По ночам опять снилась жена с детьми, и он мысленно сожалел, что его не убили на Фалькенарской. Четыре года из семи, считая время после его возвращения с фронта, он жил служением государству, верой, что ценой своей жизни он спасет чужие.

«Спаситель и его священный отряд». Нет, Тумасшат этого не мог сказать, и другие тоже. Это Ритемус так воспринял слова валайма. И спустя почти две недели после монотонного серого существования в центре тьмы, он снова начал размышлять. Но избрал совершенно противоположную точку зрения, и постепенно пришел к выводу, что, в общем-то, его нынешние «враги» не так уж и не правы. Он с самого начала взвалил на себя ношу Спасителя. Еще в первом походе, в самом начале его, когда сам не знал, воевать ли под знаменем Республики или же жить по обстоятельствам. Но он знал, что он нес свет, а вокруг были только враги, только тьма, а между ними блуждали души, которые стремились спастись от ужасов войны и которым не нашлось доселе места ни там, ни там. И многие из них шли к нему, в чьих руках был единственный спасительный огонь на сотни километров. И подумать только, он мог бы создать свою религиозную секту, основать собственное поселение, - и это решение нашло бы отклик у его последователей.

Он вспоминал слова пастора о том, что валаймы считают его неким полубогом войны, и еще больше утвердился в правильности размышлений. Так может быть, пастор не только из-за жестокости сердился на него, а из-за того, что Ритемус невольно создал из самого себя кумира, которому поклонялись? Как жаль, что он не задумался об этом раньше, чтобы спросить у самого пастора. Или же у Маленуса, будь он жив. Но старый дурак – вот уж кого Ритемус считал старым дураком! – погиб от страха. Минор-легионис был почти уверен, что настоятель ни на кого не работал, не был замешан в тайных делишках, а просто дрожал за свою жизнь, ожидая, что ему воздастся за отобранное у других добро, и, оказавшись в эпицентре не совсем ясного события, решил уйти от проблем быстро и безболезненно.

Постепенно Ритемус пришел к тому, что все произошло так, как должно было произойти, и это был наилучший исход из возможных. Разговор с Булевисом, подтвердившим слова Тумасшата, ускорил эволюцию его размышлений.

«Освобождение» лагеря - именно так, в кавычках – имело бы только пагубное последствие для всех. Скольких бы он спас? Половину, не больше, если мыслить оптимистично. Этих людей нужно было бы увести, спрятать, одеть и накормить, а такими возможностями он не располагал. Вельяас помог бы и укрыл бы бежавших в деревнях или в землянках в лесу, но кому охота навлекать на себя гнев? Тут-то и появляется вторая проблема: последующий террор, который затронет все и вся; и без того жестокие карательные акции превратятся в настоящий геноцид. А так у несчастных был шанс, что из них погибнет не больше четверти. Находясь в неволе, у них был хотя бы кров и кусок хлеба, которого бы «спаситель» не смог бы дать, как это ни было бы больно понимать. Но другого решения он бы не принял. Он видел этот лагерь собственными глазами и еще по опыту Фалькенарской войны был знаком с выжившими из лагерей военнопленных, и потому собственное бездействие терзало его, и он использовал первую возможность, чтобы начать действовать.

И разве он смог бы согласиться на что-либо, узнав, что с людьми, которые пытались уничтожить валаймов и его самого, скоро будет подписан мир? В его глазах это выглядело бы форменным предательством. Мир с ними? С убийцами местного населения, грабителями и карателями? Он с трудом ставил знак равенства между собой и канцами и горько понимал, что одним росчерком пера о их прошлом позабудут, и завтра он будет рука об руку трудиться и жить с теми, кто вчера с легкостью направил бы ствол своей винтовки ему в голову или затягивал бы ему на шее петлю.

Предложи Либертас и Энерис подобное, мнение Ритемуса не поменялось бы. Напротив, он тут же бы их отправил украшать деревья и качаться на ветру. Но сейчас за него все решили, он бессилен морально и физически. Он не может изменить прошлое. Настоящее ему не очень нравится, а будущего он не видит, и все же… нужно что-то делать.

Понадобилась еще неделя, чтобы окончательно усмирить бурю внутри, подавить оппонентов внутри себя и принять настоящее таким, какое оно есть. Он снова вернулся к прежнему режиму, и уже смог устраивать себе небольшие прогулки по коридору. И когда он решил, что разобрался с собой, он решил разобраться с другими. Он дождался очередного визита врача, извинился за поведение и попросил о визите к нему людей, бывших у него почти три недели назад.

- И еще… можно ли вызвать господина Таремира? – бросил он напоследок после размышлений.

***

…Все ушли. Булевис, Аумат, Тумасшат, Таремир заходили по одному именно в этом порядке и с каждым он подолгу говорил. Они просили у него прощения, он просил прощения у них. Он ни на кого не держал больше зла, кроме, разве что, себя. Простить самого себя будет тяжелее всего. Но об этом он не сказал ни слова.

Аумат долго рассказывал, как помогал устанавливать связи с недовольными частями минатанской армии, а после всеми правдами и неправдами уходил на юг с радиостанцией. Путь привел его к Маленусу, которого пришлось запугать. Тот и вправду ничего не знал и ни с кем не сотрудничал, просто старику почудилось, что его ждет неминуемое наказание за чрезмерную спекуляцию.

Меньше двух месяцев назад, перед самой войной в Минатан, Аумат вывез свою семью из страны сюда. Как оказалось, не зря – борьба там идет аж между тремя крупными силами – императором, аристократией, которую тот изрядно репрессировал из-за попыток с помощью различных ухищрений ограничить его власть, и Национально-демократической партией, которой не нравились ни первый, ни вторые. Напоследок Аумат пригласил командира после выздоровления в гости, на что Ритемус со всей любезностью согласился.

Тумасшат рассказывал, как пробивался после их разделения на север, потом вдруг не сдержался и стал тихо плакать. Большая часть его пребывания в палате ушла на его же успокоения.

Разговор с Булевисом был по-военному короток. Тот рассказал о положении дел в столице и стране, доложил о состоянии отряда, который нынче расквартировался в Рателане под командованием Димитриса и уступил, наконец, место Таремиру. Тот осторожно зашел в помещение, пристально наблюдая за реакцией Ритемуса, который, в свою очередь делал то же самое, сидя на кровати.

- Здравствуй, что ли, - тихо сказал Таремир.

- Здравствуй. Как твои дела? – неловко задал вопрос Ритемус.

Таремир начал рассказывать, что у него все хорошо, а потом еще внезапнее, чем Тумасшат, ударился в рыдания. Дальнейший разговор проходил уже в крепких дружеских объятьях, и Таремир, трясясь, рассказывал, как он скучал и боялся за жизнь своего названного брата. Оба они рассказали друг другу о пережитом, выплескивая все, что накопилось за долгие годы, и под конец Таремир спросил:

- Люминас тебе письмо прислал?

- Несколько дней назад. Я подумаю над этим.

Таремир крепко обнял его, дал адрес и пообещал, что будет приезжать через каждые два-три дня. Закончив на этой теплой ноте, они расстались. Душу Ритемуса разрывало надвое. С одной стороны, он со всеми помирился, и от осознания этого по телу расходилась некая теплота. А с другой – внутри по-прежнему леденела пустота, усиленная письмом Люминаса.

Письмо пришло несколько дней назад. Он писал, что скоро прибудет с официальным визитом, а заодно решил объясниться по поводу своей биографии. Так же он передал вместе с письмом приказ, где значилось, что Ритемусу теперь присваивается звание легиониса и предлагал должность в формирующейся военной академии, специализирующейся на подготовке диверсионно-разведывательных кадров. Как и в прошлый раз, все зависело от мнения Ритемуса. В случае отказа ему опять же предлагалась дача и пожизненная пенсия.