– Вне всяких сомнений. Я поклялся вашему отцу быть всегда рядом и поддерживать вас во всем. Надеюсь, я держу слово. – Зиги поднял на управляющего полный внимания и преданности взгляд.

– Мне не на что жаловаться, в вашем лице я нашел верного помощника и опытного политика, – искренне ответил Вэл. – Но позвольте кое о чем все же спросить вас.

– Все, что угодно, мой господин, – с готовностью откликнулся Зиги.

– Десять минут назад вы затронули очень интересную тему… о душе. Мне хочется услышать, чем же, по-вашему, она успокаивается?

Зиги надеялся, что Вэл не решится задать один и тот же вопрос дважды. Но он решился, и отмолчаться, как в первый раз, советник уже не мог. Зная проницательность управляющего, он сомневался, что удастся отговориться общими фразами.

– Душа успокаивается тем, чем полнится, – медленно проговорил Зиги. – А полнится она светом, который приходит к нам, когда мы совершаем добрые поступки.

Вэл отложил вилку и перестал жевать.

– Действительно? – не скрывая удивления, спросил он.

– Конечно, – не без достоинства ответил Зиги.

На столе появились новые блюда, а в дверях промелькнула ускользающая фигура Сэла. Каждый думал о своем. Вэл пытался понять, искренне с ним говорят или дипломатично отводят разговор в общее русло. Поэтому он пристально всматривался в лицо советника, выискивая подсказки в мимике и взгляде. Зиги прикидывал, насколько удастся, не утратив доверия Вэла, вести разговор по общему руслу, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– И как, советник, много света в вашей душе? – не без иронии спросил Вэл.

Зиги едва не поперхнулся, отпивая из кубка. Рука предательски дрогнула, и капля ягодного напитка кроваво окрасила белоснежную скатерть.

– Простите мою неловкость, мой господин, – смущенно проговорил советник, с трудом скрывая радость от возможности переключить внимание.

– Не стоит, – раздраженно ответил хозяин. – Это сущие пустяки, – Вэлу во что бы то ни стало хотелось услышать ответ на свой вопрос, и, пренебрегая условностями, он повторил его: – Так много в вас света, Зиги?

– Я бы не осмелился быть столь самонадеянным… – расплывчато начал советник, понимая, что от этого скользкого разговора уже не уйти. – Но мне кажется, что сейчас моя душа выбирается из потемок.

– Вот как? – воодушевился Вэл. – И что же выводит ее оттуда?

Зиги не сразу нашелся, что ответить. Вопрос показался ему бестактным и даже оскорбительным, но проявить свои чувства он не посмел и лишь уклончиво проговорил:

– Не знаю, мой господин, я просто чувствую некоторую перемену в себе. Надеюсь, я не ошибаюсь на свой счет и не приписываю себе заслуг, которых не имею.

Бил ожидал заседания Совета, сидя в изоляторе – комнате, зеркальной изнутри. Такое пространство отражало всякое желание, охраняя безопасность небожителей. Не будь этого, Бил разорвал бы небеса на кусочки, уничтожил экран и дал возможность тем, кто внизу, вспомнить, что они тоже люди и тоже имеют право думать и жить так, как хотят сами. Не будь этого, Бил нашел бы главного управляющего и убил бы его. Но вместо этого Бил вынужден был сидеть и ждать, видя только свое многократное отражение в зеркалах.

Пространство изолятора было довольно ограниченно: Бил пробовал ложиться поперек него, и тогда он больно упирался о стену пучком черных волос, собранных на затылке. Юноша был высокого роста, но его тело еще не успело набрать достаточно мышечной массы, отчего он выглядел худым и нервическим. Огромные синие глаза, казалось, занимали треть лица. Они были несколько глубоко посажены, высокие скулы отчетливо выступали, прямой нос и чуть выдающийся вперед подбородок несли отпечаток благородной индивидуальности, что часто считается красотой и чего практически невозможно встретить в лицах простых жителей сообщества. Привлекательная внешность, выделяющая их среди остальных, была побочным эффектом выродков. Многие считали их уродцами, настолько они были другими и больше походили на ненавистных небожителей, чем на нормальных людей. Бил и сам примерно так же относился к себе: он сожалел, что не мог, как все, просто жить и ни о чем не думать, а вместо этого постоянно влипал в неприятные истории. Но больше того он сожалел, что, несмотря на понимание происходящего, ничего изменить был не в силах, что все его попытки что-то сделать либо ни к чему не приводили, либо, как сейчас, оканчивались гибелью других.

Билу не было страшно, он знал, что ему ничто не угрожает, потому что физическое принуждение в сообществе запретили сто пятьдесят лет назад, а разного рода гармонизации он уже проходил, и это никак особенно не повлияло на его жизнь. Билу было очень жаль времени, потраченного на ожидание собрания клоунов – так он называл сенаторский совет.

Юноше казалось, что он провел в изоляторе несколько дней, что время растянулось и сжалось одновременно, а пространство сломалось. Он был уверен, что за ним наблюдают, и это обстоятельство поначалу придавало сил, вдохновляя на мелкие провокации: корчить рожицы невидимым тюремщикам, театрально заламывать руки, изображая муки раскаяния, или, как однажды, притвориться мертвым. Но реакции на его проделки не было никакой, и интерес к самодеятельным выступлениям иссяк, а вслед за этим появились апатия и нежелание о чем-либо сосредоточенно думать. Фрустрация развивалась стремительно, причиной чему было интенсивное воздействие на мозг волн особой частоты: Зиги распорядился «поработать» над его правым полушарием.

Первая попытка заснуть не принесла облечения: Билу приснился странный сон. Измученное сознание вытащило из глубин чудовищно нереальную картинку. Ничего подобного он не видел ни в одной передаче.

Билу снилось, что он на войне. Была ночь, внутри огороженного каменной стеной двора горели костры, вокруг которых сидели солдаты, одетые в короткие кольчуги и медные шлемы с плюмажем из конских хвостов, и негромко переговаривались, не обращая на Била никакого внимания. Они называли друг друга непривычно длинными именами, состоящими из двух или даже трех слов. Язык их был чужим, но Бил понимал каждое слово.

– Квинт Фабий Максим приказал не спускать с лучников глаз, – сказал воин, казавшийся старше других. – Боится, что еще какой-нибудь варвар так же, как Ректуген, прорвет осаду.

– Так пусть попробует, если рук хватит, – рассмеялся молодой солдат, с любованием рассматривающий свой красный деревянный щит, с большим железным кругом, украшенным цветными камнями. Его поддержали раскатистым хохотом несколько человек. – Не бойся, Полибий, Сципион укоротил им четыре тысячи пальцев.

Дружный громкий смех был прерван призывом воина в лагерь командующего.

– Иди, Полибий, Сципион хочет поделиться с тобой стратегией, – отпустил вслед удаляющемуся весельчак. – Не забудь потом рассказать нам, что мы завтра будем делать.

Полибий, не оборачиваясь, вышел за пределы лагеря и направился, спускаясь с холма, к ставке командующего. Бил шел за ним. Он не знал, как здесь оказался и зачем преследует Полибия. Но он знал, что это сон и что он делает то, что должен.

С холма открывался вид на западную часть осажденного города. Десять сторожевых башен, соединенных каменными стенами, окружали его. Между городом и лагерем был ров, заполненный водой. На городских стенах стражники прохаживались, держа в руках зажженные факелы. Небо наблюдало за происходящим миллиардами светящихся звезд. Сколько хватало глаз – всюду простирались холмы и равнины. Бил подумал, что земля еще изобилует ресурсами, их явно больше, чем необходимо, но люди уже убивают друг друга в войне за них.

Походная палатка Сципиона Эмилиана, разрушителя Карфагена, располагалась в центре лагеря, и это все, чем она отличалась от палаток других военачальников. Полибий вошел внутрь и увидел командующего, лежащего на простом соломенном матрасе, в руке он держал кусок льна, на котором было написано неровным спешным почерком несколько слов.

– Рад тебе, Полибий, – коротко произнес он. – Послал за тобой сказать, что из Рима пришли тревожные вести: убили Тиберия Гракха.