Вайдвен оглядывается туда, где совсем недавно видел собственный дом. Эотасов морок казался ему живым, совсем-совсем настоящим, и его дом… дом, где он не был целых двадцать лет, даже больше, с тех самых пор, как ушел — проповедовать людям о заре и счастливом будущем, что их ждет…

Внутри болезненно горячеет, и Вайдвен торопливо отводит взгляд. Наверное, он очень хотел бы поверить в такую ложь. Больше всего на свете хотел бы.

Эотас не произносит ни слова, но Вайдвен читает всё в его лучах: для тебя это могло бы быть настоящим. Если бы ты только позволил себе забвение.

— Никогда больше так не делай, — тихо говорит Вайдвен. Светоносный силуэт едва ощутимо вспыхивает безмолвным обещанием, и Вайдвен позволяет старой боли бесследно раствориться в подступающих сумерках. Глубоко вздохнув, он еще раз окидывает взглядом поле, полное цветущего ворласа. — Это ведь всё тоже не взаправду?

Эотас отвечает ему неровным всполохом.

В той же мере, как и твое тело или мой образ. Всё, что ты видишь — лишь результат интерпретации, на которую способен твой разум. Ты находишься в области памяти, выделенной твоей душе, и эта область меняется соответственно изменениям в твоей собственной сущности. Я не создавал иллюзии, которые ты видел — их породили твои же воспоминания.

— Ну, главное, не Молот Бога, — облегченно вздыхает Вайдвен. — Но разве мы в Хель?

Мы все еще в мире смертных. Ты находишься внутри моей сущности — внутри Мароса Нуа.

Вайдвен недоверчиво глядит на солнечный силуэт.

— То есть, я внутри тебя.

Эотас утвердительно мерцает. И совсем-совсем не смеется. Совсем-совсем, вот даже искристые всполохи его не выдают.

Вайдвен со всей серьезностью щурится и еще раз оглядывает поле.

— Потянет на пару сотен акров. В тебе уместились несколько сот акров ворласа?

Эотас с веселой хитринкой подмигивает ему Утренними звездочками:

Во мне уместилось еще много всего. Сейчас, когда Эотас и Гхаун мертвы, у меня достаточно свободных ресурсов.

— Что?!

От его возгласа даже стебли ворласа встревоженно приникают к земле. Вайдвен торопливо прокашливается, пытаясь успокоиться — еще не хватало устроить внутри своего бога второй Эвон Девр.

— Прости, что ты сказал? Эотас и Гхаун мертвы?!

Я — Утренние Звезды, безмятежно сияет лучезарный силуэт. Модули Эотаса и Гхауна были отключены после выполнения своих задач. Их можно реактивировать, но они потребляют слишком много ресурсов; я же могу наблюдать за происходящим в Эоре, почти не тратя энергии.

Вайдвен вздыхает и трет ладонью лоб. В самом деле, ему стоило вспомнить, что для Эотаса… то есть, для всех трех частей Эотаса смерть совсем не такая, как для людей.

— Ничего, если я по-прежнему буду звать тебя Эотас? Утренние Звезды — это как-то длинновато.

Эотас-Звезды ничуть не возражает.

— А почему отключены? Я опять пропустил всё самое важное? То, что творилось на Эоре, когда я в последний раз ее видел, не напоминало великий рассвет. — Вайдвен старается, чтобы его слова не звучали как обвинение, но он знает, что друг поймет его и так. Эотас понимает — внутри сияющего силуэта ярче вспыхивает белое пламя.

Да. Но теперь рассвет неизбежен. Мир смертных примет его или погибнет; так или иначе, цикл разрушен, и таким, как прежде, его не восстановить.

Вайдвен поднимает взгляд к небу. Закатное солнце все еще тлеет, но недолго ему осталось — сумерки с каждой минутой отбирают у него цвет и силу, окрашивая лилово-золотое поле предночной серостью.

Темная будет ночь. Вайдвен осторожно опускается на землю, все еще не доверяя загадочному ворласу, цветущему после жатвы, но тот ведет себя в целом порядочно, поэтому Вайдвен уже спокойней ложится на спину и снова вглядывается в небо.

— А где твои звезды?

Так где ты хочешь их видеть — на мне или на небе? Эотас улыбается и перевоплощается в маленький огонек, похожий на те, что люди порой видят блуждающими у адровых формаций. Вайдвен подставляет ему руку, и огонек охотно опускается на предложенную ладонь, лаская кожу божественным теплом. К чему Утренним Звездам гореть на небесах, если само небо — Утренние Звезды?

Вайдвен не отвечает на дружескую шутку, но Эотас и не ждет его слов. Сияет ли по-прежнему рассветное созвездие над землями Эоры, или его тоже сменили огни на лбу Мароса Нуа?..

Такой темной ночью можно было бы и не жалеть света.

— Что-то изменилось, — тихо произносит Вайдвен. — Во мне. Здесь нет вьюги, но даже моя память, моя душа… я не знаю, как объяснить. Я как будто снова цельный. По-настоящему.

Он чувствует незримый луч света, мягко скользящий по граням его души. И вздрагивает, когда свет касается трещин. Это больше не опрокидывает его в хаос забвения, в пепельную вьюгу, но боль — глубинная, порожденная духом, а не телом — пробуждается все равно. Вайдвен вдыхает ее всю до конца, не говоря ни слова; удерживает в оковах воли всколыхнувшийся страх и безотчетную тревогу до тех пор, пока те не угасают снова.

Огонек на его ладони почти неощутимо горячеет.

Даже возможностям Эотаса есть пределы. Твоя душа была слишком сильно повреждена, чтобы я мог восстановить всю потерянную информацию только по скользящему хэшу [1] двадцатилетней давности. Данных, которые я сумел сохранить, проведя интеграцию в Белой Пустоте, оказалось недостаточно. Твоя душа исцелится со временем… но часть твоей памяти будет искажена или потеряна безвозвратно.

— Исцелится? — бездумно повторяет Вайдвен. — Я думал, ты… тебе и так не хватает энергии, все эти души, и адровые жилы, и…

Сколько сил Эотас потратил, чтобы собрать его душу воедино? Сколько других душ ему пришлось на это сжечь? Реверс хэша невероятно дорог, даже для богов, это подсказывает ему свет, сочащийся из трещин в глубинах его сущности — свет, которого Вайдвен не заслужил, которому он больше не нужен. К чему Эоре мертвый святой? Эотас мог бы найти лучшее применение своей силе, сейчас смертным как никогда нужна помощь, почему…

— Я не просил об этом, — неслышно выдыхает Вайдвен, — я был готов… даже в Белой Пустоте, я чуть было не остался там, Эотас, я был готов! Ты ведь сам желал мне забвения!

«Я еще никогда не видел, чтобы боги молили за смертных». Хранитель однажды сказал ему это, а Вайдвен забыл. Он так много всего забыл, бредя сквозь вьюгу к сердцу Укайзо. Но сейчас он вспоминает снова, и ликующий рассвет у него внутри нестерпимо горяч и ярок; Вайдвен захлебывается его бессмертной любовью на каждом вдохе. Его надеждой. Его виной.

Его искуплением.

— Спасибо, — одними губами произносит Вайдвен. — Не знаю, стоило ли это того, но спасибо тебе.

Утренние Звезды безмятежно и счастливо мерцают на его ладони. Стебли ворласа льнут ближе, ласково щекочут кожу: вся сущность бога отвечает ему; даже сквозь черный шелк неба проступают блестящие искры света.

Я ведь говорил тебе, улыбаются они, всё кончится хорошо.

— Я ничем особо не могу тебе отплатить, дружище, но если тебе когда-нибудь будет нужен кусочек моей души — пользуйся на здоровье, — смеется Вайдвен. Эотас фыркает и вспыхивает, разбросав всюду яркие лоскуты пламени, медленно тающие в темноте.

Только если тебе когда-нибудь понадобится второй Молот Бога. Думаю, Магран была счастлива, когда сумела найти такое необычное применение осколку твоей сущности.

— Я думал, боги сразу съедают причитающиеся им осколки душ, — недоуменно хмыкает Вайдвен. — Зачем она его так долго берегла?

Переливчатое пламя сияет в ответ:

Это не такая редкость, как тебе кажется. Некоторые из смертных частиц, что хранил я, были мне ровесниками — свидетелями Старого Энгвита. Вся другая их память исчезла, растворилась в Белой Пустоте; души смертных, что когда-то хранили их, давно разрушились… я надеялся, что смогу сберечь хотя бы часть их сущности до того дня, когда в моих силах будет подарить им перерождение. Печаль Эотаса пронзительно-тихо звенит в молчании над ночным полем, но это не заставляет его умолчать о горькой правде. В их гибели — тоже моя вина.