Но затем он шевелится, наклоняется, будто для того, чтобы поцеловать меня, и я опять застываю. И опять пытаюсь скрыть это, но Джексон замечает – еще бы. Сколько же времени понадобится моей горгулье, чтобы принять тот факт, что ее парой является вампир? И почему ей вообще могут не нравиться вампиры?

На этот раз я не пытаюсь придумать отговорку, а просто уныло улыбаюсь и одними губами произношу: Прости меня. Он не отвечает, а только качает головой, словно говоря: «Не бери в голову». Но я вижу, что это задевает его, хотя он сразу же поднимает голову и целует меня в лоб.

– Можно, я провожу тебя на твой урок? – спрашивает он, отстранившись.

– Само собой. – Я обвиваю рукой его талию и изо всех сил сжимаю ее, затем ищу в толпе учеников ярко-розовые волосы Мэйси. Мне совсем не хочется, чтобы она почувствовала себя лишней.

Но она, как всегда, уже успела пройти вперед и занята оживленной беседой с Гвен и еще одной ведьмой по пути на уроки.

Мы с Джексоном тоже идем, я беру его за руку и переплетаю его пальцы с моими. Пусть я не могу поцеловать его, но это вовсе не значит, что я не люблю его. Это не значит, что я не хочу быть с ним.

Джексон ничего не говорит, но и не возражает. И, когда я смотрю на него, до меня доходит, что сейчас на его лице играет донельзя глупая улыбка. Из-за меня.

Я та самая девушка, из-за которой принц вампиров Джексон Вега становится глуповато-смешным. Не стану врать, это приятное чувство.

– Так куда же мне тебя проводить? – осведомляется Джексон, когда мы выходим в другой коридор.

– Не знаю. Меня вдруг перевели с базового курса химии на физику полетов, и я не понимаю почему.

– В самом деле не понимаешь? – Джексон поднимает одну бровь, глядя на меня с задорным блеском в глазах.

– Нет, не понимаю. – Я пожимаю плечами. – А ты?

– Точно не скажу, но думаю, это как-то связано с теми большими, красивыми крыльями, которыми обладает твое альтер эго.

– Мое альтер… Ооооо. – У меня округляются глаза. – Ты хочешь сказать, что физика полетов имеет отношение к способности летать?

– Да. – Он удивленно смотрит на меня. – А о чем подумала ты?

– Ну, не знаю. Наверное, о самолетах. Поэтому-то я так и недоумевала.

– Нет, Грейс, в Кэтмире на уроках по предметам, имеющим отношение к полетам, действительно учат летать.

– Я просто… Это же… То есть… – В конце концов, я просто качаю головой. Что тут можно сказать? И что мне с этим делать?

– Вообще-то крылья – это необходимое предварительное условие для того, чтобы летать, – замечает Джексон, когда мы делаем еще один поворот. – Как и умение пользоваться ими.

– Да ну? – Теперь уже я поднимаю бровь. – А разве ты сам не летаешь без них?

Он смеется.

– Да, кстати, у меня для тебя есть новая шутка.

– Новая шутка? – Я расплываюсь в улыбке. – Класс. Давай, жарь.

Он смотрит на меня так страстно, что становится ясно, в каком смысле ему хочется «жарить», и что это не имеет ничего общего с теми дурацкими шутками, которые люблю я.

Какой-то части меня хочется отвести взгляд, ей неловко от интимности этого момента. Но это было бы нечестно по отношению к нему – по отношению к нам обоим, – так что я продолжаю смотреть ему в глаза, хотя и чувствую, как меня затопляют одновременно и жаркое смущение и волна неуверенности в себе.

Несколько мгновений мне кажется, что сейчас Джексон отдастся тем же чувствам, которые сама я даже не пытаюсь скрыть, ибо его похожие на полночное небо глаза становятся беззвездно черными, челюсть напрягается.

Но затем момент проходит, и я вижу, что он сделал выбор не в пользу этих чувств. Не знаю, что я сейчас испытываю: облегчение или разочарование. Возможно, понемногу и того и другого. Но когда Джексон подчеркнуто отступает назад, я не могу не признать, что так будет честнее – для нас обоих.

– Шутка такая. – Он ухмыляется. – Зачем просить подаяние у горгульи?

– Ого, шутка про горгулью? Уже?

Он смеется.

– А что, слишком быстро?

Он выглядит сейчас таким довольным, что я ни в чем не смогла бы ему отказать.

– Да нет, давай. Так зачем просить подаяние у горгульи?

– Затем, чтобы приучить себя к отказам.

– О боже. Жуть.

Он ухмыляется.

– Знаю. Хочешь еще одну?

– Не знаю, выдержу ли я еще одну. – В моем голосе звучит скепсис.

– Выдержишь. – Он сжимает мою руку. – Почему горгулью нельзя задолбать?

– Я не хочу это знать.

– Потому что она и так долбаный камень.

– О господи. – Я строю рожу. – Это было ужасно.

– Да уж.

– Тебе явно нравятся подобные шутки. Я создала чудовище, – дразню я его, одновременно изображая на лице ужас и прижимаясь к нему.

Но глаза Джексона мрачнеют, и из них уходит весь смех.

– Я всегда был чудовищем, Грейс. Это ты сделала меня еще и человеком.

Внутри у меня все обрывается. Потому что в то время, как Джексон становится все более человечным… меня мучает страх, что настоящим чудовищем Кэтмира становлюсь я сама.

Слова Джексона остаются со мной весь день, трогая меня всякий раз, когда я их вспоминаю. Когда думаю о нем. Все это укрепляет мою решимость найти способ снова быть вместе с ним – во всем.

Поэтому я решаю пропустить обед – тем более что и Мэйси, и Джексон собирались вместо обеда пойти на самостоятельные групповые занятия – и направляюсь прямиком в библиотеку, где у меня будет пара часов на то, чтобы без помех почитать про горгулий.

Про меня саму.

Это мне совершенно необходимо, поскольку мои знания о них весьма ограниченны. А когда я погуглила горгулий накануне, то получила только собрание текстов по архитектуре, и это в то время, когда мне нужно выяснить, почему я могу быть склонна к кровопролитию и амнезии.

Возможно, мне следовало бы договориться о встрече с мистером Дэймасеном и послушать, какой информацией о горгульях владеет он, поскольку мне совсем ни к чему читать многостраничные рассуждения о том, какие это хорошие водостоки.

Вообще-то, прибыв сюда, я мало что знала и про вампиров, драконов и ведьм, но о них у меня имелось хоть какое-то представление – хотя Джексон, Мэйси и Флинт все равно несколько раз взрывали мне мозг.

Но горгульи? Про них у меня в голове вообще ничего нет. Только подозрение, что им не очень-то нравятся вампиры.

Так что мои знания обо мне самой в основном сводятся к сведениям о соборе Парижской Богоматери, почерпнутым на уроках изобразительного искусства, и к тому, что я запомнила из мультсериала «Горгульи», который не раз смотрела, когда была маленькой девочкой. Мама всегда немного волновалась, когда заставала меня за просмотром этого мультика… Может, это потому, что они с отцом знали, кто я.

Это ужасно – подозревать, что мои родители всю жизнь скрывали от меня, кто я на самом деле, и я пытаюсь выбросить эту мысль из головы. Скверно сознавать, что я – горгулья. А догадываться, что мои родители еще и не подготовили меня к этому открытию, – это вообще жесть. Это непростительно.

Вернее, было бы непростительно, если бы они были живы. Но теперь, когда они мертвы… не знаю. Это тоже надо положить в папку под названием «Дерьмо, которое необязательно разгребать сейчас». Потому что от размышлений на эту тему явно не будет никакого толку.

И вместо этого я приклеиваю к лицу веселую улыбку – хотя мне сейчас совсем не до веселья – и иду прямиком к столу библиотекаря. К счастью, Амка на месте, и она улыбается мне так же широко, как я улыбаюсь ей – но ее улыбка, похоже, искренна, что мило с ее стороны.

– Грейс! Как хорошо, что ты вернулась. – Она сжимает мою руку. – Как ты?

Я хочу ответить как положено: «Спасибо, хорошо», – но теплота и участие в ее глазах пронимают меня, хотя я этого и не хочу. Так что вместо того, чтобы соврать, я просто пожимаю плечами и говорю:

– Да вот, пришла сюда. – Эти слова не могут вполне выразить моих чувств, но, в общем, достаточно близко передают их суть.