— Джен, что с моим братом?

Гудки долго, слишком долго звенят, будто капли ливня по подоконнику, бьются в голове, словно стучит большое сердце.

— Грифф, тут случилась беда, — и едва слышно: — ты ему очень нужен.

Грифф долго сидит у стены, прокручивает снова и снова разговоры, которые закончились слишком давно.

Один звонок, капелька везения — и все закончилось бы навсегда. Но, конечно же, разве могла ему удача улыбнуться?

Металл холодит горячую руку.

Чертовски хочется курить, но подлая зажигалка не желает делиться огнем, за что летит к батарее пустых и не очень бутылок.

Письмо придет послезавтра утром в худшем случае.

Молния прочерчивает небеса, режет их без сожалений, примерно как и он свои пальцы, когда лезет по недопитый и недобитый Джек Дэниэлс.

— Эш перестал говорить.

В горле першит. Под кожей вдоль хребта бегут мурашки, тянутся к обрубку левой руки.

Его болтливый, озорной маленький братец.

Грифф ведь помнит: Джиму не нужен сын-калека.

Глок разряжен, затворная задержка снята, контрольный спуск в безопасном направлении.

Грифф, как никто другой, понимает: он должен Эшу помочь. А все остальное в принципе может еще немного подождать.

Комментарий к Игра 1. Войнушки

Яма Беккари — биотермическая яма для обезвреживания трупов и органических отходов.

========== Игра 2. Прятки ==========

2.

Глаза не открываются. Гриффу удается совершить этот героический подвиг близ Балтимора, когда мужчина, который сидит через проход от него, громко всхрапывает и что-то нецензурное бубнит во сне. Зависть, если бы на нее остались силы, наверняка подняла бы голову, посмотрела осуждающе на всех, у кого в крови не копошатся кошмары, и сдавила сердце. В такие моменты ему кажется, что пустившая корни усталость — не так уж плохо, нет лишних энергозатрат.

Из-под капюшона, натянутого по самый нос, видны мелькающие пятна обочины. Блеклая зелень перемежается с первым золотом и оранжевыми кляксами. Грейхаунд* не спешит, точно наслаждается осенью, ну или механические отцовские часы на правом запястье с новым эластичным браслетом нагло ему врут и замедляют ход стрелок.

Грифф потягивается, меняет положение ног и хрустит шеей: что-то слишком часто она стала затекать в последнее время, похоже, даже этому обезображенному телу нужны физические нагрузки. Пустой рукав спокойно лежит в кармане, как он и засунул его пару часов назад. Приветливый водитель Мартин — бейдж сильно выделялся на растянутом почему-то рождественском свитере, — заметил увечье и не постеснялся задать вопрос. И впервые от гражданского набившее оскомину за последние месяцы «Спасибо за службу» прозвучало почти приятно, особенно когда Мартин добавил, что контракт сына еще не истек.

И уткнуться бы лбом в подголовник кресла напротив, сделать глубокий вдох, закрыть глаза, прогнать то, что тугим узлом завязалось в голове, но… Все это, вся эта мирная жизнь вокруг кажется зыбкой, совершенно нереальной, сродни детской мечте о счастливом будущем, в котором есть любящая семья, смех и тепло.

На вокзале он умывается в туалете и не игнорирует зеркало. В дорожной сумке на самом дне дожидается своего часа глок. Грифф знает, что загоняет себя в капкан, вполне понимает, почему станет обузой, и как же от этого гадко. Чертова минералка не открывается, что ты с ней ни делай.

— Тяжелый день? — Мартин зажимает зубами сигарету в уголке рта, справляется с непокорной крышкой, возвращает ему бутылку.

— Скорее год, — газ бьет в нос, и он морщится, пока Мартин снова проливает на несчастный свитер с оленями растворимый кофе.

— Жена точно прибьет: все за рейс изгадил, — Мартин смущенно выдыхает, трет пятно красной манжетой, а после улыбается во весь рот, скалит желтые от табака зубы. И Грифф правда хотел бы ощутить радость от предстоящего возвращения, как этот человек, но в нем нет ничего, кроме горечи. — Сынок, твоя жизнь наладится, вот увидишь.

— Вы правда так считаете? — он разглядывает розовощекого толстячка Мартина, у которого все нормально, но, возможно, сын вернется таким же, как и Грифф, и едва сдерживает себя от действительно животрепещущих вопросов: — А что вы сделаете, если вашего ребенка комиссуют, как меня? Он будет вам нужен?

И судя по лицу Мартина, он не смог промолчать. Водитель что-то говорит, возможно, даже пытается достучаться, как доктор Дженнингс, но Грифф быстро заскакивает внутрь, надевает наушники и вовремя вспоминает, что на мягкое сидение не стоит забрасывать ноги.

Остаток пути Грифф пялится в окно, во все глаза разглядывает ночную трассу, будто в ней найдутся ответы. Обезболивающее хрустит на зубах точно стекло, пока тревожная мысль захватывает разум: что же такое случилось с Эшем, чтобы тот замолчал?

В Бостоне за целый час он приговаривает половину пачки сигарет, да так успешно, что во рту ощущается привкус ацетона. Совершенно нет аппетита, но спроси его месяц назад, то чизбургеры ел бы денно и нощно. Хочется закрыть глаза и перестать чувствовать боль. Но, похоже, у жизни на него другие планы. Рассвет зажигает небеса на востоке, очередной водитель сверяет его документы с билетом.

Денег вполне хватило бы на самолет, но за пару часов вряд ли удалось себя успокоить и привести в относительную норму. По крайней мере, полдня пути без сна дало свои преимущества: мысли не стрекотали, как сверчки, а ползали словно улитки, когда он пешком добрался до залива Льюис.

Океан шепчет, шумит, брызгами украшает белоснежный ровнехонький пляж, последняя зелень под деревьями играет изумрудами на солнце, за ветром стелется в поклонах к земле. Все это так же красиво, как и было чертов год до, те же слова крутятся на языке. Грифф проговаривает про себя, что он наконец вернулся домой, и все хорошо, только вот…

Впрочем, разлечься, устроить под головой сумку ему ничто не мешает, как и спрятать лицо в локтевом сгибе, и притворяться, будто соль на губах исключительно от океанского воздуха.

Бежать от себя то еще удовольствие.

Новый сотовый вибрирует в кармане, заставляет почти пожалеть, что он сообщил номер Дженнифер.

«Будет непросто, но нужно долезть до дома, зализать свои раны и попробовать дальше жить», — по идее, доктор Дженнингс действительно пыталась помочь. Только ни она, ни остальные не объяснили, как быть, если все это заранее обречено на провал.

— Да?

Наглая и бесстрашная чайка тянет за шнурок. Грифф не прогоняет ее, дает надежду, точно удача наконец расщедрилась на здоровенного червяка.

— Так ты уже здесь, Грифф? — на плите что-то жарится, Дженнифер не умеет делать одно дело за раз.

— И тебе привет, — хмыкает он, рушит чайкины надежды и подгибает ногу.

Птица с возмущенным криком взлетает ввысь.

— Ага. Давай уже чеши домой, тут твои панкейки стынут, — улыбка слышна в мягком голосе. — Все равно такое извращение никто есть не будет.

Раньше он до хрипоты спорил бы, что панкейки с яблоком и морковью — пища богов, но сейчас, кроме рвотного позыва, упоминание любимого блюда ничего не дает.

— Джим?

— Нет, не вернулся, — Дженни переворачивает панкейк и усердно скребет лопаткой по сковороде. — Эш обиделся, но тебя ждет.

— Обиделся на что? — спрашивает он, когда откашливается от пошедшей не в то горло воды. — Молчит?

— Сегодня даже более обиженно, чем всегда, — как-то устало говорит она и наверняка подхватывает трубку плечом — эти звуки с другими не спутать. — Знаешь, мы, вообще-то, все на тебя обижены. За полгода ничего не сказал, не позвонил. Твой отец думал, что…

— Успеете еще отчитать, — кривится он и смотрит на пустой рукав.

Кто знает, может, вообще не стоило возвращаться. Мертвец Джиму вроде тоже был не особо нужен. Ведь действительно: как его использовать? Для фрик-шоу вряд ли сгодится, таким каждый двадцать третий или двадцать шестой возвращается. Вот ведь сорвал джекпот.

И что-что, а заставить себя подняться и пойти к закусочной действительно оказывается занятием не из легких. Проблема отнюдь не в боязни оказаться непонятым Дженнифер или в презрении отца.