- А где начальник станции, или командир гарнизона, если есть такой?

- В крайнем доме, в конце улицы, - махнула рукой женщина, и Ритемус, тихо поблагодарив их, зашагал в том направлении. Дома действительно были бедовые – избенки с покосившимися крышами и изобилующими пятнами черной плесени стенами, еще хуже, чем в поселении фалькенарцев, и огороды, густо поросшие высоким бурьяном, который выпалывали сгорбленные старики в изъеденных молью одеждах. Мимо пронеслась скрипучая телега с восседавшей на козлах девчушкой в потрепанном плате, на всю деревню подгонявшей лошадь звонким голоском.

На улицах было буквально несколько мужчин, равных по возрасту Ритемусу, остальные были либо стариками, либо совсем еще ребятишками; это была одна из тех сотен и тысяч деревень, кого война лишила десятков крепких мужских рук, и все хозяйство тяжким ярмом полностью легло на женские и детские плечи.

- Дядя, дядя, а вы откуда? – вдруг позвали его сразу несколько детских голосов. Он обернулся – к нему вприпрыжку бежали несколько ребятишек, лет десяти-двенадцати. Первое, что бросилось в глаза – это их голодный взгляд: этот год выдался во многих областях страны неурожайным, и первые признаки надвигающегося голода, который наверняка охватит страну, виделись здесь, в этих худых грязных лицах, немо просящих куска хлеба. Второе - что дети ходили в одеждах своих отцов – в засаленных закатанных рубахах и штанах, пузырившимся от каждого дуновения ветра, словно паруса, что подтверждало, что мужчин больше не осталось.

- С войны, - кратко сказал Ритемус, не найдя, что ответить.

- А там страшно? – спросил самый младший, прижимая к груди резную фигурку лошади.

- Очень, - солдат сделал многозначительный взгляд, дабы произвести впечатление на малышей, и вспомнил про еду в рюкзаке. Он дал им две банки консервов с тушенкой, и строго сказал. – Отнесите матерям и поделите все по-братски, поровну. Если узнаю, накажу, - и доказательство погрозил пальцем. Ребятишки, размахивая двумя блестящими цилиндрами, понеслись в обратную сторону, сообщая всем прохожим, что добрый дядя дал им еды. Ритемус улыбнулся им вслед, и зашагал дальше.

- Боец, чей будешь? – услышал он на перекрестке мужской голос. Два солдата в полевой форме темно-оливкового цвета с винтовками наперевес двигались к нему неспешным шагом. Ритемус облегченно выдохнул и спросил:

- Ребята, где ваш командир?

- Документы сначала покажи, а потом и говорить будем.

Ритемус извлек из-за пазухи надежно спрятанный военный билет и показал его патрульным.

- Допустим, верю, - сухо изрек солдат. – Откуда и куда путь держишь?

- Добровольцем решил записаться. Сам я из столицы, а бои недалеко от Тиренара застали. Заплутал немного.

- Да… - протянул один из бойцов, возвращая ему билет, - твое счастье, что до Тиренара ты не дошел. Вчера его повстанцы захватили, а потом подкрепление подошло, и сейчас там мясорубка еще та… Пойдем, что ли, переждешь в штабе, пока командир не приедет.

Он ехал на поезде обратно в Тиренар, отбивать многострадальный городок. Солдаты сидели понурые и пели старую военную песню, и Ритемус пел вместе с ними, чтобы совсем не околеть от хандры, навалившейся от сознания того, что он снова едет на войну.

«А ведь мог бы, - укорял себя Ритемус. - Мог бы отвертеться от патрульных и уйти на восток, в леса, от войны, но не сделал этого». Но теперь деваться было некуда – поезд неумолимо нес его к гремящему пальбой Тиренару, до которого осталось совсем немного. Гражданская война вновь втягивала его в свой водоворот.

Косые иглы дождя пролетали через открытую верхнюю створку и больно кололи лицо. Промозглый ледяной воздух продувал за шиворот, и Ритемус совсем не пытался хотя бы отодвинуться в угол или завернуться в шинель. Он не замечал непогоды и думал о фалькенарцах, о деревне, в которую кроме смерти от голода придет смерть от пули и штыка и лишит половины оставшегося населения. Он не мог думать ни о чем другом – перед глазами маячили то грустные глаза Северана, то голодные глаза мальчишек, и ему было очень жалко их, хотя не мог припомнить, чтобы он испытывал это чувство за последние семь лет к кому-либо.

- Так что там, в городе? – спросил он у бойца, чтобы отвлечься. – Есть слухи?

- Да только слухи и ходят, - скривился тот. – Сводки сами себе противоречат. То полгорода за нами, то только вокзал держим. Пока не приедем, не узнаем.

- Ты сам откуда?

- Из Норисама.

- И как там?

- Ничего. Он конечно, к Элимасу много ближе, но Тиренар в стратегическом плане намного важный кусок – ведь там сходятся сразу несколько железнодорожных веток с разных концов страны. Не хотелось бы, чтобы повстанцы одержали первую крупную военную победу.

- Но ведь Элимас уже захвачен!

- Там город брали отряды, вооруженные булыжниками и палками. Здесь мы имеем дело с небольшой армией, вооруженной уже хорошим оружием, - продолжал с видом крупного военного знатока пояснять собеседник. – Но мне все равно не слишком понятно, почему мы им уступаем.

Последнее слово он сказал через силу. Ритемус понял, что тот хотел сказать «проигрываем», что вызвало бы бурю возмущения. Однако никто из присутствующих не имел понятия, что на самом деле происходило в стране. Никто из них не читал газет, кроме правительственных – остальные издания были полны пораженческих настроений, и потому немедленно конфисковывались у солдат. Наконец, поезд пересек городскую черту, и увиденное воскресило воспоминания Ритемуса, - он вспомнил, как охваченное войной поселение может измениться за несколько дней. Дома не были разрушены, но на стены поверх начертанных красной краской революционных призывов легли пулевые отверстия.

Их выгрузили на вокзале, превращенном в крепость – в каждом проходе, в каждом оконном проеме лежали мешки с песком и сверху на них восседали пулеметы. Из всех дыр торчали стволы винтовок и штыки, готовые к отражению вражеских атак. Когда Ритемус выгружал партию боеприпасов, его позвали. Он обернулся и увидел сидящего под колонной Таремира с перевязанной рукой и головой, и бросился к нему.

- Я думал, ты умер, - вяло ответил Таремир вместо приветствия, нисколько не удивившись.

- Я тоже так думал, - сказал Ритемус, подавляя в себе злобу, которая была вызвана столь холодной встречей, - но почему-то выжил. Что с тобой?

- Меня вчера утром осколками ранило, но не страшно, скоро заживет.

- Граната?

- Оконное стекло после взрыва. Что рвануло, так и не понял, зато почувствовал.

- А что сейчас происходит в городе?

- Не слышал? Ходит из рук в руки. Мятежники организовали постоянный приток подкреплений через лес, и мы вынуждены отбивать атаку за атакой, отступать и наступать. Тебя куда прикрепили?

- К новой части, с которой я приехал. Они из Норисама.

- Беги скорей, может, удастся упросить в штабе, чтоб тебя ко мне перевели. А может, и нет. Тут такая неразбериха, что люди не могут своих найти. Ладно, иди, а я пока вздремну, - и незамедлительно улегся на шинель.

Ритемус оставил его, и вечером его подразделение получило первые приказы. Медленно, улицу за улицей, они отбивали клочки земли, отстреливая горстки смельчаков-повстанцев, которые прикрывали отход основных сил и кружили вокруг наступающих частей королевских войск, причиняя немалый урон.

А через несколько дней подразделению Ритемуса настала очередь расстреливать предателей и пленных – король подписал указ о расширении списка преступлений, карающихся смертной казнью. Вечером у запятнанной высохшей кровью стены выстроили нескольких гражданских и с десяток пленных, которые нанесли увечья солдатам королевской армии при задержании. Гражданские были повинны в хищении военного имущества и пособничестве революционерам. Некоторые из них дрожали и пускали слезу, будто это могло как-то отсрочить или избежать наказания, некоторые гордо смотрели в глаза солдатам, смирившись со смертью. Ритемус спокойно смотрел на белые от страха лица преступников, размышляя о том, что смертную казнь он принял бы достойно и гордо, как те несколько революционеров в кожаных куртках, на рукавах которых красовалась черно-желтая лента. Они с ярким блеском в глазах смотрели вперед, уверенные, что они воюют за правое дело и что за них отомстят, и он даже немного завидовал им. Офицер построил расстрельную команду в линию и приказал прицелиться. Ритемус вскинул винтовку и прильнул к прицелу, наводя мушку на сердце, спрятанное за тканью потертого пиджака. Гражданский в пальто и шляпе стоял без единого движения, и каменное лицо его не выражало ровным счетом ничего, лишь губы чуть растянулись в подобии ухмылки. Взгляд Ритемуса привлекло что-то блестящее как раз на месте сердца – из-за пальто выглядывал край медали за отвагу, которой награждали участникам Фалькенарской войны.