— Бегите, идиоты, — хрипит Ярен, держась на двух руках. — Бегите!

И тогда Алина кричит.

***

Со всех сторон гремят взрывы подкидываемых гранат. Свистят пули, придя на смену стрелам, ведь им нужно было практически беззвучно поразить как можно больше целей, прежде чем лес превратился в лабиринт лишь с двумя возможными выходами.

Выжить или умереть.

Алина почти шагнула за грань второго, задержавшись подле Ярена и оказавшись неспособной бросить его умирать в одиночестве. Это почти стоило ей собственной жизни. И проклятий со стороны погибшего товарища.

По крайней мере, гранаты пришлись как нельзя кстати.

Но Ярен мёртв. Секунда отделила его жизнь от смерти.

Мёртв. Злые слёзы жгут глаза. Чьи ещё смерти она увидит? Чьё ещё дыхание оборвётся рядом с ней?

Мимо свистит пуля, оцарапывая плечо, и всю руку пронзает сплошной обжигающей волной. Алина вскрикивает, но, не сбавляя темпа, перепрыгивает через кочки и как специально вылезающие валуны, а после едва успевает затормозить, проехавшись по влажной земле и почти упав: дерево падает прямо перед ней, сваленное гнётом чужой силы. Воздух вибрирует от неё, накаливает и без того давящую удушливость. В лёгких горит, и Алина вспоминает собственные слова об инфернах и лесах.

Какова вероятность, что их всех здесь попросту зажарят?

Рукояти ножей скользят в пальцах, но Алина только крепче в них впивается. Патроны закончились первыми, оставив возможным только ближние схватки. А с меткостью бросков у неё всё же оставались и остаются проблемы.

Сзади раздаётся крик, а после спину обжигает — почти ласковым касанием огненного языка. Алина кидается в сторону, прежде чем волна пламени из чужих рук накрывает собой лес. Кончики волос опаляет, а спину продолжает жечь сквозь кафтан. Не будь его, наверное, она бы точно заработала ожог.

Алина оглядывается, различая недвижимый силуэт с поднятыми руками. Каждый раз видя гришей под воздействием парема, внутри неё рвутся одна за одной нити здравомыслия. В груди печёт — агонией за каждого, кто вынужден страдать; за каждого, кто ещё пострадает в результате этой извращённой силы.

От дыма начинает щипать в глазах и носу, но Алина видит, как от одинокой фигуры отделяются ещё две, шагающие прямиком к ней. Нет, бегущие.

Она крепче хватается за кинжалы, но фьерданцев резко отшвыривает волной ветра. Чужая рука цепляется Алине в локоть, оттаскивая.

— Беги, дура! — Марьета кричит на неё, вскидывая руки снова.

— Ты им нужнее, — Алина хватается за полы её кафтана, утягивая за широкий дуб, прежде чем противники успевают опомниться и превратить их в решето.

У шквальной безумный взгляд, и Алина встряхивает её.

— Не вздумай им попасться!

— Смерть милее, чем рабство, — Марьета кивает, сжимает ей предплечья, а затем толкает вперёд. — Нужно убираться отсюда, мы их не одолеем. Не здесь.

В этом Алина с ней солидарна.

Вот уж точно скот, приведённый на убой.

Она выдыхает, сжимает ножи обратным хватом и пытается выравнять дыхание.

Их с Марьетой расшвыривает друг от друга раньше, чем она успевает выдохнуть. Бросившийся на неё дрюскель бьёт Алину затылком о дерево, прежде та умудряется не иначе как чудом полоснуть ему по лицу сталью.

Вывернушись, она поворачивается, но не успевает среагировать, когда они оба валятся на землю, катаясь по ней и оббивая каждый камень. Алина практически ощущает, как лопается каждый сосуд, разливаясь кровью будущих гематом. Но куда важнее — чужая рука на её затылке, резко вдавливающая во влажную землю. Собственные Алина пытается поднять, запоздало заметив, что выронила один из ножей, а второй неудобно зажат между её телом и землёй.

Дрюскель что-то кричит ей, и его голос похож на шипение какого-то потустороннего существа.

Перед глазами темнеет от нехватки воздуха. Алина дёргается всем телом, придавленная, неспособная вдохнуть. Она тащит зажатую руку изо всех сил, лягается и бьётся, как сноровистая лошадь, не поддающаяся человеческой воле. Правый бок обжигает болью, вырывая с губ протяжный стон: неверия и какой-то хлёсткой обиды за подобную подлость. Боль накрывает и трезвит одновременно, заставляя пуще прежнего метаться в исступлении, в дикой жажде, в сплошном сопротивлении.

Да, она не собиралась переживать эту войну. Но так глупо умирать… нет, ни за что!

Улучив момент, Алина приподнимается на локте, не уверенная, что тот попросту не переломится от тяжести. Чужая ладонь давит на затылок пуще прежнего, а затем тянет назад. Из глаз сыплются искры. Так по ощущениям взрываются звёзды, а следом содрогается небесный свод.

«Он свернёт мне шею», — в ужасе думает Алина.

Свернёт шею и оторвёт ей голову, как трофей. Запоздало она чувствует, что кричит не своим голосом, булькает. Во рту горько, медно, противно. Нож едва не выскальзывает из пальцев в проклятой грязи, но Алина скорее согласится переломать каждый из них, нежели упустить момент.

В исступлении она дёргает руку в сторону и вверх, наугад, не глядя. И сначала даже не может расслышать раздавшийся хрип — бьёт ещё, ещё и ещё, пока мышцы не перестают слушаться. В бок, в шею или плечо — не важно.

Проходит секунда, вторая, и хватка в её волосах ослабевает, а на тело наваливается чужая тяжесть — неконтролируемая для умирающего тела.

Алина выворачивается ужом, чувствуя, как горячая кровь заливает ей шею, волосы и лицо. Заливается в рот, заставляя отплёвываться. Она пропорола ему шею.

— Скирден Фьерда, — шипит она со всей ненавистью в замершие голубые глаза, прежде чем со стоном отпихивает тело от себя. Всю дрожь, весь ужас и этот отвратительный страх она ощутит позже. Если выживет, то непременно поплачет и кричать станет до сорванного голоса, потому что спустя хоть десяток сражений — к такому не привыкнуть.

Руки дрожат, когда она пытается подняться, не в силах отвести взгляда от мёртвого тела. Всё те же безжизненные глаза, смотрящие в небесную высь. Меньше одним ублюдком, который сжигает её товарищей, как демонов.

Алина пытается дышать, но в горле сухо и тут же — спазмирует тошнотой от смрада крови. Боль накатывает на всю правую сторону тела, и она зажимает полученную рану. Так и есть, он пропорол ей бок. На пальцах остаётся кровь. Чёрная, как мазут. Она вся в ней наверняка — и та превратится вскоре в грубую корку, которую потом придётся сдирать вместе с кожей. Колени скользят. От боли накатывает тошнота, перед глазами всё расплывается кругами на водной глади.

Ничего. Она сможет. Она справится.

Её пошатывает, стоит отыскать второй клинок и подняться на ноги, но не время мешкать: огонь расползается от дерева к дереву, и скоро весь лес станет одним только пепелищем. Кладбищем. Алина собирается двинуться вперёд, найти тех, кто выжил, когда останавливается, как если бы призываемая Марьетой молния, наконец, нашла свою цель.

Видимо, их везение закончилось с той самой, первой гранатой. А было ли оно?

— Зараза, — выдыхает Алина хрипло, глядя на юношу перед собой. Его тёмные волосы стянуты в небрежный хвост, позволяя разглядеть измождённое лицо: впавшие щёки, бледную, блестящую от пота кожу. Глаза его пусты, подёрнуты пеленой. Пламя пляшет на кончиках его длинных пальцев.

О святые.

Ей отвратно и больно видеть всякого гриша в таком состоянии. Порабощённом. Изничтоженном. А ведь вполне может случиться так, что она знала этого юношу. Вполне возможно, что он мог сражаться за неё. Или против неё.

Злая ирония.

Но сейчас ей не уйти с линии огня при всём желании: не хватит скорости и сил. При всех молитвах, которых никто не услышит, а Алина давно не просит у святых милосердия. Кому как не ей о нём ведать.

Не выходит и пошевелиться: осознание грядущего — неизбежного — парализует, связывает каждую мышцу.

Как-то она пыталась поговорить с ними, в самом начале. Мал тогда её попросту утащил, прежде чем от них не осталось мокрого места, и после Алина рыдала навзрыд ему в грудь от этого отвратительного бессилия.