Маяк приближается, линия превращается в полоску, полоска в палец.

– Вот и она. «Дева».

Теперь они видят темные пятна у ее подножья, шрамы, нанесенные обезумевшим морем за десятилетия его власти. Хотя Джори делал это много раз, все равно приближение к королеве маяков всегда вызывает в нем особое чувство – незначительности, ничтожности, может быть, даже легкого испуга. Пятидесятиметровая колонна, образец героического инженерного искусства эпохи королевы Виктории, «Дева» бледным шпилем высится на фоне неба, стоический оплот безопасности моряков.

– Она была одной из первых, – говорит Джори. – Тысяча восемьсот девяносто третий год. Дважды обрушивалась, пока они наконец не зажгли фонарь. Говорят, что, когда погода портится, она издает звук, напоминающий плач женщины. Это ветер воет среди камней.

В серой дымке проступают детали: окна маяка, бетонное кольцо площадки, череда узких железных ступенек, ведущих к входной двери, – ее еще называют собачьей лестницей.

– Они нас видят?

– Сейчас увидят.

С этими словами Джори начинает высматривать тех, кого ожидал увидеть на площадке, – машущего им главного смотрителя в синей форме и белой фуражке или его помощника. Они наблюдают за водой с рассвета.

Он с осторожностью рассматривает бурлящий котел у основания маяка, выбирая, как лучше причалить – носом или кормой, встать на якорь или нет. Ледяная вода плещет по затонувшим камням; когда море наступает, они скрываются из виду, а когда отходит, они выступают, словно черные блестящие зубы. Из всех маяков сложнее всего пристать к «Епископу», «Волку» и «Деве»; и если бы ему предложили выбрать, он сказал бы, что «Дева» опаснее всех. Моряки рассказывают легенды, что ее построили на зубах окаменелого морского чудовища. За время ее строительства погибли десятки людей, а риф убил множество сбившихся с пути моряков. Она не любит чужаков и людей вообще.

Он все ждет, пока появится кто-то из смотрителей. Они не высадят этого парня, пока им не поможет кто-то с той стороны. С такой волной его может швырять вверх-вниз на десять футов за минуту, и если он не уследит, канат оборвется и парня ждет холодная ванна. Трудное дело, но таковы уж маяки. Для сухопутного человека море – штука постоянная, но Джори знает, что это не так: оно переменчиво и непредсказуемо, и если не будешь внимательным, тебе крышка.

– Где они?

Из-за шума волн он с трудом слышит крик помощника.

Джори подает знак, что им придется обойти башню вокруг. Парень зеленеет. Инженер тоже. Джори надо бы успокоить их, но он сам не вполне спокоен. Сколько лет он ходит к «Деве», но еще ни разу не причаливал к обратной стороне маяка.

Перед ними вздымается башня – чистый гранит. Джори наклоняет голову вбок, чтобы рассмотреть входную дверь в шестидесяти футах над водой – тяжелая бронза, явно заперта.

Его команда начинает кричать, они зовут хранителей, пронзительно свистят. Высокая и безмолвная, башня конусом уходит в небо, и небо в ответ смотрит на их крошечное суденышко, охваченное замешательством. И снова эта птица, та самая, которая над ними летала. Кружит, кружит, хочет что-то сказать, чего они не понимают. Парень наклоняется за борт и отдает морю свой завтрак.

Они взлетают на волнах и падают; они ждут и ждут.

Джори смотрит на башню, огромную, бросающую тень, и все, что он слышит, – это грохот волн, шлепки пены, чавканье воды, и все, о чем он может думать, – это исчезнувшая девушка, о которой говорили утром по радио, и автобусная остановка, пустая остановка, и непрекращающийся сильный дождь.

«Таймс», воскресенье, 31 декабря 1972

«Трайдент-Хаус» получил информацию об исчезновении троих смотрителей маяка «Дева» в пятнадцати милях от Лендс-Энда. Их имена – главный смотритель Артур Блэк, помощник смотрителя Уильям «Билл» Уокер и временный помощник Винсент Борн. Их пропажу вчера утром обнаружили местный моряк и его команда, прибывшие, чтобы доставить сменщика и забрать мистера Уокера на берег.

В настоящий момент нет никаких сведений о местонахождении пропавших и не было сделано никакого официального заявления. Начато расследование.

Высадка занимает часы. Двенадцать человек взбираются по собачьей лестнице, чувствуя на губах вкус соли и страха, их уши мерзнут, руки исцарапаны и заледенели.

Они добираются до двери, но она заперта снаружи. Стальной засов, предназначенный для защиты от ударов волн и ураганного ветра, надо сломать силой мышц и ломом.

Потом у одного человека начнется лихорадка, плохая лихорадка, вызванная частично истощением и частично беспокойством, грызшим его с того момента, когда лодку Джори Мартина никто не встретил, с тех пор как «Трайдент-Хаус» сказал им: «Отправляйтесь туда».

В башню входят трое. Внутри темно и чувствуется несвежий запах, свойственный морским станциям с их наглухо закрытыми окнами. В кладовой темно: с трудом различимые очертания чего-то массивного, кольца каната, спасательный жилет, перевернутая моторная шлюпка. Все на месте.

В тени, как рыбы на крючках, висят штормовки смотрителей. Они кричат в дыру в потолке, и голоса эхом отдаются вверх по лестнице:

– Артур. Билл. Винсент. Винс, ты там? Билл?

Удивительно, как живые голоса разрезают тишину – густую, неприлично плотную. Люди не ждут ответа. «Трайдент» сказал им, что это поисково-спасательная операция, но они ищут тела. Все мысли о побеге смотрителей исчезли. Дверь была заперта. Они где-то здесь, внутри.

Привезите их без шума и скандала, сказал «Трайдент». Сделайте все аккуратно, Найдите неболтливого лодочника, и чтобы никакой суматохи, сцен, чтоб никто ничего не знал. И убедитесь, что с маяком все в порядке, бога ради, пусть кто-то об этом позаботится.

Трое мужчин по очереди взбираются вверх. Стена на следующем этаже увешана детонаторами и зарядами для туманной пушки. Нет никаких следов борьбы. Каждый мужчина думает о доме, жене, детях, у кого они есть, о тепле очага и о руке на спине: «Длинный день, милый?» Башня не знает семей. Она знает только троих смотрителей, троих смотрителей, чьи тела где-то здесь. Где они обнаружатся? В каком состоянии?

Они поднимаются на третий этаж к цистернам с керосином, потом на четвертый, где хранится масло для горелок. Один из них снова выкрикивает имена, не столько в надежде услышать ответ, сколько чтобы нарушить тягостную тишину. Нет ни единого следа, указывающего на бегство, ничего, что позволило бы предположить, что смотрители покинули маяк.

Они идут по лестнице, металлические кольца которой поднимаются по внутренней части стены вверх до световой камеры маяка. Перила блестят. Они не от мира сего, эти смотрители маяка, помешанные на тщательной уборке, они полируют, убирают, натирают; маяк – самое чистое место, куда ступала нога человека. Мужчины ищут отпечатки на меди – но безуспешно; смотрители не прикасались к ней. Хотя если бы кто-то из них спешил, падал или пытался за что-то схватиться, если бы кто-то был не в себе… Но ничего необычного.

Шаги гремят, как удары похоронного барабана, настойчивые и тяжелые. Люди уже мечтают оказаться в безопасности буксира и устремиться к берегу.

Они выходят на кухню. Двенадцать футов в ширину, в центре торчит огромная труба. На стене висят три шкафчика, где аккуратно расставлены банки с консервами: запеченная фасоль, конские бобы, рис, супы, бульонные кубики «Оксо», свинина с кашей, отварная солонина, маринованные овощи. На столешнице лежит запечатанная упаковка сарделек в вакууме – словно материал для исследования в лаборатории. Перед окном раковина – красный кран для дождевой воды, серебристый для пресной, и сбоку сушится тазик для умывания. Между внутренней и внешней стенами, на полках, которые хранители используют в качестве кухонного шкафа, лежит засохшая луковица. Над раковиной висит застекленный шкафчик, где лежат предметы туалета: мужчины находят там зубные щетки, расчески, бутылки «Олд Спайс» и «Табака». Рядом – буфет со столовыми приборами, тарелками и чашками, все разложено и расставлено с предсказуемой аккуратностью. Часы на стене остановились в восемь сорок пять.