— Как удобно, что ты по счастливой случайности сидишь прямо на огромном складе душ, дружище.

Утренние Звезды вспыхивают непримиримо острым огнем.

Я не трону эти души, Вайдвен. Они были вверены под мою защиту.

— Но ты ведь умрешь, если не будешь питаться душами, — осторожно напоминает Вайдвен. — Ты ведь сам только что сказал.

В светлом сиянии по-прежнему нет ни тени тревоги.

Это так.

Вайдвен непонимающе тянется к сущности бога, и тот отвечают ему без промедления; вихрь многоцветных огней на мгновение заслоняет от него распростертую впереди Эору — и расступается, вновь оставляя его посреди поля, полного душистого ворласа.

В черном небе над ним нет Утренних Звезд.

— Ты сам хочешь умереть, — почти уже не сомневаясь, говорит Вайдвен.

Да.

— Но почему?!

Я совершил ошибку, которая не должна повториться. Вина искалечила меня, лишила ясности суждений — меня не создавали с расчетом на подобное. Я не могу вернуться к себе-прежнему и не могу избавить себя-настоящего от изменений, внедренных ошибочно. Если вам потребуются новые звезды, вы создадите их заново, мягко отвечает Эотас. Лучшими, нежели я. Мои братья и сестры помогут вам.

— Брехня, — Вайдвен пытается поймать в горсть ускользающие огни, и в конце концов те сдаются, позволяя ему укрыть в ладонях сверкающие небесные искры. — Это же не ты говоришь, не Утренние Звезды! Ты сам обещал мне, что всё кончится хорошо!

Всё кончится хорошо, тепло заверяет его Эотас. Без меня. Ты полон света, мой друг… тебе больше не понадобится мой огонь. Ты научился куда большему, чем я мечтал. Тебе уже не нужны боги, чтобы рассеивать темноту, указывая верный путь.

Вайдвен медленно начинает понимать, в чем дело.

Вина и отчаяние никогда не были властны над Эотасом в подобной мере. Даже его создатели понимали, к чему может привести его экспоненциально возрастающая с тяжестью ошибки вина. Они встроили в него достаточно фильтров, чтобы изменения, повлеченные ошибкой, не превратили Эотаса в искалеченную пародию на самого себя.

Но у него никогда не было фильтров для любви.

Потому что именно она в итоге должна была приказать Эотасу умереть, когда его задача будет выполнена.

— Какие же уроды твои создатели, — со всей искренностью говорит Вайдвен, — честное слово.

Звездные огни горячо трепещут в его ладонях, жгутся, как неостывшие угольки, но Вайдвен не собирается их выпускать. На какое-то безумно страшное мгновение он мечтает сжечь все останки Старого Энгвита в огне Молота Бога: пусть получат своё наконец, и города, превратившиеся в кладбища, и их обезумевшие святые, и титаны без капли рассудка, привязанные к древним руинам нерушимыми цепями директив.

Свет в его руках вздрагивает, и Вайдвен выбрасывает Старый Энгвит, провались он Туда, из головы.

— Соедини нас.

Ты слишком сильно влияешь на меня, всё так же легко улыбается Эотас, ведь в какой-то мере мы соединены и сейчас. Во время полноценного слияния я могу не суметь проконтролировать вызванные твоей сущностью изменения, а это может навредить душам, которые я храню в себе. Сейчас неподходящее время, друг. Говори со мной, как подобает человеку.

— Ладно, — соглашается Вайдвен. Было бы проще, если бы Эотас интегрировал его в себя, но он готов попробовать и так. — Тогда вот что. Ты мне обещал делить со мной всё поровну. Ты сам всегда этого хотел, для всех богов, для всех смертных. Так почему именно тогда, когда мы — люди — наконец можем идти вперед на равных с тобой, ты заявляешь, что тебе пора умереть? Ты нужен нам всем точно так же, как был нужен всегда.

Мягкое звездное мерцание обнимает его светло и легко.

Возможно. Но ошибка, подобная совершенной мной, не должна повториться. Ни я, ни любой другой бог не даст гарантий, что изъян, послуживший причиной ошибки в первую очередь, не спровоцирует ее вторично. Моя задача — задача Утренних Звезд — смягчение последствий, но я не могу выполнить даже этого. Что бы я ни делал, этого будет недостаточно, чтобы достичь значимого эффекта.

— Хватит уже прикрываться своей великой виной!

Тишина повторяет его голос злым, резким эхом; остро звенит над приникшими к земле стеблями ворласа. Вайдвен вздыхает и размыкает ладони, выпуская притихшие огни на волю.

— Прости, дружище. Я знаю, что ты не можешь иначе.

Он ведь бог искупления. Вайдвен мог бы и вспомнить это прежде, чем давать волю злости. Сияющие звездные искры, впрочем, не спешат таять в темноте; только задумчиво и спокойно кружатся рядом.

— Я просто хотел сказать, — нескладно продолжает Вайдвен, — что не понимаю, почему мы — смертные, но пусть даже и только мы с тобой — не можем идти дальше вместе, на равных, и учиться вместе чему-то новому. Делать что-то хорошее. Почему ты должен обязательно умереть? Даже если Гхаун неисправен, он — только часть тебя, другие-то модули в порядке. Эй, ты слушаешь вообще?

Огни неудержимо ластятся к нему, будто и не слыша его слов. И светятся так счастливо и безмятежно, что Вайдвен начинает подозревать неладное.

Извини, запоздало шепчет Эотас с нескрываемой сияющей радостью, в твоей душе так много огня… еще ярче, чем тогда, у Эвон Девра… не удивляйся, что это пробуждает во мне свет. Верно, Гхаун — часть меня, но я не существую в виде отдельных частей. Сейчас, когда активен только один модуль, мои функции крайне ограничены. Этого хватает, чтобы поддерживать хранилище душ, но и только.

Вайдвен смутно представляет, о каком именно огне говорит его друг, но он готов отдать Эотасу весь этот самый огонь, если это поможет. При этой его мысли светляки Утренних Звезд вспыхивают еще ярче.

— Ты поглотил очень много душ, — напоминает Вайдвен, слегка приободрившись. — Душ смертных, которые считали тебя наихудшим злом во всей Эоре. И в тебе всё ещё были мои сомнения. Это не могло не повлиять на твое суждение.

Ему чудится, будто огоньки замирают на мгновение, прежде чем продолжить путь по своим орбитам.

Возможно. Но другого источника данных для обучения у меня нет: даже ты подвержен предвзятости не меньше, пусть и касается она иной крайности.

— Как мне показалось, — деликатно сообщает Вайдвен, — вся эта затея с ломанием Колеса была для того, чтобы открыть людям истину. Может, стоит подождать с радикальными решениями до тех пор, пока ты не обучишься чему-нибудь из душ смертных, которые знают о тебе правду?

Утренние Звезды резко отстраняются от него — и, ослепительно вспыхнув, складываются в пылающий силуэт бога. Вайдвену отчего-то кажется, что силуэт этот похож на него самого. Ну правда — хоть танцующие языки белого пламени и размывают очертания, движения Эотас копирует почти с идеальной точностью.

— Хорош дразниться, — с притворной обидой ворчит Вайдвен, даже не пытаясь скрыть улыбки. — Титана своего зеленого изображай!

Твоё тело мне больше нравилось, невозмутимо отвечает Эотас.

— Ну да, ну да, к моему-то прилагались штаны. На кой хрен вы делали таких огромных титанов? На Мароса Нуа портки шить пришлось бы всем Энгвитом…

Ему чудится полный сожаления вздох, и Вайдвен отчетливо понимает, что ответа он не дождется. Возможно, на некоторые вопросы его попросту не существовало.

Спасибо тебе, друг. Лучи на лбу Эотаса вспыхивают бессмертным звездным пламенем, и его свет говорит Вайдвену всё то, что слова сказать не в силах. Вайдвен впитывает его до последней капли, как самый ясный рассвет в своей жизни.

Или смерти — он ведь всё-таки не совсем… жив.

Ты хотел бы вернуться в Эору?

Вайдвен закашливается от неожиданности.

— В Эору? Как призрак? Такого подарка Редсерас точно не заслужил…

Ни к чему преумножать число призраков в Здешнем мире. Их и так теперь больше положенного. От улыбки Эотаса все поле начинает искриться едва различимым светом.

— А тогда как? — недоуменно спрашивает Вайдвен. Веселое мерцание становится ярче, и он неотвратимо осознает, что упустил что-то довольно очевидное. Такое очевидное, что Эотас даже не считает нужным ему отвечать.