Сайкем неохотно встречает взгляд солнечного пророка. Вайдвен не может понять, что творится в его душе; там хаос, подобный штормовому морю. Но Ренвир Сайкем — правитель и воин, и он смиряет бушующий шторм одной только волей, чтобы спросить:

— Мой король, есть ли что-то, способное убить вас, пока с вами владыка Эотас?

— Убить, чтобы я не воскрес ненароком? — усмехается Вайдвен, но на лице Сайкема не мелькает и тени улыбки, поэтому Вайдвен все же обращается к Эотасу. Он тянется к свету — вначале привычно и легко, затем — уже всерьез, пытаясь окликнуть старого друга, но солнечный огонек остается все так же безмолвен и недосягаем.

Поэтому Вайдвену приходится ответить самому. И он отвечает честно:

— Я не знаю.

— В другое время я бы никогда не пошел на это, — тяжело говорит Сайкем, — но у нас нет выбора. Постарайтесь оставить от Халгота хотя бы донжон, мой король, нам еще пригодится эта крепость. Сколько солдат вам потребуется?

Вайдвен пожимает плечами.

— Несколько сотен, на случай… если там будет не дюжина простых смертных.

— Я отправлюсь с вами, — резко говорит Кэтис. Вайдвен пытается было возразить, но его останавливает давнее воспоминание, прошившее память насквозь золотым солнечным лучом.

«И ты посмеешь?..»

— Хорошо, — кивает Вайдвен. — Подготовьте город к обороне, насколько это возможно. Если я опоздаю, нам придется встречать армию Эвара под Новой Ярмой. Кэтис — будут ли люди готовы выступить на рассвете?

Та коротко, по-военному склоняет голову.

— Будут готовы пойти за вами хоть в Хель, мой король.

Вайдвен на самом деле и не сомневался в ответе.

Он завершает совет, не тратя лишнего времени: на Новую Ярму уже опускается закат, а эрлы разберутся с обороной города гораздо быстрее, если им не будет мешать ничего не понимающий в военном деле крестьянин. Уже шагая прочь, он ощущает теплое касание остывающих к сумеркам солнечных лучей, и улыбается:

— Что-то ты припозднился.

Эотас не отвечает ему словами, но его незримое присутствие наполняет Вайдвена неясной уверенностью. Он пытается вспомнить ощущение, так явно и так отчетливо явившееся ему тогда, рядом с вернувшимся из тьмы Границы Сайкемом — чувство, как будто зародившееся не в его смертной душе, а в солнечном сердце света.

— У нас все получится? — на всякий случай спрашивает Вайдвен, и свет отвечает ему именно этим чувством — всё идёт так, как должно.

И от этого улыбаться заходящему солнцу становится гораздо легче.

========== Глава 23. Молот Бога ==========

Несколько десятков миль — Вайдвену с его быстроногой Ласточкой хватило бы одного дня, чтобы добраться до Халгота, но от славной кавалерии Редсераса остались только воспоминания. На закате второго дня Вайдвен и полторы сотни пехоты едва могут различить очертания цитадели в прозрачно-осеннем предсумеречном мареве. Халгот, ревностно стерегущий проход между Редсерасом и Дирвудом, с места стоянки кажется крохотным, как детская игрушка, выточенная искусным мастером.

Вдали от наполовину сгоревшей Новой Ярмы горный воздух кажется чистым, как само небо. Вайдвен отходит прочь от лагерных костров, только чтобы не вдыхать больше дыма; смотрит вдаль, на древнюю громаду Белого Перехода, увенчанную полосой нетающих снегов. Эти горы больше не кажутся ему грозной стеной границы, за штурм которой пришлось отдать так много жизней. Может быть, потому, что совсем скоро эта граница сотрется, и никто больше не вспомнит о ней. А может быть, потому, что заря восходит одинаково по обе стороны гор.

— Только ворласа не хватает, — бормочет Вайдвен себе под нос. Рядом кто-то почти неслышно хмыкает, и Вайдвен, повернув голову, замечает неподалеку Кэтис. Вайдвен беззлобно усмехается:

— А как же обязательная молитва на закате?

Кэтис пожимает плечами. Ее неизменный лиловый плащ, каким-то невероятным образом уцелевший в долгом походе, легко колеблется на ветру.

— Я никогда не молюсь.

Вайдвен задумчиво кивает и отводит взгляд. В Редсерасе признать подобное — все равно что сознаться в воровстве. А уж сказать подобное эотасианскому святому…

— У меня тоже никогда не получалось. Думал, что ему всё равно.

— А когда выяснилось, что ему не всё равно?

— Тогда… тогда было уже поздновато молиться, — Вайдвен, не выдержав, смеется, впервые за долгое время — искренне и легко. Он по-прежнему чувствует далекое присутствие Эотаса: с начала осады Новой Ярмы тот был непривычно тих, и у Вайдвена не всегда получалось дотянуться до огонька незримой свечи внутри себя. Но он никогда не настаивал, зная, что Эотас всегда вернется к нему, если это в самом деле будет необходимо.

— Когда война закончится, — вдруг говорит Кэтис, — вы же не уйдете?

Вайдвен от неожиданности даже забывает, о чем думал мгновение назад. Кэтис прямо глядит на него, ожидая его ответа.

— Я… — он путается в словах и воспоминаниях, когда всматривается внимательней в душу Кэтис. На огнистой поверхности, пылающей прежним светом, уже соткала тонкую паутину очертаний уродливая черная трещина, которую Вайдвен узнал бы из тысячи тысяч других.

Вот что за страх роднит редсерасскую армию. Вот почему они неуязвимы для всех остальных страхов: у них есть тот, что черней всех прочих. Они не боятся, что свеча погаснет во время молитвы.

Они боятся, что свеча догорит.

— Я не знаю, — наконец отвечает Вайдвен. — Я не знаю, что будет, когда война закончится. Я только знаю, что Эотас не оставит нас. Даже если ему придется уйти.

Это звучит ужасно по-дурацки, словно строка из очередной насквозь фальшивой церковной книжки. Вайдвен вздыхает почти с отчаянием: без помощи Эотаса, конечно, речи о вере у него получаются так себе.

— Просто… это же Эотас. Он любит смертных больше всего на свете. Если он и уйдет, то только потому, что так будет надо, понимаешь? Он никогда не оставит нас взаправду. Это всё равно как если бы солнце больше ни разу не взошло.

— Мне иногда казалось, что солнце больше не взойдет, — тихо произносит Кэтис. — Спасибо тебе за честность. Из жрецов Эотаса, что я знала в своей жизни, соврал бы каждый.

Вайдвен зачерпывает так много эотасова света, как только может. Когда Эотас далеко, тянуться к его силе куда тяжелей обычного, но Вайдвену удается собрать немножко солнечных лучей. Такие вещи и вправду проще говорить светом, чем человеческим языком.

Губы Кэтис невольно вздрагивают в улыбке, когда незримое тепло касается ее души. Вайдвен с облегчением глядит, как неохотно блекнет паутина страха, выцветая и лишаясь силы под светом божественного солнца.

— Как думаешь, завтра мы доберемся до Халгота? — Вайдвен снова отыскивает взглядом цитадель, хоть и не без труда: сумерки становились все плотнее, и последние лучи заката уже касались только самых вершин гор.

— К завтрашнему закату, — соглашается Кэтис. — Я отправила вперед разведчиков, но не знаю, поможет ли это: все наши маги остались в Новой Ярме.

— Не думаю, что дирвудцам удастся спрятать что-то от Эотаса.

— Как те пушки? Или засаду в роще?

Вайдвен щурится. Его человеческие глаза уже не могут различить Халгот — он смотрит в сгущающуюся мглу туда, где когда-то была крепость, надеясь на то, что там действительно будет крепость, когда над ней снова блеснет свет.

Он не раз задавал себе тот же вопрос. И задавал его Эотасу. И ни разу не получил ответа — только очередные загадки. В самом деле, иногда Вайдвену казалось, что он мог бы с тем же успехом приютить в себе Ваэля.

— Я думаю, что Эотас знал о них, — наконец говорит Вайдвен. — И о пушках, и о засаде, и обо всем прочем. Не мог не знать. Я… я иногда вижу, как видит он. Точнее, я вижу лишь малую долю того, что видит он, но это… это совсем не так, как у людей. Может быть, его могли бы обмануть другие боги. Но не смертные. Если бы Эотас хотел завоевать Дирвуд для себя, война бы продлилась одно мгновение. Он говорит, что у богов свои законы… которые им преступить не под силу. Может, поэтому он молчал. А может, он просто счел подобные препятствия слишком незначительными. Или необходимыми. Или, может, и правда не заметил, не обратил внимания… не знаю.