— Эотас, — несмело окликает Вайдвен, — я… если я могу помочь…
Его слова заставляют тьму сжаться.
Помочь?.. почти с любопытством откликается Эотас. Золотые глаза рассвета пытливо вглядываются в Вайдвена, впервые за долгое время оставляя его нагим и бессловесным перед взором всемогущего бога. Ты не можешь даже осознать полностью всей тяжести моей вины. Ты видишь сам, что становится с теми, кого мы нарекаем святыми. И ты все равно желаешь мне помочь?
— Ну я же, вроде как, эотасианец. — Вайдвен едва разбирает собственный голос во всецветном, всепоглощающем излучении ослепительного огня, но упрямо заставляет себя произнести слова по памяти — набор бессмысленных звуков, что они значат для бога!.. плевать, уж как-нибудь Эотас разберет. — У них же вроде так принято. У друзей, вроде как, тоже.
Эотас улыбается, но в улыбке его только малая доля прежнего тепла и радости. Копья лучей, пронизывающие Вайдвена насквозь, вдруг исчезают, оставляя его в одиночестве посреди пустого каменного зала.
Как здесь на самом деле темно. Вайдвен уже совсем забыл, каково это — жить без солнечного огня, освещающего путь даже в самую темную ночь. И холодно. Отчего так холодно, ему ведь больше не бывает…
Ты знаешь и сам, для чего я напомнил тебе об истинной сути нашего похода.
Энгвит заплатил свою плату. Вайдвен, зябко передернув плечами, отворачивается от пустого взгляда конструктов, больше похожих на уродливых механических идолов, чем на людей. Еще остались в них души? Если да, то, должно быть, они кричат не переставая, проклиная богов на всех известных языках.
Эотас заставит всю Эору заплатить по тому же счету, не дожидаясь согласия ныне живущих.
— Долина Милосердия. Они не сдадутся без боя.
Он просчитал это. Увидел, как может видеть только Гхаун, и, может, некоторые другие боги. Например, тот, что приносит вечную зиму с холодом, который не под силу одолеть даже великой заре. Гхаун, наверное, увидел в своих расчетах, как избранный им святой сомневается — там, где нельзя сомневаться. Как медлит, не в силах отдать единственно верный приказ. Или нанести единственно верный удар…
Помни, для чего мы делаем это, тихо говорит Эотас. Прости мне мою жестокость, друг. Я не заставил бы тебя испытать на себе эхо моей боли, если бы на то не было причины.
— Ну, думаю, это все равно лучше, чем быть вон тем парнем, две тысячи лет запертым в адровом истукане, — мрачно бормочет Вайдвен, — так что спасибо, что предупредил. Хотя можно было и просто сказать «знаешь, старина, я тут увидел, что Долина Милосердия не согласится с нашими условиями, так что приготовься убивать невинных крестьян».
Эотас тихо смеется.
Я не хочу… вынуждать тебя, говорит он. Вайдвену хватает ума понять, о чем он говорит. И представить себя, запертого в собственном теле бессловесным и безвольным узником, пока божественная воля направляет его руку, карая и убивая, и его собственным голосом кричит нужные слова — от Долины Милосердия до последнего уголка Эоры, где еще осмеливаются верить в иных богов.
Невелика ложь. Невелика цена…
— А ты бы мог? — зачем-то спрашивает Вайдвен. — Если бы я отказался?
Я бы не заставлял тебя смотреть.
***
Долина Милосердия могла позволить себе не согласиться с требованиями Божественного Короля. Городок — небольшой, около полутора тысяч человек — наверняка не в первый раз сталкивался с набегами гланфатанцев, приходящих с юга, от разбросанных по дирвудским лесам энгвитанских руин. Дирвудцы научились защищаться от нежеланных гостей. И у Долины Милосердия, в отличие от Холодного Утра, были каменные стены.
— Они надеются на подкрепление, — негромко говорит Кавенхем, остановившись рядом. — За нами пять тысяч пехоты и полтысячи кавалерии. Как только мы откроем ворота, Долине Милосердия конец.
«Ты безумец, которому одна дорога — в Хель».
«В тебе нет никакого бога».
— Сколько времени нужно? — спрашивает Вайдвен. Кавенхем пожимает плечами.
— Это не укрепленная крепость. Мы справимся в течение дня.
Вайдвен кивает и оборачивается к армии, ждущей его слов.
— ЛЮДИ ЗА ЭТИМИ СТЕНАМИ РЕШИЛИ, ЧТО Я — ЛЖЕ-ПРОРОК, — спокойно произносит он. Голос бога звучит в унисон с его собственным, и Вайдвен знает, что каждое его слово сейчас слышат люди за каменными стенами дирвудского города. Они будут продолжать слышать, даже укрывшись в самом глубоком погребе, даже забив уши воском. — ОНИ РЕШИЛИ, ЧТО ЕСЛИ ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА, ТО ЗАРЯ НИКОГДА НЕ НАСТУПИТ. ОНИ СДЕЛАЛИ СВОЙ ВЫБОР. ДОЛИНА МИЛОСЕРДИЯ СТАНЕТ ПЕРВЫМ ОГНЕМ НА ПУТИ НОВОГО РАССВЕТА.
— Пленные, — почти беззвучно подсказывает Кавенхем. Вайдвен смаргивает с век золотое сияние и вглядывается в ровно горящий пламень внутри себя.
— СДАВШИЕСЯ ДОБРОВОЛЬНО ПОЛУЧАТ ПРАВО НА ЖИЗНЬ И МОЕ ПОКРОВИТЕЛЬСТВО. ВСЕМ ПРОЧИМ БУДЕТ ОТМЕРЕНА МИЛОСТЬ ГХАУНА ПО ИХ ЗАСЛУГАМ. БОГАТСТВА ЕРЕТИКОВ БУДУТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ ПЕРВОМУ ЗАЯВИВШЕМУ НА НИХ ПРАВО ВЛАДЕНИЯ, И ЭТО ПРАВО НЕ БУДЕТ ОСПОРЕНО.
Войско отвечает оглушительным лязгом оружия и радостными криками. По лицу стоящего чуть поодаль от короля Сайкема видно, что не слишком разумно было разбазаривать сокровища дирвудцев так нелепо, когда в Божественном Королевстве пустует государственная казна — но эотасианскому святому, похоже, плевать. Да и Сайкем, помедлив, отворачивается — в Дирвуде еще много городов, куда больше и богаче разросшейся деревни, выстроившей каменные стены для защиты от набегов гланфатанских банд.
Пленных не будет, пророчествует Гхаун.
— В таком случае, хорошо, что в твоей милости у нас нет недостатка, — отвечает Вайдвен.
Ворота выглядят не самыми крепкими, но на них нет смысла тратить время. За каменными стенами города — обычные простолюдины, если и есть среди них воины — то немного. Несколько осадных лестниц, и пробившиеся к воротам солдаты откроют их изнутри, а после этого вопрос заупрямившейся деревни очень быстро будет закрыт.
Осадные лестницы сколачивают прямо на месте. Нет смысла тащить через горные перевалы то, что можно так легко раздобыть в Дирвуде. Пока командиры раздают последние указания солдатам, Вайдвен вытаскивает из-под рубахи солнечные часы на шнурке и поворачивает кольцо к солнцу, привычно отмечая время. День близится к концу. На закате Гхаун соберет достойную жатву.
Все, что происходит здесь, неправильно. Вайдвен глядит, как солдаты подтаскивают лестницы к стенам, и не слышит ни криков, ни скрежета, ни ритуальной молитвы священника. Осадные лестницы, вырубленные из дирвудской древесины? Копья и стрелы — даже не ружья, потому что порох слишком дорог, его берегут для серьезных сражений? Кое-как сложенные тонкие стены, призванные защитить жителей от лесных дикарей? Это всё… нелепо, нелепо и ужасно неправильно, он только что был в городе, где создавались боги — он носит в себе одного такого, способного испепелять живых в мгновение ока и воскрешать мертвых. Да, он помнит, зачем всё это Эотасу, он помнит: люди должны научиться сами вершить свою судьбу, без наставления свыше… но неужели это должно быть именно так?
По каменной стене пробегает пламя. Совсем не золотое, как солнечный огонь зари. Алое. И взмывает багряным знаменем ввысь — вместе с криками солдат.
Вайдвен моргает, чтобы убедиться, что ему не чудится бешеное пламя, пылающее на голых камнях городской стены. Ему не чудится. Воины оттаскивают от лестниц неподвижные тела — Вайдвен подходит ближе и не различает у мертвецов лиц, огонь добрался почти до костей за несколько мгновений.
— Дирвудская алхимия? — спрашивает Вайдвен, но Сестра Лунного Серпа, без тени отвращения склонившаяся над сгоревшим солдатом, качает головой.
— Магия, владыка. Не такая, как у друидов. Больше похоже на… — она запинается на мгновение и бросает на Вайдвена почти что испуганный взгляд. — В Долине Милосердия стоит храм Магран. Церковь Вьющегося Пламени.
Она бережно проводит серпом по горлу погибшего — скорее ритуальный жест, чем что-либо иное — и встряхивает фонарем; отчего-то Вайдвену мерещится, что на стекле в решетчатой клетке чуть ярче вспыхнули огненные отблески.
