- Не надо, - положил он ладонь на поднимающуюся винтовку. – Этим детям вбили в голову идеи революционеры, наша задача – эти идеи выбить. Работать кто после нас останется, если мы всех положили в Фалькенаре?

Солдат нахмурился и кивнул головой.

- Ладно. Твоя взяла. А как же воевать-то будем? Нас так перестреляют, если мы жалеть так всех будем.

- Если можешь, бей до потери пульса, не более. Если нет, то… убивай. Наши жизни нам дороже.

Ритемус прикоснулся к шее мятежника. Пульс бился, но если бы он задел висок – парню не жить. Ритемус выбрался из воронки и побежал дальше, вместе с новой волной солдат. Туман рассеивался, открывая взору огромную пустошь, уже наполовину усеянную телами. В центре кромсали друг друга два человеческих вала, безжалостно пронзали ножами и штыками грудные клети, били кулаками, вгрызались зубами в плоть, катались в грязи, чуть поодаль по ним били из винтовок, а позади заливались трелями пулеметы. В этом зрелище Ритемус находил такое остервенение и ненависть, которую должны были испытывать заклятые враги, борющиеся с собой десятки лет, но никак не граждане одной страны.

- Да что же с вами такое творится? – процедил он сквозь зубы. Тот дознаватель был в чем-то прав: если Арлакерис себя доконает, не только Минатан сюда явится попировать; все граничащие страны захотят оторвать по кусочку от державы, обладающую богатой ресурсной базой. Начнется такая дележка, что гражданская война в одной стране перерастет в войну между как минимум тремя государствами, и древний Арлакерис, некогда бывший почти в три раза больше еще двести лет назад и имеющий богатые культурные традиции, будет стерт с лица планеты как карте, так и в умах.

«…Неужели вы не видите за своими распрями нечто большее? – огонь ярости все больше распалял меха в душе Ритемуса. – «Не видите, что ни король, ни революция не сделают вас в одночасье после победы счастливыми? Все, все вы останетесь у сгоревшего дома, про который говорил Северан, и никто его не отстроит, кроме вас самих. Не видите, что король готов выкупить свою жизнь за целое государство, а мятежники готовы испепелить его ради своих идей?»

Он быстрым шагом врезался в толпу и вслепую бил винтовкой, словно дубиной, по головам, по спинам, совершенно не разбирая в припадке неудержимого гнева, кого бьет, своих или чужих.

«…Что же вы будете делать, когда от вас останутся горстки, раскиданные по всей стране? Сдадитесь – и вас повесят как собак, как дикарей, никому не нужных свидетелей зверств монархистов и республиканцев, а затем иноземцев. Будете биться – и ничего у вас не выйдет, вы станете чужими на своей земле, которая в одночасье вдруг перестанет быть вашей Родиной. Кого же вы будете винить, стадо овец? Короля? Признаюсь, против короля я не пошел бы, но никто не знал почти дюжину лет назад, когда два брата претендовали на трон, что этот красноречивый отпрыск светлейшего рода не умеет ничего, кроме как трепать языком и проедать государственное имущество, а его брат был намного способнее, и был прекрасным полководцем и политиком, пока нынешний престолодержатель не убил его, приписав убийство революционерам. И мы могли его свергнуть еще до войны, поставить армию во главе, но надеялись, что хоть кто-то образумит его… Да, мы виноваты. Все мы. Но революционеров мы могли отвергнуть, задавить в зародыше, и не смогли…»

Затылок прорезала жестокая боль, словно разряд тока, и ноги подкосились. Ритемус попытался опереться в последних усилиях на винтовку, но силы покидали его, и тяжелое тело падало в воронку, чье дно было устлано трупами.

«Наверное, так и должно было случиться», - было его последней мыслью, прежде чем сознание покинуло его.

***

Первое, что почувствовал Ритемус, была пульсирующая боль в затылке. Над полем боя изредка проносился выстрел, который отдавался в голове в тысячу раз громче, чем было на самом деле, и забиваемый молотом кол вонзался в темя, принося еще большие страдания. Свинцовые веки долго не хотели открываться, но уши говорили, что битва была окончена – не гремели взрывы, не разносился гул кричащих на разный лад голосов, не трещали ружейные залпы, лишь выл ветер, чей вой прерывался упомянутым выстрелом и громко каркали вороны где-то наверху.

Он поднял веки, и глаза его увидели серое преддождевое небо, плывущие тучи, под которыми летали вороны. Они кружились на месте, и одна из них в какой-то момент покидала карусель, бросаясь с победным криком вниз и исчезая из поля зрения, за ней, чуть погодя, бросалась вторая и так далее.

Мысль о конце битвы сначала успокоила его, но в следующее мгновение он подумал, сколько человек погибло в ней, и облегчение сменилось болью в сердце и отчаянием. Из глаз почему-то потекли скупые горячие слезы, стекавшие по вискам и обжигающие разбитый затылок, и Ритемус не мог остановить их ток; исход будущей войны был решен здесь, и неважно, кто победитель – тысячи человек погибли в бессмысленной гражданской бойне, не заметив, что их раздоры лишь на руку внешним врагам… Арлакерису конец…

- А ты почему рыдаешь, Ритемус? – спросил слабый надтреснутый и очень знакомый голос. – Ты ведь не ранен?

У Ритемуса перехватило дыхание; несколько мгновений потребовалось на то, чтобы осознать, что ему не послышалось. Он приподнялся, и, морщась от боли, сквозь пелену разглядел у края воронки человека. Тот держался руками за окровавленный живот и тяжело дышал. В его лице было много знакомых черт, и Ритемус долго вспоминал, где видел его. Наконец, он понял, что если убрать эти отпущенные волосы, хорошо выбрить щеки и скулы, и на близорукие глаза одеть очки, то…

- Люминас! – с ненавистью прошептал Ритемус и пополз к нему. – Подонок, я тебя придушу!

Он прополз на локтях и протянул покрытые коркой запекшейся крови руки к тонкой шее, неподвижного Люминаса, и, коснувшись пальцами кожи, отнял их, сознавая, что не может сделать этого, и свалился на спину, трогая затылок. Он горел от каждого прикосновения, и рука оказалась в красной вязкой субстанции. Мятежник не шелохнулся, лишь улыбаясь мучительной надменной улыбкой.

- Что же вы наделали, сволочи? Сколько людей положили, гады? – шипел Ритемус.

- Это сделали все мы, то есть и вы в том числе, - спокойно ответил Люминас. – Король мог послушать нас, и этого не случилось бы.

- Король… - повторил Ритемус. – Кто выиграл?

- Хороший вопрос. Я думал, ты знаешь.

- К сожалению, да спросить не у кого, - усмехнулся он, кивая на трупы, полностью завалившие дно ямы. – А у тебя что с животом?

Люминас поднял руки, обнажив аккуратную дыру, проделанную штыком. Ритемус подполз поближе и внимательно осмотрел рану опытным взглядом.

- Органы не задеты, жить будешь, если не потеряешь много крови.

- Да, наверное… Ведь ты меня не бросишь? – тон его внезапно стал умоляющим, и это неумелое лицемерие вывело Ритемуса из себя. Он очень хотел бросить бунтарскую собаку здесь подыхать, но сознавал, что не мог – ведь Люминас спас ему жизнь, и он был его должником, а если он не спасет его сейчас, то осознание вины за невыполненный долг будет преследовать его вечно.

- С какой стати мне тебя спасать? – нарочито ощерился Ритемус, но ни одна черта на лице Люминаса не дрогнула. – Из-за таких горячих голов, как ты, наша страна погрязла в гражданской бойне, и теперь она открыта всем ветрам. Хитания, Минатан, - все захотят поживиться нашими останками.

- Вот поэтому мы и восстали, Ритемус! – в своем стереотипном революционном запале глаголил Люминас, которому не хватало только трибуны и громкого голоса вместо канавы и шепотного хрипа. - Во главе должна встать власть, которая будет достаточно сильной, для того чтобы противостоять…

- А, прекрати… - лениво отмахнулся Ритемус. – Больно ты резво говоришь для раненого.