Рагот замедлил шаг у одного из барельефов, протянул руку к стене, едва-едва касаясь её кончиками пальцев. Уродливые сколы и трещины разбили изображение, добившись его совершенной неузнаваемости.
Словно кто-то смертный, кто-то преисполненный гнева и мести стирал с камня свидетельства побед Культа даже в последнем его Монастыре, на самом пороге сокровенного святилища.
— Твои люди… те, кто погиб здесь, — они погибли навсегда?
Рагот медленно кивнул, не оборачиваясь к нему.
— Да. Сила, что черпали мои слуги из Этериуса, была предназначена мне, но не им. Энергии хватало, чтобы продлить их существование на тысячелетия, но, умерев единожды, они уже не смогут вернуться.
— Я был одним из тех, кто убивал их, — голос прозвучал пусто и почти бессмысленно, бесцветно, словно не сумев пробиться сквозь слои эпох и войн. — Я не участник Войны Драконов… но я пришёл сюда как любопытный путешественник и грабитель, посланный Седобородыми отыскать Стену Слов у твоей могилы.
— Седобородые? Ты упоминал их раньше, — так же бесцветно откликнулся Рагот. — Кто они?
Силгвир помедлил с ответом.
— Ученики Партурнакса. Их священный монастырь, Высокий Хротгар, стоит на Глотке Мира. Рагот, я не знаю, возможно ли вообще искупить вину сродни… — он запнулся, не зная, как продолжить; он был охотником, а не сказителем, и верные слова, человеческие слова, не приходили к нему, и поэтому он только прошептал еле слышно, — Krosis.
Блеклый, белый взгляд драконьего жреца встретил Шепот, рассеявшийся в тишине — и Силгвир заставил себя выдержать этот взгляд.
— Vahzeniir. Голос не лжёт, — бесстрастно склонил голову Рагот. — Но Rahgot и Krosis слишком далеко друг от друга, чтобы я Знал это Слово. Помни это, Довакиин. Помни и то, что кровь всегда оплачивается кровью.
Стрелок кивнул.
— Я знаю. Этот закон един для всех.
— Так и есть, — Рагот позволил своей руке соскользнуть с изуродованного барельефа и медленно направился дальше, к лестнице, ведущей выше. — И воистину жаль, что столетия как мертвы те, кто в ответе за смерть Восиса и его воинов. Я с радостью испил бы их крови из пиршественного рога.
— Расскажи мне о Восисе, — помедлив, попросил Силгвир. — Я ничего не слышал о нем, и записи, что я нашел в Форелхосте, не упоминают о нем, но ты говоришь о нем как о близком друге…
Рагот даже не замедлил шага, словно ожидал подобного вопроса — или знал о нем преждевременно.
— Если ты хочешь услышать о нем, что же, слушай: ни одно мое слово не скажет лжи о Восисе, воине чести, что верно нес службу тысячелетия, — ровно произнес жрец. — Но историям о славных воителях место за кувшином меда, не у забытых святилищ. Трапезная Форелхоста пустует, но я обещал, что Монастырь примет тебя как гостя, и это будет так.
— Кувшина меда может не найтись, но фляга с водой и печеные грязекрабы у меня есть, — пробормотал Силгвир. Рагот наградил его ужасающе-презрительным взглядом, но промолчал. Его мнение о Довакине было достаточно невысоким, чтобы не ждать большего.
— Так странно видеть Монастырь таким, когда прежде здесь без конца гремели пиршества и чествовали героев, — тихо проговорил Рагот, опираясь руками на невысокие перила. — Странно и горько, словно я всё ещё чувствую яд на своих губах.
Трапезный зал простирался внизу; огромный, величественный и невыносимо пустой, он поразил Силгвира ещё в первую его встречу с Форелхостом. Сколько же людей он мог вместить?..
Самому Шору не было бы стыдно пировать здесь.
Площадка, на которой они стояли, находилась выше самого зала и нависала над ним узким балконом: здесь, догадался стрелок, было место драконьего жреца, что правил Форелхостом, и его приближенных. Он верил Раготу: на стыке Рассвета и Первой Эры, верно, здесь гремели великие пиры, и скудная походная пища еще с Солстхейма сейчас казалась не более чем болезненной насмешкой над утерянным прошлым.
Рагот качнул головой, отгоняя прочь упрямые воспоминания.
— Но в Форелхост ещё вернётся жизнь. К Sonaaksedov вернётся жизнь. Ты спрашивал меня о Восисе, эльф; я отвечу. Он был одним из младших жрецов — из тех, что не были из девяти Голосов Бромьунара, и его земли лежали у восточных гор на границе с Двемеретом, тогда уже наименованным Ресдайном. Восис многократно участвовал в сражениях с еретиками Харальда, но война была проиграна, и я ко времени своего прихода в Форелхост был уверен, что драконьих жрецов не осталось больше. Это было правдой в отношении Голосов Бромьунара: я слышал их предсмертные Крики и был очевидцем смерти некоторых из них. Счастье, что почти все они удостоились хотя бы достойного погребения.
Силгвир счел за лучшее заняться панцирем печеного грязекраба.
— Но Восис выжил, — продолжил Рагот, бездумно глядя вперёд. — Восис выжил и, понимая, что с остатками выживших своих солдат не победит огромную армию бывших рабов, ушёл горными тропами на юг, держась самой границы Скайрима. Верно, мои запечатанные когтем джиллы мемоспоры нашли того, кто был способен прочесть их — и он пришел в Форелхост. То были уже мои владения, и он знал, что я, последний верховный жрец, вправе покарать его смертью по закону чести за позорное бегство. Восис не сомневался в том, что таково и будет моё решение… за мной давно текла река крови, но во время последней войны она вышла из берегов. Восис был готов. Единственное, о чем он просил — о своих людях.
Силгвир не заметил, когда успел вновь поднять взгляд на Рагота — но отвести взгляда уже не сумел. Светлые глаза жреца неподвижно смотрели в пустоту, будто видя в ней призрачные миражи прошлого, бережно хранимые Форелхостом тысячи лет — для своего хозяина.
— Но я — Меч Исмира — тогда стал Щитом, и я знал, что каким бы горьким ни был наш позор, мы все делим его поровну. Я предложил ему стать защитником Монастыря и занять место его правителя, если случится мне уйти в Совнгард прежде него. Восис принёс мне клятву верности, и я принял её, поддавшись отчаянию — хотя никогда прежде не позволил бы себе совершить подобное с драконьим жрецом. Но едва ли я мог смотреть на Восиса как на слугу — он стал мне другом и соратником, и в принадлежащем мне Форелхосте он был вторым после меня, что было справедливо: он не был Голосом Бромьунара, но всё же был одним из жрецов. Вместе со мной он принял смерть от яда, когда Монастырь обнаружили скормовы псы, но я оставался правителем, а он — защитником, и под его началом стерегли Форелхост вернувшиеся с полпути в Совнгард воины. Сквозь свой сон я чувствовал его присутствие и был спокоен.
— Кому могло хватить силы убить его? — спросил стрелок, когда затянувшаяся тишина спугнула завороженность, навеянную голосом древнего жреца. Рагот повернул голову, испытывая его неожиданно пристальным внимательным взглядом.
— Кому могло хватить силы убить его, Hun? Один из выживших воинов рассказал мне странную историю, которую сохранит не всякая память. Почти три с половиной тысячи лет Восис верно хранил Форелхост от посягательств чужаков, но во времена, когда Yol-Gol задумал сплавить Арену с Гаванью холодного пепла, в Форелхост пришли некроманты Ордена Червя. Они хотели использовать мертвецов для укрепления своей армии — а кто сумел бы поработить волю драконьего жреца, тот получил бы воистину великое оружие. Впрочем, им не удалось продвинуться в своей ереси: Восис и его люди убили их. Даже не самое удивительное в этой истории, что у предводителя некромантов хранился осколок Вутрад… но то, что за этим осколком пришёл мёртвый. Мёртвый человек, лишённый даже души, чьё тело было соткано из хаотической креации, что само по себе представляет магический абсурд, поскольку люди — ануики по природе своей души, и человек без ануической составляющей при взаимодействии с падомаической креацией не сумел бы сформировать из нее тело, что было бы хотя бы столь же крепко, как изначальное смертное… тем не менее, этот человек добрался до саркофага Восиса, пробудил его магическим ритуалом и одолел в поединке. Осколок Вутрад был потерян, а Восис убит. Разве ты не находишь историю любопытной, Герой?
