− Посмотри, как мы живем. Все благодаря тебе. Если бы не ты, я сейчас омаров в ресторане ел, а не за коркой хлеба стоял. Какая же ты бездушная, Василиса! Ни меня, ни ребенка не любишь, не жалеешь…

Люди оборачивались, наблюдали с тревогой и интересом за ними. Все знали крутой нрав Мити и побаивались ему возражать. Жена же опускала глаза и кивала, соглашаясь, или никак не реагировала. Оскорбления и упреки мужа стали для неё привычными. С раздражением мужчина ловил пустой взгляд супруги и сжимал кулаки, желая раздавить её, как мелкую мошку.

− Что ты тут стоишь? Иди домой!

Василиса продолжала стоять в ожидании своей очереди, не реагируя на крики мужа.

В отношении себя Василиса уже давно не замечала ничего, кроме раздражения и гнева. Усталость от бесконечной нужды, крики мужа закалили её характер. У неё выработался иммунитет против его злости. Первое время цепляло чувство вины, однако частые упреки вызывали раздражение, сколько можно говорить одно и то же. Митя заводился от её возражений и переходил на крик. Боясь его срыва, Василиса старалась не реагировать на грубые высказывания. Она вспомнила, как на практике в больнице один из врачей рассказывал о стене. Кирпичик за кирпичиком он возводил внутри себя, не позволяя чужим страданиям становиться своими. Сообщая людям страшный диагноз, очень трудно сохранить внутреннее спокойствие и не поддаваться отчаянию и безнадеге. Ей тоже удалось выстроить свое ограждение. Воображение её переносило в лес, где она подолгу любила гулять. Грубые высказывания мужа, словно мячики, ударялись о стену и отлетали в сторону.

Митин выходной начинался с утреннего громыхания кастрюль. Крышки со звоном опускались, передавая недовольство хозяина. Девушка открывала глаза, тут же жмурясь от яркого зимнего солнца. Дрожь пробегала по телу. Дом за ночь остывал. Митя не утруждал себя топкой печи, считая это исключительно женской обязанностью. Собираясь умыться, Василиса тихо проходила на кухню, а затем приступала к своему обычному трудовому дню. Громкими проклятиями Митя сообщал о своем раздражении, связанном с появлением жены.

Давая ход тонкой струйке холодной воды, умывальник ритмично постукивал. Тщательно умыв лицо и вычистив зубы, она отправлялась за дровами. Морозец щипал щеки и нос. Валенки, надетые на босую ногу, и не запахнутая фуфайка не защищали от холода. Василиса быстро собирала охапку и спешила в дом, где Митя уже разошелся не на шутку. Женские руки медленно разводили огонь, даря дому долгожданное тепло. Остатки воды были вылиты в чайник. Накинув фуфайку, она взяла металлические ведра.

− Куда ты пошла? С тобой муж разговаривает, а ты бежишь куда-то! Если бы не ты, я сейчас кофе с круассанами пил, а не ждал тарелку с кашей, которую ты даже приготовить не можешь к тому моменту, как муж проснется.

Спина даже не дрогнула под тяжестью обвинений. Оставив ведра, она вернулась к столу. Руки ритмично нарезали капусту, свеклу, картошку. Митя со злостью замахнулся, желая раздавить её. В соседней комнате прозвучало тихое «мама». Овощи были оставлены. Обтирая на ходу руки об полотенце, Василиса спешила к сыну.

− Всегда так. Его слово – закон! Мое – пустое место! – пробрюзжал ей вслед муж.

Костик сидел на кровати, протягивая ладошки навстречу самому дорогому человеку.

− Мама, я проснулся, − радостно сообщал он.

− Ты мой хороший! – Василиса обняла трехлетнего малыша и поцеловала в лоб.

В дверях показалось недовольное мужское лицо.

− Все для малолетнего! Все для него! А муж по боку! Я же тебя с улицы подобрал. Дрянь ты такая!

Мать помогала сыну одеться, рассказывая с улыбкой, что у неё сейчас в руках.

− Заткнись! – истерично гремело справа. – У мужа единственный выходной, а ты здесь сюсюкаешься!

− Митя, я сейчас Костика одену и приду к тебе, завтрак подам, − звучал спокойный ответ. Василиса внутренне собралась с силами и посмотрела в разъяренное лицо мужа. – Минутку подожди, пожалуйста.

На Митином лице заходили желваки. Желание растереть её спокойствие, разбить в кровь губы, произносящие избитые фразы, разрасталось с дикой силой. Куда смотрели его глаза, когда он женился на ней? Абсолютно плоская фигура, невзрачное лицо, светлые волосы, висящие паклями, вызывали лишь отвращение. Воспоминания об их знакомстве, переросшем в глубокое чувство, захлестнули его. Тогда она, словно праздник, окружала его, радовалась всему вокруг. Красивая молодая девочка вызывала восхищение. Ей удивительно подходил шоколадный цвет волос. Яркая помада выгодно подчеркивала линию губ, да и наряды, купленные им, не сравнить с обносками, в которых она сейчас расхаживает по дому. На улице стыдно показаться с оборванкой, являющейся его женой. Куда исчезли её красота и притягательная сила? Неужели нищета и бесконечные проблемы могут поглотить то, что дается природой? Надо бежать из этого ада! Немедленно!!! Митя быстро собрался и ушел, громко хлопнув дверью.

Василиса облегченно вздохнула. Свободное течение дня её обрадовало. Они с Костиком предоставлены сами себе. Весело подмигнув малышу, мама продолжила готовить. Из большой кастрюли ароматно пахло овощным бульоном. Девушка проглотила слюну. Супом они полакомятся в обед, а сейчас их ждет молочная манная каша.

Сын, наблюдая за мамой, достал свой набор посуды. Крышки загремели. Понарошку в емкости сыпались разные овощи. Маленький носик наклонялся к блюду, проверяя степень его готовности и вдыхая аромат. Из старого одеяла Василиса сшила плиту и натянула на коробочку. Костик нажимал пальчиком на круглые синие кнопочки, ставил посуду на красные конфорки и чувствовал себя профессиональным поваром.

Сыном Василиса гордилась. Его спокойный нрав и вдумчивость вызывали зависть у соседских матерей. Костик прислушивался к тихому голосу мамы и никогда не устраивал истерик. Да и слезы провоцировались лишь страшными криками отца. Митя только начинал повышать голос, а тело мальчика уже покрывалось мурашками. Он молча следил за взрослым и не издавал ни звука. Когда отец обижал мать, мальчик тихо подходил к ней и брал за руку, разделяя её боль. Митин взгляд наливался кровью, если он замечал в детских глазах хотя бы слезинку:

− Не сын, а тряпка, − обычно кричал он и отворачивался, чтобы не видеть сплоченной против него пары родных людей. Им бы любить и боготворить его за хлеб и кров, а не смотреть с ненавистью.

Крепкие детские объятия согревали Василису в тяжелые времена. Поддержка давала силы жить в непростых условиях с человеком, переставшим быть любимым и родным. Существование в поселке тяжелым грузом лежало на ней. Несдержанный нрав Мити рушил отношения с односельчанами. Большинство мужчин уже поработали в его бригаде и ощутили на собственной шкуре его перепады настроения. Любой промах мог стать точкой в карьере строителя. Скрытая агрессия сотрудников бушевала до поры до времени внутри. Высказать ему могли только уволенные.

Единственным другом стала Татьяна Петровна. С ней они подолгу беседовали на самые разные темы: о политике и природе, о космосе и рецептах осенних заготовок. Летом, занимаясь огородом, Василиса часто обращалась к соседке за советом. Костик, как главный помощник, бегал всегда рядом с ней, помогая копать, рыхлить, полоть, собирать урожай. Мама рассказывала о растениях, об уходе за ними. Порой их совместный труд переходил в игру: то водой обрызгают друг друга, то куличики из песка испекут, то суп из разных травок «сварят». Митины громкие иронические замечания обрывали веселье. Василиса с Костиком тихо собирались и уходили гулять в лес. До самого вечера они бродили по извилистым тропкам, пили воду из источника и питались лесными дарами.

Свободная жизнь закончилась с наступлением холодов. Да и Митя, привыкший справляться с гневом в одиночестве, раздражался от их постоянного присутствия. Напряжение в нем нарастало, словно снежный ком. Сил помогать ему не было. Ещё год назад она переживала: «выпьет – не выпьет», что делать, если опять начнется запой. А сегодня душу наполняло равнодушие по отношению к нему и его состоянию. Мечты о возвращении к бабушке казались несбыточными в сложившейся ситуации. Ежемесячно с шофером она отправляла письмо на московский почтамт, а затем оно шло в родную деревню. Белые листочки рассказывали о счастливой семейной жизни в большом уютном доме. После таких сообщений внучка не могла приехать к родным с вещами и признаться в собственном вранье. Её потрепанный вид говорил лучше всяких слов о нынешней жизни. Никакая одежда не спрячет поникшей головы, потухшего взгляда и ссутулившейся спины.