеча, явно служащий ей одеялом, и натыкается на наложенные повязки. Шершавые под пальцами, но сухие.

Думать о том, как Дарклинг всё это с ней проделывал, она точно не станет.

Впрочем, ей неожиданно всё равно.

— О, — только и может сказать Алина, снова смежая веки. На Дарклинга ей больно смотреть — осознание слишком огромно и никак не хочет умещаться в её черепную коробку.

Где-то вновь падает капля.

Алина вздрагивает, ощущая прохладную ладонь на своём лбу. И старается не думать о том, как ужасно, как изломано выглядит перед ним — всё таким же, как в день своей же гибели.

— Спи, Алина, — голос Дарклинга убаюкивает, накатывает той же тьмой, которая качала бы её, маленькую и сломанную, такую уставшую в своих руках. — Тебе нужны силы.

Она не хочет слушать его приказы, даже если они верны, и силится вынырнуть из зыбких объятий подступающего сна, что похож на пропасть, в которую только и выйдет, что сорваться.

— Это был ты, — вдруг шепчет Алина, пока Дарклинг продолжает поглаживать её по лбу. В каждом движении чувствуется весь гнёт прожитой им вечности — он давит на Алину, заставляя желать провалиться сквозь землю.

Но ей не нужно смотреть на него, чтобы знать: Дарклинг поднимает брови в немом вопросе. Или в побуждении продолжить свою мысль. Спустя несколько лет она всё ещё слишком хорошо чувствует его, хотя не должна.

У неё был Мал. У неё был дом.

Ничего не осталось.

Даже сил на то, чтобы сбросить руку своего врага со лба.

— Это был ты, — повторяет Алина глухо и проваливается, проваливается в забытье, как в нору без дна. — Пустые фьерданские скифы. Это ты.

Бьянка говорила о том, что им нужно чудо. Ярен считал, что Дарклинг — тот, кто им необходим для победы.

В иной раз Алина бы расхохоталась. Зло и едко.

Потому что они призвали чудо на свою голову. Только вот оно сплошь проклятое.

Алина хочет услышать ответ, но всё же засыпает раньше. Рука с её лба никуда не исчезает.

***

Ткань на кафтане топорщится. На груди. В том самом месте, где своё прибежище нашла сталь гришей, ведомая рукой Алины.

Она жуёт вяленое мясо, медленно, работает челюстями, смотря в эту точку, на рваные края. Тяжело сглатывает, а после запивает водой из бурдюка. Ей не хочется думать, откуда это всё тут взялось, в каменистой пещере. Но ей лучше, ей тепло и она жива.