Но, устало шутит молодой дирвудец, было бы просто жуть как здорово, если бы оно себя оправдало.
========== Глава 18. Долина Милосердия ==========
Энгвитанские механизмы все еще работают. Суеверные держатся от них подальше, то и дело шепча охранные молитвы; более прагматичные из их братьев по оружию ловко прячут найденные драгоценности и безделушки. Жрецы собирают осколки адры: от цельной простыми инструментами ни крупинки не отколешь, она же крепче самой лучшей стали, а осколки пригодятся — растереть в пыль и пустить на целебные эликсиры или еще на что. Это уже местные, дирвудцы, их надоумили. В Редсерасе если и встречается адра, то уже мертвая, не годная ни на что.
Уснувшая, мягко поправляет Эотас. Вайдвен глядит на адровый столб в центре небольшого круглого зала; кристалл вырастает из шахты, уходящей далеко вниз, и слабо мерцает, наполняя полумрак вокруг тусклым изумрудным светом. Что-то внутри — неясное наитие, похожее на вдруг очнувшийся голод после долгого дня пути — внезапно требует прикоснуться к адровой колонне, и Вайдвен без раздумий прижимает ладонь к гладкому кристаллу. Едва ощутив пробегающее по предплечью магическое тепло, он вспоминает, как одно только прикосновение заставило взорваться кристалл в лаборатории столичной Хранительницы — и запоздало думает, что трогать руками что попало в энгвитанских руинах могло быть не такой уж и блестящей идеей.
Но адра не взрывается. Только начинает светиться ярче. Как и его собственное тело — не в силах сдержать под кожей рвущиеся наружу лучи.
Я не хочу забирать еще больше, тихо говорит Эотас. Не надо.
Он сам — наверное, всего в третий раз за все эти долгие месяцы — перенимает контроль и осторожно разрывает контакт с поверхностью адры. Вайдвен глядит, как медленно угасает лучистый свет — и в нем самом, и в засиявшем было кристалле.
— Адра дает тебе энергию?
Адра — наиболее высококачественный проводник духовной эссенции. Кристалл перед тобой соединен с жилами адры, проходящими глубоко под землей; он является частью огромной сети, покрывающей всю Эору. Когда-то он использовался для питания здешних систем. Да, он мог бы передать энергию и мне — я обладаю достаточными привилегиями.
— Так это же вроде хорошо, — неуверенно говорит Вайдвен. Свет едва ощутимо вздрагивает под кожей, и Вайдвен вслушивается в эхо, пробудившееся в его собственной, смертной душе.
Эхо стыда.
— Дружище?.. — подождав немного, осторожно окликает Вайдвен. — Это из-за того, что ты только душами можешь кормиться?
Огонек свечи несогласно мерцает, и Вайдвен понимает, что все чуточку сложнее. Как всегда. Как будто у Эотаса что-то когда-то было просто. Он молчит, собираясь с духом, чтобы задать следующий вопрос, но не успевает.
Тебе нравится этот город?
Вайдвен осекается, ни произнеся ни слова, и на всякий случай заново окидывает взглядом все вокруг — высокие каменные стены со странными узорами и барельефами, симметрично замерших по периметру зала безмолвных конструктов-стражей, уже успокоившийся и переставший сиять адровый кристалл, растущий из Хель знает что за дыры. Не так уж много он видел энгвитанских городов, чтобы вот так сразу вынести вердикт. Тут красиво, несомненно красиво — даже спустя две тысячи лет разрухи и запустения… но назвать величественные мертвые залы уютным домом?
— Ну, тут… как по мне, немного темновато, — неловко шутит Вайдвен. Эотас вспыхивает чуть теплее на мгновение, но тут же блекнет снова.
Ты смотришь на Сирагайт Тион, одну из точек связи между дирвудскими лабораториями и внешним миром. В основном она была ответственна за подачу энергии. Эксперименты Нуа потребляли немыслимо много до того момента, как шахта под Каэд Нуа не добралась до глубинных жил и не получила прямой доступ к сети. Под этой комнатой много других залов, колоссальных, выстуженных искусственным холодом — мы умели собирать богов из дистиллированных смертных душ, а полностью свести к нулю выделение тепла при работе машин не сумели. Под Сирагайт Тион лежат огромные медные катушки, обвивающие столь же огромные адровые колонны… верхние ярусы экранированы, на нижних не селятся даже визраки — никому не под силу выдержать излучение, оно сводит с ума живых и мертвых. Когда мы рождались, такие центры, как этот, выцеживали души из адры и из плоти, превращая тела живых в прах, а плодородные земли — в иссушенные пустыни. Здесь работали сотни великих людей, смелых и блистательных… и их души все еще здесь, на своих сторожевых постах.
Вайдвен осторожно, краем глаза глядит на неподвижного механического стража. Эотасов огонек внутри сияет все ярче, но в его свете нет прежнего тепла — только больной, воспаленный жар.
Да. Таковы первые защитники и святые Энгвита. Благословенные вечно хранить наши тайны и руины наших владений. Обреченные вечно длить свое существование без возможности сделать хоть один шаг вперед. Им никогда не войти в Колесо. Сирагайт Тион однажды скроется под землей и будет забыт каждым из живущих, но эти души — или то, что мы оставили от них — будут существовать до тех пор, пока не распадутся сами по себе на чистую эссенцию и не впитаются в адру.
— Ты… ты про этих святых говорил? Когда сказал, что их, мол, еще много? — Вайдвен не в силах подчинить себе собственное оглушительное сердцебиение, нарастающее в такт мятущемуся мерцанию пламени. Эотас не слушает его. Или не слышит.
Мы считали это допустимой платой. Приемлемой жертвой. Мы были уверены. У нас была машина, безошибочно находящая верный путь — глядящая так далеко в будущее и просчитывающая столь много вероятностей, что ее решения чуть масштабнее простейших невозможно было проверить. Но она не ошибалась в простейших. Мы сделали все возможное, чтобы эта машина не ошибалась. Это действительно было так: смертные не могли предугадать, что это случится. И никто из других богов не мог.
Вайдвен не может сдержать беззвучное ругательство, когда наконец понимает, что на самом деле видит Эотас, когда глядит глазами своего носителя на руины древнего города Энгвита. И когда понимает, что ничего —
совсем ничего —
не может с этим сделать.
Кипящий болезненный жар уходит волнами божественной лихорадки. Эотас вычищает из себя стыд за самое страшное преступление в истории Эоры, отделяет себя от своей вины, как зерна отделяют от плевел. Вайдвен молчит, не зная, что сказать. Ему ничего не приходит на ум.
«Мне жаль»?
Да уж, Хель его подери, ему жаль. В человеческом языке еще не придумали слов для такой вины.
Если смертным повезет, они никому больше не понадобятся.
Все, что я делаю, тихо говорит Эотас, все жертвы, на которые я иду сейчас, все преступления, вина за которые будет на мне одном… не было жертвы страшнее и прекрасней той, что принес Энгвит. Моя ошибка лишила ее всякого смысла. Все, что происходит в мире, Вайдвен… ничто из этого больше не имеет смысла. Ты видишь, как видит смертный человек: лишь то, что непосредственно касается тебя. Я вижу всю Эору. Пока мы стоим здесь, я вижу, как пожирают адровую пыль последние защитники Энгвита в подземельях, не видевших солнца тысячи лет. Я вижу, как мне в жертву приносит своих детей островное племя и потом окропляет поля их кровью. Я вижу, как смертные любят и как ненавидят, как веруют в ложь и как ищут истину, как играют с ними боги — равнодушные, принявшие неизбежность цикла, из которого нет выхода. Непрерывно вращается Колесо, с каждым оборотом перетирая в пыль бесчисленное множество душ. И ничто из этого не имеет смысла.
Вайдвен отчаянно тянется к тусклому огоньку, пытаясь прикоснуться к меркнущему свету, сплести его со своей душой, как делал Эотас раньше — но Вайдвен не бог, не Хранитель и даже не сайфер, он не умеет… и Эотас не пускает его в себя. Только, вглядевшись, он может различить почти невидимые капли тьмы внутри ослепительного сияния. Тьма растет внутри Эотаса, как опухоль, как ворласовая пыль, что однажды заставит его задохнуться собственным светом.
