Вайдвен укрывает огонек другой ладонью, не говоря ни слова. Вины у них на двоих — хватило бы затопить весь Архипелаг Мертвого Огня; что там Архипелаг — всю Эору. Вайдвен глядит на гордо расправивший лепестки ворлас, ластящийся к его рукам, и никак не может перестать видеть сверкающий шипами лучей солнечный штандарт у храма на городской площади, к которому все приносят и приносят цветы — всегда одни и те же, лиловые цветы ворласа.

— Расскажи мне о Редсерасе, — тихо просит Вайдвен. — Нет, обо всей Эоре. Я много пропустил, а Хранитель… знал не всё. Что стало с Сайкемом, с Кэтис, с другими?

Утренние Звезды полны надеждой больше, чем милосердием. Белое пламя в руках Вайдвена вспыхивает ослепительно ярко — и вливается жидким порохом в его вены, заполняя собой, разделяя напополам память, боль и надежду. Слишком много на одного смертного. Вайдвен не чувствует, как вспыхивает огонь внутри его собственной души в попытке защититься от слишком безжалостного знания, не чувствует, как обнимает его звездный свет, не чувствует ничего, кроме…

…он превращает веру в долг, надежду — в вину, гордость — в стыд, потому что иначе будет не сохранить обескровленное королевство мертвого бога и не удержать отчаявшийся народ от голодных бунтов. Он провозглашает законы и догматы, за которые ему никогда не будет прощения — впрочем, он не ищет прощения, никогда его не искал. Таким ли хотел видеть свой народ слишком много видевший пророк и его всемогущий бог?.. Первые несколько лет ты еще надеешься на то, что однажды тебе будет дарован ответ.

…здесь только пепел и черное каменное крошево. Ты продолжаешь искать, не замечая, как кричат солдаты, как трубит победно дирвудский рог где-то совсем рядом. Осколки камней тяжелые и острые, режут руки не хуже клинков, но это не имеет значения, потому что он не мог умереть, он не мог умереть, он не… обожженные камни Эвон Девра оказываются вдруг слишком близко, окрашиваются блестящим багрянцем, и кто-то срывает с твоего пояса перевязь с оружием, и бьет снова, и смеется: не бойся, шлюха, скоро ты встретишься со своим королем. Но это не имеет значения. Ничто больше не имеет значения.

…в храмах все еще горят свечи. Алтарь с символом солнца расколот на части, старая кровь и нечистоты уже много лет как въелись в камень, но свечи горят. Ты приносишь одну с собой, опускаешься на колени, читаешь молитву, прежде чем зажечь еще ни разу не тронутый огнем фитиль. И одну забираешь — старые традиции; старая надежда. Ты знаешь, что она не угаснет, пока не догорит последняя свеча в последнем его храме, но не знаешь, что тебя уже ждут на выходе.

…Конгресс не жалеет золота, чтобы добраться до Укайзо, но у берегов легендарного острова уже гремят рауатайские пушки, сражаясь со штормами, призванными заклинателями уана. Энгвитанские руины не представляют ценности для аборигенов, но пробужденная адра стоит больше, чем золото, а одержимый колосс оставил после себя очень много живой адры. Впрочем, даже когда бои на море и на территории самого острова утихают, уступив место новым соглашениям и договорам, никто не смеет тронуть титана, все еще отмеченного символом Восставшего Бога. К адровой статуе через весь Архипелаг тянутся пунктирные линии огней — верные Гхауну жрецы собирают души умерших, которым больше некуда уходить.

…призраков видят не только Хранители. Буфер Границы переполнен до краев, энергия выплескивается из него в Здешний мир, и черту между миром жизни и миром смерти пересечь как никогда легко. Наследие Вайдвена — больше не проклятие Дирвуда; теперь это проклятие всей Эоры. Восставших мертвецов и фамиров уже не пугает имя Бераса; времена, когда обращенная к богу смерти молитва могла вернуть мертвым покой, миновали. Живые возносят молитвы истовей, чем когда-либо прежде, и у них есть еще около половины столетия, чтобы дождаться ответа.

…потом последнее смертное существо на Эоре умрет.

…и погибнут боги.

…и когда-нибудь из мертвой пыли, в которую сотрет время безжизненную планету, когда-нибудь очень далеко после этого дня, сложатся новые звезды.

Вайдвен открывает глаза и смотрит в черное сердце мертвой звезды по имени Гхаун.

На это… сложно смотреть.

У его ног больше не шепчется живое море лиловых цветов; он сам — полуоформленный силуэт чистого духа среди наполненного мягким светом пространства. Всё вокруг есть свет. Вайдвен едва может различить филигранные сети его течений, непрестанно меняющиеся: прерывающиеся и зарождающиеся потоки, вспыхивающие и гаснущие искры, виртуозную игру спектральных частот. Живой свет Утренних Звезд пронизывает всё вокруг, даже дух самого Вайдвена пропускает сквозь себя бесчисленные нити сияющего огня, и оттого он никак не может понять, как этот свет допускает существование тьмы.

Сердце Гхауна — безупречная чернота. Вайдвен не понимает, он смотрит на бесконечно малую точку, или бесконечную прямую линию, или на сферу неопределенного размера: что бы это ни было, его разум не может воспринять это однозначно. Вайдвен пытается подойти ближе, чтобы различить хоть что-нибудь еще, но свет не пускает его: как бы он ни старался, он не может приблизиться ни на шаг.

Это самый низкий допустимый для тебя уровень. Излучение огня складывается в знакомые образы. Защитные механизмы ядра не позволят ничему извне проникнуть дальше.

— Это — ядро Гхауна?

Это ядро всей системы.

Вайдвен пытается отвести от него взгляд, но ничего не получается.

— Почему… почему оно такое… черное?

Разлитое вокруг небесное пламя перекликается смеющимся звоном.

В нём куда больше света, чем ты думаешь. Энергия, попавшая в ядро, уже не покидает его — не считая каналов связи и естественных утечек, но они ничтожно малы; твоему восприятию не под силу их различить.

— Мне казалось… — Вайдвен запинается, когда различает поток эссенции, не принадлежащий свету. Сгусток силы хаотичен; он пытается бороться с течениями огня, излучает быстрые испуганные вспышки, но Вайдвен не успевает расшифровывать их вовремя. Совсем скоро они заканчиваются: свет сминает структуру чужеродного потока, перемалывает в искристую пыль, в которой не остается даже ничтожных отголосков прежнего разума. Ровно сияющая однородная лента раздробленной эссенции духа исчезает внутри бескрайней черноты.

Насовсем.

Вайдвен начинает понимать, на что он смотрит на самом деле. Он стоит у самого дна воронки, что полыхала ярко, как солнце, и заставляла идти трещинами вековечную адру; в оке бури, в сердце утихшего водоворота. Будь Гхаун и Эотас активированы, он бы не смог и разглядеть эту черную точку, за пределы которой не может вырваться ни один фотон света: его оглушили бы крики пожираемых заживо душ, ослепило бы их предсмертное сверкание.

Для последнего удара потребовалось очень много энергии, тихо шепчет звездное марево вокруг него. Я задействовал все ресурсы. Многие души были повреждены; и многие из них — непоправимо. Их энергия позволит мне существовать некоторое время и поддерживать в Маросе Нуа среду, подходящую для хранения новых душ.

— Некоторое время? — Вайдвен отворачивается от ядра. Утренние Звезды позволяют ему дотянуться сквозь свет до пространства, лежащего вне адрового колосса, и он видит сразу всё: равнодушные волны, плещущиеся у берегов Укайзо; военные аванпосты государств аумауа, разбитые в древнем городе энгвитанцев; переполненный страхом Дирвуд далеко вдали; совет мертвых вождей Аэдирской Империи среди руин Инэ Сиктруа; пустые лиловые поля, цветущие все так же скудно; скованные льдами земли далеко на юге… чем дальше от Мароса Нуа — тем статичней кажется видение, но солнечный ветер летит быстро, и его бог всё ещё почти всевидящ. — Сколько времени осталось богам? И что будет потом?

Колесо было единственным пропускным узлом между Хель и миром смертным. У моих братьев и сестер найдется некоторая часть энергии в запасе, но Хель опустеет рано или поздно, и им придется спуститься Сюда или погибнуть.

Вайдвен хмыкает, не в силах сдержать беззлобный смешок.