Последнее было, на мой взгляд, более вероятно. В то, что шуаны смогут победить Республику, я, конечно, очень мало верила. Хоть сколько вокруг велось разговоров о том, что им помогут англичане, что принцы крови высадятся в Бретани с многотысячным войском и сокрушат синих, все это не вызывало у меня особого доверия. За последние десять лет я слышала тысячи таких разговоров, и теперь предпочитала помалкивать, лишь пожимая плечами. Возможно, я гораздо лучше, чем бретонцы, знала, насколько глубоко революция пустила корни в умах французов. В годы террора я жила в Париже и видела, как он изменился: мне было ясно, что возврата к Старому порядку нет и не будет. О нем можно было сколько угодно сожалеть, но он исчез без шанса на возвращение, оставив своим приверженцам лишь вздохи и иллюзии.
Таким образом, огонек моей надежды на светлое будущее поддерживался только перспективой жизни в Англии. Образ Блюберри-Хауса, дома среди лилий, раздул из этой искорки целый костер. Я даже планировала взять несколько уроков английского, ведь нехорошо жить в стране без какого-либо умения изъясняться… Я молилась о том, чтобы Александр достойно исполнил свой долг чести перед Бурбонами (ну, раз уж от этого долга было не отвертеться), вернулся живым и нашел себя на какой-либо более безопасной военной или дипломатической службе. Через несколько лет, когда режим Директории совсем себя исчерпает, а коалиция сокрушит республиканские армии, неизбежно встанет вопрос о монархии во Франции – вот тогда мы и вернемся.
Мысли мои были вполне оптимистичны, и под стать им я выбрала коралловое платье. Но этот яркий цвет мне не очень-то сейчас подошел – слишком подчеркивал бледность лица и круги под глазами. Увы, беременность все же меня не красила. Я пришла к выводу, что мне нынче подойдут более спокойные цвета, и надела платье мягкого серо-жемчужного оттенка, простое, с завышенной талией. В качестве верхней одежды с этим нарядом будет отлично сочетаться изящный просторный спенсер английского покроя.
Марианна причесала меня согласно новой моде: золотистые завитки надо лбом, основная масса волос поднята вверх и заколота декоративной иглой а ля грек, концы тоже завиты и пышно уложены с небрежной живописностью – прическа очень мне шла и подчеркивала красивые линии шеи. Едва служанка отложила гребень, скрипнула дверь, и звон шпор раздался позади меня.
Я увидела в отражении зеркала своего мужа и знаком отпустила горничную.
Александр стоял посреди спальни, не сводя с меня глаз. Я сразу поняла, что он пришел проститься. На голове у него была черная широкополая шляпа, украшенная пером, складки темного плаща ниспадали, скрывая отвороты высоких ботфорт, за пояс с массивной серебряной пряжкой, стягивающий кожаную портупею, были засунуты пистолеты. Под плащом угадывалась длинная шпага.
Я шагнула к нему. И он тоже двинулся ко мне, порывисто наклонился и коснулся губами моих губ.
–– Уезжаете? – прошептала я, поднимая на него глаза.
–– Да. Люди уже ждут меня.
–– Ваш брат тоже готов?
–– Нет. Он задержится здесь еще на неделю, присмотрит за замком.
Во дворе действительно было шумно. В спальню долетало ржание лошадей, разговоры шуанов. Александр улыбнулся:
–– Анна Элоиза меня благословила – словом, все, как полагается.
–– Это радует, – проговорила я, гладя его по щеке.
–– Теперь очередь за вами, carissima.
Не отвечая, я обхватила его обеими руками, сильно прижавшись лицом к его портупее. Я вдыхала его запах, такой родной и возбуждающий, и, казалось, не могла насытиться. Перед этим часом разлуки мы провели несколько ночей в одной постели. Он был еще не совсем здоров и не совсем силен, но, овладевая мною, обрушивал на меня столько неистовых и терпеливых ласк, был так изощрен и изобретателен, что сейчас во мне была по-женски удовлетворена каждая клеточка тела – всю меня он словно напоил наслаждением. Даже в этот миг, вспоминая об этом, я могла почувствовать внутри себя сладкие судороги. Второго такого мужчины на свете нет. И вот мы должны расстаться… о Боже, как же мне отдать его, отпустить на смерть?!
Он обнимал меня за плечи, терпеливо ожидая, пока я справлюсь с чувствами.
–– Дорогая моя, я оставляю здесь пятьдесят человек. Это самые верные мои люди, и они будут защищать вас до последнего.
–– Вы полагаете, я приму бой? – прошептала я с печальной улыбкой, все так же не отрывая лица от его груди.
–– Нет. Я уповаю на то, что Белые Липы сохранит от этого Господь. Но в жизни всякое бывает, и если сюда забредет рота каких-нибудь голодных синих оборванцев, которых сейчас много в Бретани, они не смогут причинить замку вред. Кроме того, я хочу, чтобы вы были защищены и от тех синих чиновников, которые, может быть, захотят взять мою семью в заложники.
Я встревоженно спросила, вскинув на него глаза:
–– В заложники? Думаете, это возможно?
–– Здесь, в Белых Липах, – нет, – многозначительно произнес Александр. – Здесь вы защищены. Но в Сент-Элуа такой защиты нет, и вам не следует туда ездить. Дорогая моя, нельзя позволить синим ударить меня по самому чувствительному месту – по вам и нашим детям. Оставайтесь все время здесь, как бы вам ни хотелось поколесить по Бретани.
И все же его лицо было искажено беспокойством. Я тихо спросила:
–– Вы еще чем-то встревожены?
–– Сюзанна, знаете ли вы Фан-Лера?
–– Даже очень хорошо, – ответила я, вспоминая ночь, проведенную в его вонючей хижине.
–– Если вам будет трудно, скажите ему, и он очень быстро найдет меня. Я приеду, чего бы мне это ни стоило.
Я молчала. Он повторил более настойчиво:
–– Я приеду, Сюзанна. Зовите на помощь тотчас, как только будет нужно.
–– О, Александр, да разве дело во мне? Подумайте лучше, как сохранить себя.
Он поцеловал мои руки одну за другой.
–– Да-да, – настаивала я, – берегите себя, господин дю Шатлэ. Если вас снова доставят сюда в том виде, в каком вы были два месяца назад, мне вас не собрать заново.
–– Нет другой такой замечательной жены на свете, – произнес он улыбаясь.
–– Ловлю на слове, любимый. Обещайте мне кое-что.
–– Обещаю заранее все, что вам угодно, госпожа герцогиня.
Я потянулась за шляпкой и спенсером.
–– Мне хочется проводить вас, Александр.
Его лицо на миг омрачилось. Он хотел возразить мне, приведя, видимо, в качестве доводов то, что не стоит разыгрывать перед шуанами сцену прощания – дескать, далеко не каждый из повстанцев тащит за собой жену до самого места сбора, зачем же предводителю делать это? Но я предвидела подобные возражения и взмолилась:
–– Вы обещали, мой дорогой, не отказывайтесь теперь от своего обещания, прошу вас! К тому же, я, конечно, не буду осыпать вас поцелуями на виду у вашего войска. Я поеду только до места сбора, и поеду в коляске, позади.
–– Стоит ли вам так утруждаться, Сюзанна? Что это изменит?
–– Я хотя бы увижу, в каких условиях доведется вам сражаться. Может быть, сердце мое будет от этого спокойнее.
Ребенок шевельнулся во мне, едва я произнесла эти слова. Взяв Александра за руку, я быстро приложила ее к животу, желая, чтобы он ощутил своего малыша. Он обнял меня, не отнимая руки. Ребенок подвигал ножками и затих. А в меня будто спокойствие вливалось от прикосновения сильной руки мужа.
–– Слышали? – шепнула я. – Реми Кристоф, похоже, поддерживает меня.
Александр, вздохнув, кивнул.
–– Я могу убивать людей на войне, но отказать беременной жене у меня нет мужества. Вот сила женщины! Хорошо. Поедемте, Сюзанна. Если вам угодно взглянуть на шуанский быт, так и быть, устроим вам напоследок это развлечение.
…Отряд шуанов двигался с уверенностью людей, которым знаком каждый туаз дороги, каждый камень под ногами. Молодцы из нескольких приходов, собравшиеся под командованием братьев дю Шатлэ, на добрый лье удалились от поместья Белые Липы и через час утомительного пути подошли к группе массивных монолитов – каменных столбов святилища друидов. Тут тропа спускалась вниз, растительность становилась гуще. Мне пришлось покинуть коляску и опереться на руку Фан-Лера. Шуаны свернули в сторону и по крутому откосу, поросшему густыми лиственницами, начали спускаться в лощину, на дне которой было слышно журчание ручья. Они продолжали спуск, пока снова не оказались на ровном месте и впереди смутно не замаячили служебные постройки хозяйской усадьбы.
