Чудом, сказали бы другие.

Отвратительное слово.

Алина продолжает смотреть на прореху в чужом кафтане, пока Дарклинг смотрит на неё. Наверное, так могут пройти часы. В конце концов, почему он здесь? Почему не спасает Равку? Ведь для этого он оказался в том лесу.

В ушах звенит воспоминанием о чужих криках. И не скоро звенеть перестанет. От этого во рту разливается что-то тошнотворно-горькое. Алина делает ещё глоток, стараясь не анализировать случившееся.

То, что он её вытащил. Обработал её раны, и то, что выхаживает её. Для того, чтобы потом самому убить? Алина бы поняла такое стремление, но всё остальное не укладывается, не стыкуется, как стеклянная мозаика, собираемая по кускам.

— Я видела, как твоё тело сожгли. Я была там, — она не знает, в какой момент решается заговорить первой. Возможно, её выводит непрекращающийся стук капель. Возможно, молчание самого Дарклинга.

Взглянуть ему в лицо она всё так же не решается, сама не ведая, чего боится. И боится ли. Алина оцарапывается глазами на его подбородке, не целясь выше.

— Как видишь, там моего тела не было.

— Кто это сделал? — она снова ощупывает повязки, убеждаясь, что рана не открылась. Ей взаправду лучше, насколько можно судить по общему состоянию. Сидеть тяжеловато, но всё же пока получается. Спина немногим саднит, но всё-таки она не получила таких серьёзных ожогов. Более всего пострадала рука и злосчастный бок. Не случись того фьерданца, она была бы цела и не оказалась в этой западне, наедине с человеком, который был и остаётся чем-то неразрешимым в её жизни.

Дарклинг бросает взгляд на выход из пещеры. Алина плохо представляет, где они. Это только предстоит выяснить, как и выведать мотивы Дарклинга.

— Мой культ.

Он непривычно немногословен, и Алина разгорается раздражением, что ей приходится всё спрашивать, хотя в идеале стоило бы вцепиться ему в глотку. Только у неё совершенно нет на это сил. Ни толики. Они остались в том лесу. Возможно, в том овраге, где умер Мал. Или на свадьбе Жени, когда сожгли Давида. Рубеж пройден, и Алина не знает, как ей вернуться обратно, словно потерянному ребёнку, коим, по большому счёту, она всегда и была.

— Наш мир всегда стремится к балансу, — вдруг говорит Дарклинг, и получается смотреть на его острый, всё такой же прекрасный профиль, пока он сам глядит неведомо куда. — Закон прост. За жизнь надобно платить смертью.

Алина не глупа, чтобы задавать очевидные вопросы, до того не сделав выводов. Но кое-что её всё же волнует:

— И сколько жизней понадобилось взамен твоей?

Дарклинг поворачивается, и Алина не успевает сбежать от их столкновения. Кварцевые глаза блестят в полумраке; дневной свет лишь немногим проникает внутрь, но Алина хотя бы способна определить, какое ныне время суток.

— Достаточно.

— И что теперь? — она откладывает бурдюк и всю нехитрую снедь. Есть ей больше не хочется. Надо бы убраться отсюда прочь, как можно дальше, но куда? — Что с моими людьми?

Дарклинг сгибает ногу в колене, упираясь затылком в стену. Непривычно видеть его таким.

Живым, хотела бы сказать Алина. Но нет. Он ничуть не изменился, и это должно ранить, тогда как она самой себе напоминает сплошные развалины. Что он видит? Не смытую до конца краску с волос, синяки под её глазами? Серость? Измождённость? Какой же жалкой она должна выглядеть. За одну эту мысль Алина хочет выцарапать ему глаза, чтобы не смотрел.

В иной раз она бы попыталась их выжечь.

— Ты ничуть не изменилась, моя милая Алина, — вдруг говорит Дарклинг, едва-едва улыбаясь; совсем как раньше, но кто, как не она, знает, где искать призраки его эмоций? — Всё так же думаешь о других, а не о себе.

В груди колет от этих слов. Будь она сильнее, Ярен был бы жив. Не умер так внезапно и глупо. Как же ей должна быть противна уже мысль о собственном бессилии, но Алина с настойчивостью ребёнка ковыряет эту рану снова и снова, заставляя себя переживать муки по кругу.

Приди Дарклинг раньше…

Нет, эту вину на него повесить она не сможет. Не посмеет.

— Они живы и напуганы, — говорит Дарклинг, дёрнув бровью. — Прячутся, пытаются осознать случившееся. Зализать раны. Кого-то убили до меня. Кого-то…

В пещере враз становится темнее. Алина сжимает кулак, обломанными ногтями впиваясь в ладонь.

— Кого-то смогли забрать фьерданцы, — заканчивает Дарклинг. — У меня не было времени нагонять их. Ты могла умереть.

Сердце заходится волнением в груди. Алина выдыхает. Ей нужно к ним. Нужно убедиться, что все в порядке, и думать над дальнейшими действиями.

Но.

«Ты могла умереть.

— Чего ты хочешь от меня, Дарклинг? — вопрос срывается с губ прежде, чем Алина успевает его обдумать. — Я не заклинательница Солнца, не твой противовес более, мы не связаны. Я не могу помочь тебе, я не…

— Как много отрицания.

Алина замирает, понимая, что тяжело дышит, как после погони. Бок вновь начинает болеть, и более всего хочется лечь, но она держится прямо. Заправляет волосы за уши, стараясь не думать, на какое пугало похожа рядом с ним. Даже припорошенный пылью и кровью кафтан не портит этого лика.

— Я убила тебя, — наконец выдыхает она. — Я окутала твоей тьмой кинжал и вонзила в твоё сердце. Ты забыл? Как ты можешь сидеть со мной здесь?

— И ты должна была понимать, что это не остановит меня надолго, — он, право, отмахивается от этих слов, как от чего-то незначительного. У Алины голове коса на камень находит от всего этого. — Прикажешь разорвать тебя на части? Это не входит в мои планы.

Вот они. «Мои планы».

— Я уже сказал тебе, что наш мир стремится к балансу, — Дарклинг поднимается на ноги, окидывая долгим взглядом их странное укрытие, прежде чем смотрит прямо на Алину. — Подумай об этом.

Он специально это делает. Специально бьёт по её больным местам.

Алина сглатывает горечь, хотя более всего ей хочется накричать на него, ударить его. Молотить по его груди кулаками до тех пор, пока он не вернёт ей Мала. Потому что это несправедливо, потому что мироздание снова ломает её. Он снова ломает её.

— Я больше не гриш, — глухо произносит Алина. — Я больше не… предначертана тебе. Я никто. Это твои слова.

Дарклинг оглядывается у выхода из пещеры. Свет делает его глаза ярче, а кожу бледнее. Куда проще замечать такие мелочи, чем чувствовать каждой костью понимание в его взгляде.

— В самом деле, Алина?

О святые, её имя из его уст звучит проклятием, грехом и… чем-то столь желанным. Не так ли он сам себя чувствовал все эти столетия, запретив думать о собственной сути? Об имени, высеченном на сердце.

Она прикрывает веки, чтобы он не увидел подступающих слёз.

— Я не понимаю тебя. Я устала.

От загадок, от шарад, от войны, от самой себя.

— Тогда поразмысли о том, как я смог тебя найти.

Дарклингу не нужны особые усилия, чтобы пробить её броню. Хватает, как всегда, слов.

Алина распахивает глаза.

Но его уже нет в пещере. Где-то вновь падает капля, разбиваясь с гулким звоном.

***

— Почему ты спас меня?

Она задаёт этот вопрос в глубокой ночи, когда не может заснуть. И отчего-то знает, что и Дарклинг не спит, как прислушивающийся ко всему зверь. В пещере темно, но тепло. Или это Алина так согрелась под своим — его — плащом? Дарклинг запретил разжигать огонь в эту ночь, и это впервые, когда она с ним не спорит.

— Я услышал твой зов, — он молчит какое-то время, не озвучивая правду, к которой, наверное, и сам пока не готов. — А был кто-то другой, кто мог это сделать? Кто может спасти тебя теперь?

— Я тебе не княгиня, вечно попадающая в беду и нуждающаяся в спасении.

О зове говорить не хочется.

— Нет. Ты сама себе беда.

Зря она вообще спросила. Желчь разливается во рту. Алина тяжело сглатывает её вместе с впивающимся в стенки горла комом.

— Забудь.

— Ведь твой следопыт-таки спас тебя в последний раз, — нет, он загоняет ей нож под рёбра, проворачивает. Алина почти рычит и хрипит, пытаясь стать как можно меньше и одновременно стараясь достать до него, этого изувера, считающего, что он может говорить о Мале таким образом. Пальцы сами натыкаются на его руку. Алине бы дёрнуться, как прокажённой, но она крепче сжимает пальцы, желая, чтобы он ощутил хотя бы толику, хотя бы отголосок того, что её разрывает на части.