–– Что сказал вам этот проходимец, мадам? Я его вздую, если что!

–– Селестэн, – проговорила я, – меняй лошадей.

–– Мы уезжаем?

–– Да. Мы уезжаем… Как можно быстрее.

Я пыталась сдержаться, но слезы невольно брызнули у меня из глаз.

–– Не может быть! – вскричала я в отчаянии, пытаясь хоть словами прогнать, развеять ужас, накатывавшийся на меня. – Он не умер! Он не умер, скажите это, Селестэн!

Он молчал, поддерживая меня за руку. Я опомнилась и попыталась справиться со слезами.

–– Ступайте же, – велела я уже почти сурово. – Передайте кому-нибудь, что мы… что я уезжаю в Белые Липы.

–– А дети? – спросил Селестэн.

Я покачала головой.

–– Пусть разыщут девочек, они, как всегда, где-то в поле. А Филипп…

На миг я задумалась: как же Филипп? Если весь этот дикий, невероятный абсурд вопреки здравому смыслу и моей интуиции окажется правдой, то Филипп, наверное, должен увидеть отца. В смысле, увидеть отца в последний раз… Но, проговорив эту фразу мысленно, я тут же с ожесточением отбросила ее. Нет, мальчик слишком мал, чтоб подвергать его таким испытаниям! И потом… я не буду готовиться к худшему, я не согласна верить, что все случившееся – правда!

–– Филипп ничего не поймет, – сказала я устало. – Давай, Селестэн, поторопись. Мы должны выехать как можно быстрее.

–– Близится ночь, госпожа герцогиня. Да и собрать корзинку с едой не помешало бы.

–– Нет времени обращать на это внимание. Надо спешить.

Свежие лошади, запряженные в коляску, промчались через всю Бретань с юга на север быстрее ветра, и преодолели путь от Сент-Элуа до Белых Лип за девять часов. Но, как бы ни была коротка дорога, у меня в распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы подумать.

Я сидела, вцепившись в кожаное сиденье, и мое лицо, отрешенное, отчаявшееся, с запекшимися на щеках слезами, было, видимо, таким странным, что Селестэн, когда оглядывался, встревоженно качал головой. За всю поездку я произнесла несколько раз лишь одно слово – «быстрее». На плохих бретонских дорогах меня растрясло так, что, будь мои эмоции в норме, я бы опасалась выкидыша. Но теперь я не думала о ребенке. Не принимала во внимание даже то обстоятельство, что, если Александр вправду убит, мне следовало бы поберечь ребенка хотя бы как память о нем. Все это в тот момент не имело для меня абсолютно никакого значения. Я лишь хотела поскорее быть на месте и понять все до конца.

Ночью похолодало, но у меня с собой не было даже плаща. Я вообще ничего не захватила в дорогу, забыв обо всем. Впрочем, холод меня тоже не тревожил. Я почти не замечала его.

Александр, как говорят, убит. «Что за чушь?» – в который раз спрашивала я себя я, находя в душе тысячу доводов, убеждала сама себя, что такого не может быть. Раньше я отдавала себе отчет, что при его образе жизни такое несчастье вполне может случиться, но никогда и представить не могла, что это произойдет так скоро и внезапно. Мы ведь не помирились толком, почти два месяца не перебросились друг с другом даже словом. И Филипп—он так давно не видел отца…

Несмотря на драматизм ситуации, весьма прозаические вещи, вроде тошноты и рвоты, не оставляли меня. Селестэн дважды останавливал коляску среди темных ночных просторов, чтобы я могла выйти, и меня рвало. Я досадовала на себя: откуда только все это берется, если я не ела вот уже пятнадцать часов? Словом, состояние мое было далеко не бодрым, а когда я выходила из оцепенения, то ощущала вдобавок сильную головную боль. Словно кровь приливала к голове… Потом силы, уменьшавшиеся с каждым часом, вообще оставили меня, и я задремала. А когда проснулась, почувствовала сильный озноб. В экипаже было все-таки холодно.

Кажется, прошел небольшой дождь. Сквозь густые ветви просачивался слабый утренний свет. Приглядевшись, я поняла, что мы находимся совсем близко от Белых Лип.

И сразу же, в ту же секунду, я вспомнила, почему тут оказалась. Сейчас, утром, слова Терновника показались мне особенно абсурдными. Я даже подумала, не сыграл ли он со мной дурную шутку? Ах, если бы! Пусть бы это оказалось чем угодно, даже злой шуткой, только не правдой!

Было около четырех часов утра. Темнота еще не рассеялась, только-только начинала брезжить заря. Выпало много росы, ощущалась сильная сырость. Лошади едва бежали, тяжело всхрапывая.

–– Проснитесь, мадам, мы почти приехали, – негромко отозвался Селестэн.

–– Я давно уже не сплю, мой друг.

Низкорослые бретонские кони были привязаны к дубам во дворе Белых Лип и грызли кору с деревьев. Людей не было видно, но это казалось естественным в столь ранний час. Никто не выбежал навстречу нашей коляске. Поместье выглядело сонным и умиротворенным. Совсем не похоже было, что здесь умер хозяин, и знаков траура нигде не замечалось. Это соображение придало мне сил. Я сама соскочила на землю и, несмотря на то, что ноги у меня были деревянные, поспешила в дом.

Тяжелая главная дверь, к счастью, была открыта. Я поспешно поднялась по лестнице, озираясь по сторонам, и уже готова была громко позвать кого-нибудь, но в этот миг увидела спускающегося по ступеням Гариба. Через его плечо было переброшено полотенце, а в руках индус нес поднос с ножницами и ворохом окровавленных бинтов.

Зрелище это было зловещее, но все же я бросилась к Гарибу, и весь мой вид в тот миг выражал вопрос. Я боялась задать его вслух. Гариб поклонился, обнажив в скупой гримасе острые зубы.

–– Хорошо, что вы приехали, госпожа. Он иногда зовет вас.

У меня как камень с души упал.

–– Он? – переспросила я сдавленно. – Герцог?

–– Да. Хозяин очень тяжело ранен, госпожа.

–– И… он не умер?

Гариб блеснул белками.

–– Нет. Я сказал так, госпожа, чтобы вы быстрее приехали. Хозяин очень-очень ранен, госпожа.

Мне на миг стало так легко, что я зашаталась и принуждена была ухватиться за перила лестницы, чтобы не упасть. Александр жив. Ну, конечно, я была права, когда не верила! Я сердцем чувствовала, что это не так. Так и получилось. Господь Бог слишком милосерден, чтоб допустить смерть Александра.

Потом я стала размышлять и вдруг поняла, как жестоко поступили со мной самой. Какой страх я пережила, в моем-то положении! Черт возьми, этот дикарь слишком далеко заходит! Прищурившись, я зло спросила:

–– Так ты все выдумал? Ты посмел так меня напугать?!

–– Я же не знал, захотите ли вы приехать, госпожа, если вам сказать, что господин только ранен.

Ярость захлестнула меня. Еще неизвестно, чем закончится выходка этого индуса, не потеряю ли я ребенка! После такой бешеной поездки все возможно! Не помня себя, я рванулась к Гарибу и замахнулась на него кулаком, целясь прямо в лицо, – это должна была быть даже не пощечина, а настоящий тумак.

Он, мерзавец, ловко уклонился, вернее, присел, но я все же сбила с него тюрбан, а потом, так же яростно ударив наугад, выбила у него из рук поднос.

–– Ты, выродок! Ты хоть знаешь, что я чувствовала все эти часы?!

Гариб молча выпрямился, блеснул глазами и стал поднимать тюрбан и поднос. Я наблюдала за ним, задыхаясь от гнева. Конечно, я понимала, что драться не следовало и что от такого дикаря, как Гариб, за подобное поведение можно ожидать чего угодно. Но я не жалела о своем поступке. Надо было положить этому конец, этот слуга слишком долго надо мной насмехался!

–– Где герцог? – спросила я, наконец, зная, что на этот вопрос он мне

ответит.

–– У себя. Сейчас господин доктор будет его лечить.

У меня не вызвало удивления то, что доктор появился только сейчас, по сути, одновременно со мной, хотя Александр, судя по всему, был ранен уже довольно давно. Я знала, как трудно разыскать в округе д’Арбалестье в таких непредвиденных случаях, и как тягостно тянутся минуты, когда ожидаешь доктора… Что ж, хоть эта чаша ожидания меня минула. Подхватив юбки, я побежала наверх с бешено бьющимся сердцем. Многое оставалось для меня непонятным, нужно было срочно поговорить с лекарем.