В голове эхом разносятся слова отца, что это началось через пару дней после дня рождения Эша. И, блядь, тогда он уже мог подняться с кровати, ходить, но не отправил гребаной открытки младшему брату, который так сильно его ждал.
— Перестань себя жрать, — неужели его мысли настолько громко скрипят? — ты не мог этого предвидеть.
Ага, как же. Грифф кивает, защелкивает дверцу барабана.
— Но это меня никак не освобождает от ответственности, Джим, — хмыкает он.
Не страх сворачивается в пружину в животе, а отвратительная смесь злости на себя и ублюдка Уилсона, на отца, Джен и целый мир. Его рай оказался похлеще ада. И все то, в чем оставалось тепло, разрушается точно замок из песка.
Птицы поют в подлесье, перистые облака затянули яркие небеса, Генри Хэмптон, учитель математики в младших классах, красит в белый ровнехонький забор, ступает по аккуратному газону, на котором нет и малейшего следа осени. Ото всей этой идеальности содержимое желудка подбирается к горлу.
Неприметный домик на возвышении, окруженный лесом, велосипедная дорожка и добротная грунтовка. Двор, где не одно поколение детишек Кейп-Кода отрабатывало первые фастболы и слайдеры под руководством строгого, но справедливого Картера Уилсона, ветерана афганской войны. Наверняка эта скотина не одному Эшу причинила боль. Сколько же их, молчащих о преступлении, сломанных детей?
Как только Грифф обнаружил пропажу, он сразу же пришел к отцу. И тот не стал ждать помощи: взял ключи, вытащил из сейфа пистолет с остатком патронов и пошел заводить пикап.
Вонь стоит страшная, будто какую-то гниль добротно полили аммиаком. Вчера под дождем этот запах был почти неощутим.
— Я в дом, а ты давай с заднего двора, — он прячет пистолет под ремень и обтягивает футболку.
— Думаешь, он тебя вспомнит и радостно откроет дверь? — отец скептически поднимает бровь.
— А ты считаешь, он тебя успел забыть? — отвечает Грифф на любезность, но все-таки соглашается с изменениями в плане. Он наступает на горло гордости и какому-то мерзкому чувству, подозрительно похожему на благодарность, и выдавливает из себя: — Будь осторожен, старик.
— И ты, сынок, — и мимолетная улыбка на мгновение возвращает отца, какого Грифф знал в детстве, с кого брал пример.
Обойти дом, перемахнуть через калитку, оглядеться — ближе к фруктовым деревьям горит костер, дым от которого они видели еще на подъезде к пригорку. Источник тяжелого запаха находится почти сразу, неподалеку от глубокой ямы и замершего с лопатой в руках тренера Уилсона.
По спине бегут мурашки. Грифф достает револьвер и взводит курок: это не оптическая иллюзия. Из ямы под неестественным углом торчит детская рука.
9.
Есть лишь звенящая пустота и мерцающие звезды. Он держит глаза открытыми, хотя силы тают, утекают сквозь пальцы. Будто и не было расстояния в семь тысяч миль, оглянись — и повсюду пески, жаркое солнце, перекошенное от ужаса лицо Макса и фрагменты тел друзей.
На столе разрывается сотовый, в ушах трещат обрывки фраз и чья-то витиеватая ругань.
И по-хорошему Грифф должен быть в камере, где таким, как он, и место, если бы работали не только законы, но и люди хоть иногда выполняли свои обязанности должным образом. Грифф сидит у стола детектива Ричардсона, перед ним — растворимый кофе со сливками, который сильно отдает металлом, и даже, черт возьми, печенье с шоколадной крошкой.
Он моргает медленно, успокоительное наконец подействовало. Парамедик, который принял его отказ от госпитализации, маячит неподалеку с похожим кофейным стаканчиком, бросает на него осторожные взгляды, будто он снова схватит лопату и примется крушить все на своем пути.
И видеть бы мерцающие звезды, благословенную темноту, на худой конец и обожженная форма на фоне желтого песка подошла бы. Но он видит тоненькую детскую ручку из ямы и мешки с известью настолько близко, что их можно коснуться, если протянуть ладонь.
Отец разговаривает на повышенных тонах с капитаном, на столе в пластиковом пакете все так же трезвонит его сотовый. Грифф растирает пульсирующее колено. Руки не в наручниках. А как их сковать, если он где-то потерял половину?
Смех душит, давит на грудь.
Все патроны Грифф выпустил в бросившегося на него Уилсона без сожаления. А когда раздались холостые щелчки, он схватил лопату и не останавливался вплоть до того, как отец сбил его с ног и прижал к земле.
Грифф не знает, жив ли Уилсон, сколько расчлененных детских тел извлекли с заднего двора и подвала, но искренне раскаивается, что не сделал этого раньше. Гораздо раньше, чем эта тварь коснулась Эша.
Сердце не бьется как обезумевшее, оставило в покое ребра. Странно, что кровь курсирует по венам после всего. Странно, что он, чертов калека, убийца, ублюдок, который принес боль семье и брату в частности, жив, а Эш…
— Эш, — имя слетает с губ так легко, хотя последние полтора часа язык совершенно не ворочался. — Эш? — снова говорит он, пытается подняться, но проклятые ноги подводят, и Грифф едва не падает.
— Мистер Калленриз, пожалуйста, сядьте, — советует Ричардсон, на морде вовсю цветет вина.
И хотелось бы спросить по всей строгости с этих раздолбаев, способных только хрустеть печеньем да кофе хлебать на рабочих местах, а не заниматься поиском серийных убийц. Хотелось бы знать, где они были, когда буквально в миле от главного участка творилось подобное. Но толку-то теперь? Разве тех детей вернешь к жизни? Разве Эш…
А что горше всего — сделать он правда больше ничего не может. Как никогда не обнимет брата, которому пел колыбельные, сочинял сказки про русалок и которого так чудовищно подвел.
Кровь на запястье засохла, не оттирается, сколько ни пытайся. Пальцы в чернилах, отпечатки сняли для дактилоскопической экспертизы. Показания собрали со слов отца, его версия точно такая же. Грифф заставляет себя прочитать безумно длинную страницу и подписывает протокол.
Дрожь роится в костях, даже тех, которых теперь нет: фантомные отзвуки терзают тело, их больше не удается игнорировать. Сотовый жужжит, не останавливается.
Отец настаивает на превышении самообороны, и это совершенно другая статья. Конечно, кто хочет потерять двоих сыновей за один день? Грифф-то помнит: первый выстрел ушел в молоко, второй в плечо вместо головы, но с третьим он не промахнулся. Как и с остальными ударами.
Он ловит взгляды, полные отвращения и жалости, и даже не знает, от чего больше противно.
Удача поманила за собой и исчезла в неизвестных землях. А Грифф уже напридумывал себе с две сотни фантазий, в которых они с Эшем чинят дом на холме, выпроваживают оттуда пауков и мастерски разбираются с ненужным барахлом. Или еще лучше, — берут самое необходимое и уезжают с проклятого богом и людьми Кейп-Кода так далеко, чтобы только ветер и солнце могли их найти.
— Гриффин, вставай. Гриффин, нам нужно на опознание.
И лучше бы он сидел за решеткой, лучше бы сдох в Ираке, чем пришлось опознавать в обезображенном теле своего младшего брата.
Ему хочется сказать «нет», или «не пойду», или, боже, что угодно, правда отец выглядит так же паршиво, как и он, да и держится исключительно на ослином упрямстве. Хотя до этого, примерно час назад, папа упорно доказывал всем желающим и не желающим слушать, будто верхнее тело из ямы не могло быть Эшем. И Грифф все отдал бы за это, но не с кем торговаться.
Песчаные замки разрушены, это конец игры.
Когда-то, слишком давно, может, когда ему было примерно столько, сколько Эшу сейчас, он нашел сбитого голубя на обочине, который как раз собирался отправиться в свой птичий рай. А воронье кругами летало, дергало за перья и крылья, желало урвать себе лакомый кусок. И Грифф честно пытался помочь пернатому: бегал вокруг, кричал на наглых птиц, мешал им добить сородича, но и боялся коснуться несчастного — он не хотел причинять голубю большей боли, чем тому пришлось пережить. Ну или, если совсем откровенно, — он боялся, что тот умрет у него на руках. А потом Грифф ушел, может, мама позвала или еще чего. Он отошел всего-то на полчаса, но за это время на асфальте остались только пару алых пятен и прилипший пух. И исчезла птица.
