Его братик, его маленький брат. Кровь пульсирует в висках, быстро бежит по венам.
— Он порвал мою рубашку, сорвал штаны, закрыл мне рот полотенцем и… — Эш вжимает голову в плечи, упирается лбом в культю. Грифф ощущает этот иссушающий жар, но не может заставить себя пошевелиться. — Я в том доме, Грифф. Я все время в том доме, — шепот становится едва различим. — Не хочу больше туда возвращаться.
— Ты кому-нибудь говорил об этом?
Эш плачет беззвучно. Так тихо, он сам вряд ли бы догадался. Сведенная судорогой рука застывает над лопатками. Две длины ладони — вот и вся спинка.
— Эш, кто?
Эш молчит, трет покрасневший нос.
— Вы обращались в полицию?
— И письмо. Твое последнее письмо.
И это словно удар под дых. Не то чтобы он не заслужил, но… Грифф зажмуривается, и желание треснуть себя по голове чем-то тяжелым достигает максимума.
— Я здесь, Эш, с тобой. Пожалуйста, забудь о том, что я написал, — Эш всматривается в его лицо, не моргает, ищет ответы. Слезы прочерчивают дорожки по бледным щекам. — Дураком был. — Ладонь сама опускается на дрожащую спину. Эш вцепляется в футболку, и от бесхитростного действия больно сжимается сердце. — Я был таким дураком, — шепчет он в макушку, просит разрешения обнять и Эш позволяет ему. Не факт, что прощает, да и это не нужно: себя он вряд ли когда-нибудь простит.
— Ты останешься теперь со мной? — Эш замирает, задерживает дыхание.
Грифф чувствует, как напрягаются худенькие плечи.
— Обещаю, — он мягко прикасается губами к виску и аккуратно расправляет смятое одеяло.
Осунувшееся лицо, пустота во взгляде, нежелание говорить, дрожь от малейших прикосновений, частые побеги из дома. Все слишком очевидно, просто открой глаза. Грифф впивается зубами в ладонь, чтобы не заорать: Эша будить нельзя, истощение точно сочится из каждой поры.
Во сне Эш видит что-то нехорошее, но стоит провести по нахмуренному лбу, — и сон становится спокойным. Грифф так и лежит до самого рассвета, вглядывается в потолок и пытается унять подобравшееся ко рту сердце.
Он обязан найти того ублюдка, который окончательно доломал детство его брата. Остальных идиотов Грифф знает по именам.
Комментарий к Игра 3. Молчанка
SAT — Scholastic Aptitude Test — стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США.
========== Игра 4. Бейсбол ==========
6.
Солнце щекочет ресницы, пробирается под веки. Он втягивает пряный осенний воздух, громко чихает и открывает глаза.
— Будь здоров, — раздается от окна.
Грифф промаргивается и замечает на подоконнике братца.
Одеяло аккуратно подоткнуто со всех сторон, Эш расстарался, даже не хочется ломать такую красоту. Эш вообще молодец, он вряд ли бы так смог. И это отнюдь не о проявлении заботы. Сам он вряд ли бы что кому сказал, так и молчал до скончания веков.
В черепушке мелькают мысли, они роятся, словно дикие осы, жалят несчастный мозг. Грифф физически ощущает, как пухнет голова от их укусов.
— Куда уж больше, — хмыкает он и поднимается.
Спина затекла от длительного лежания в одном положении, мстит прострелами в руку. Все-таки не стоило пренебрегать эластичным бинтом.
— Дженнифер нет, она к матери поехала, — равнодушно выдает Эш. Толстый свитер Эш натянул поверх пижамной курточки, только вот о носках забыл: наверняка стопы ледяные. — В закусочной сегодня выходной.
Птицы верещат свои песни, чистят перышки, красуются друг перед другом, прямо как люди. Яблоня под окном иссушила листву, создала для них коричневые ореолы на зеленых пластинах, спрятала среди ветвей последние сморщенные плоды.
— Если я подамся в бандиты, то мне легче всего будет выбрать прозвище, — он расчесывает пятерней волосы. — Эш, ты понял? — тот картинно закатывает глаза и отворачивается, но заметно веселее качает ногой. — Ну скажи. Я же вижу, тебе хочется.
— Дурак ты, Грифф.
— Зависть — это страшный грех, Эш, — наигранно обиженно выдает он и тянется к уху братца, чтобы щелкнуть по мочке. — Зато я придумал себе классный костюм на Хэллоуин.
Эш меряет его взглядом, особо задерживается на дыре в футболке у правого плеча, смешливо фыркает.
— Да, с тебя выйдет неплохой капитан Крюк.
И начать нужный разговор вместо привычной беззаботной болтовни оказывается труднее, чем он себе представлял.
— Эш, насчет вчерашнего или сегодняшнего…
— Я все выдумал, — быстро останавливает его Эш и опускает ноги на деревянный пол. Смотрит упрямо, с непреодолимой решимостью.
— Мне так не кажется, — говорит он и пробегается по растрепанным волосам.
Эш от новой попытки уворачивается, хмурится.
— Я хотел, чтобы ты остался — я выдумал историю и заставил тебя в нее поверить. Я — патологичный лжец.
— Может, патологический?
— Может, — он низко наклоняет голову, почти касается подбородком межключичной впадины.
Щеки вспыхивают, несмотря на всю серьезность лица.
Грифф хмыкает, опускается перед упрямцем в четыре с четвертью фута на колени, мягко сжимает плечо. И выдает худшее из своих предположений, лишь бы убедиться, что он неправ:
— Тебе никто не поверил?
Две капельки на паркете становятся самым громким ответом за всю его жизнь.
— Потому ты и молчал.
Злые глаза пронзают своей зеленью, прибивают к месту.
— А меня не было, чтобы тебя защитить.
Эш вырывается, бьет его кулаками по груди, но точно в треть силы или того меньше. И он позволяет Эшу, как знает, что разрешит все на свете, если тот попросит, или скажет, в чем нуждается.
— Отпусти.
— Кто это сделал? Что у него на тебя, раз приходится возвращаться?
Эш вздрагивает, словно от удара. Замирает, руки висят точно плети.
— Отпусти.
— Я разберусь с ним, — говорит он уверенно и спокойно, берет Эша за подбородок. — Заставлю за все заплатить.
Эш нервно вздрагивает, отводит его руку и смеется. Смеется так жутко, с надрывом, что мурашки бегут по спине.
— Папа тоже хотел, чтобы он заплатил. И он платил, понимаешь? Давал мне деньги каждый раз, — голос идет на спад вместе с наигранной веселостью. — А тебя заберут. У меня никого не останется, Грифф. Совсем никого, — шепот въедается в уши, будоражит кипящую кровь.
— Но разве можно все так оставлять?
К дому подъезжает красный пикап. Судя по звукам, этой рухляди давно пора отправиться на свалку. Джим правда выбрал машину себе под стать.
Эш касается культи, ведет к плечу, и он прилагает все усилия, чтобы не дернуться.
— Было очень больно? — Эшу не стоит говорить о раздробленных костях и висящем на лоскуте кожи предплечье из-за взырва древней, как дерьмо мамонта, противопехотной мины. От этого воспоминания его самого тянет блевать. — Со временем стало легче?
— Я понимаю, к чему ты клонишь. Но в моем случае никто, кроме меня, не был виноват, — Грифф прижимается лбом ко лбу Эша, кладет ладонь на затылок. — Я потерял бдительность.
— Но ведь стало? — упрямо повторяет Эш.
Голос звенит, и он ничего не может с собой поделать — прижимает Эша к себе, пока по крыльцу раздаются тяжелые шаги: фундамент-то Джим укрепил, но на замену рассохшихся досок денег как всегда не хватило.
— Станет, Эш, конечно, станет, — говорит он и сам не знает, поможет ли им время.
7.
— И ты называешь себя отцом?
— Ты слабак, ты сдался. По какому праву ты мне сейчас читаешь морали?
— Если бы я сдался, здесь живым ты меня вряд ли увидел, — выплевывает он и разворачивается, чтобы уйти.
Эш сидит на качели и смотрит куда угодно, но не на окно. Джим всегда любил театр: дополнительные зрители не помешают, даже если они на галерке.
— Я прочитал твое письмо.
— Неужели удосужился?
Джим подскакивает к нему с небывалой прытью, как на старика, хватает за воротник рубашки, а он даже бровью не ведет, лишь горечь царапает ребра.
— Ну давай, ударь. Тебе же не впервой распускать руки. Защитить своих детей не в силах, а бить — так влегкую, — губы тянутся в улыбке.
