Он и видит колдуна почти сразу — в ясном сиянии Эотаса, превращающем ночь в тусклую раннюю зарю. Тварь, увенчанную целой короной витдирских рогов и покрытую древесной корой, словно кожей. Тварь, чья магия превратилась в червей и сожрала потроха воина Стальной Звезды меньше чем за полминуты.

Кто-то стреляет в колдуна с той стороны, где недавно шел бой; стрела застревает в толстой коре безобидной иголкой. Друид только небрежно отмахивается когтистой лапой, заставляя огромную полосу шипастых колючек прянуть вверх из окровавленной земли и сплести непроходимую стену между Вайдвеном и его солдатами.

Потом человек с оленьей головой встречается взглядом с безоружным крестьянином, возомнившем о себе, будто он — вместилище бога.

— Ублюдок собственноручно отправил в Хель не меньше десятка солдат, прежде чем прорвался к тебе, — говорит Сайкем, вороша ногой пепел. — Его не брали ни стрелы, ни мечи, ни заклинания.

Сайкем крепко впечатывает сапог в столь почитаемую дирвудскими лесными колдунами землю, возвращая ей то, что когда-то было друидом. Вайдвен молчит. Солдаты за его спиной собирают останки сожранного заживо послушника; краем уха он слышит их перешептывания о том, что тела пора начинать предавать кострам вместо земли, не то в них прорастут охочие до человечьего мяса споровики. Плотоядная плесень предпочитает доедать живых, но не брезгует и мертвечиной.

— Это люди Унградра? — наконец спрашивает Вайдвен. Голос — все равно что точильный камень попытался бы заговорить.

Сайкем понимает. Все они понимают.

— Нет. Они подобрали стрелы под его цвета, но на их одежде нет ни гербов, ни меток. Унградр не стал бы нападать ночью и без предупреждения. Это местные дикари, самозваные защитники Дирвуда.

— Почему дозорные не пробили тревогу? Им кто-то помог пробраться в лагерь?

Эрл кивает на бурую кашу у себя под ногами.

— Пробили, как только заметили южного часового, насаженного на шипы. Мы проверим, но, вероятней всего, они следили за нами от Холодного Утра. Выродки любятся с делемган, а те доставляли нам немало хлопот с первого же ночлега в лесу.

У редсерасских стрел лиловое оперение. Самая дешевая краска в Редсерасе — ни с чем не спутать. Вайдвен запоминает это так же крепко, как и то, что друидов надо убивать до того, как они оборачиваются зверьми и превращают шкуру в неуязвимую древесную кору. Может быть, крестьяне из Холодного Утра были невиновны перед Эотасом, но тварь, живьем выедающая людей изнутри своим колдовством, заслуживает только той доли новой зари, что превратит ее в горстку пепла.

Вайдвен понимает, что до этой ночи не знал, сможет ли Эотас убить своим божественным пламенем живое существо. Огонек внутри него все так же полон неистовой безусловной любви, и Вайдвен не может вспомнить, изменилось ли что-то в миг, когда лучи света сожгли колдуна дотла, не оставив даже костей.

Наверное, нет. Наверное, так любят боги. Единственная милость Гхауна — легкая смерть; что говорить тогда о его любви?

Вайдвен не решается задать вопрос, но Эотас отвечает ему все равно:

Он стоял на пути зари и сгорел, как сгорит всякий, решивший остановить солнце от восхода. Я сожалею о его смерти. Я пойду на многое, чтобы над Эорой снова сиял рассвет. Что из этого ты назовешь любовью?

— А ты кого угодно так можешь сжечь?

Эотас замолкает на пару мгновений, а потом тихо смеется.

Зависит от ситуации, я полагаю. Обратить в пепел Магран даже для меня было бы непростой задачей.

— Даже не знаю, что пугает меня больше — то, что ты не сказал «да» или то, что ты не сказал «нет», — хмыкнув, признается Вайдвен. — А тот парень с луком, он правда… промахнулся? Или я тебе еще и за это должен?

Глубокая нежность зари наполняет его прозрачным рассветным сиянием, и Вайдвен вдруг видит в ней отражение каждой грани своей боли и своего гнева. Он вдыхает едва-едва брезжущий, холодный, предутренний свет, и вдруг понимает, насколько бессмысленна его злость, насколько ничтожна в сравнении с неистовым огнем новой эры, простирающимся над миром смертных. Где-то там, на этой земле, за всемогущим маревом зари, жил человек, хранивший берега Иске Иен от вторжения чужаков. Вайдвен всматривается в жарко и светло горящую искру его жизни, искру, что метнулась навстречу ослепительному взору рассвета — и растворилась в белом сиянии. Еще одна искорка, чуть тусклей первой, бросается следом — и тает точно так же, а вслед за ней — еще одна, и еще, и еще.

— Мы высекаем искры, — одними губами повторяет Вайдвен когда-то услышанные слова. Заря ложится ему на плечи уверенным касанием божественных ладоней.

И вокруг нас уже пылает пожар.

Они идут по старым лесам Дирвуда, сметая на пути все, что не успевает убраться прочь. Одичалые орланские своры, бешеных делемган, проснувшихся лесных тварей, малочисленные — пока что — отряды дирвудцев вперемешку с разномастными наемниками, посланные замедлить продвижение войска Божественного Короля. Но слишком мало времени было у Унградра на то, чтобы собрать людей, до последнего ему не верилось, что Святой — Безумный, как его называют дирвудцы — Вайдвен решится разделить свою голодную нищую армию и штурмовать горные перевалы, перетаскивая тяжелую кавалерию и осадные орудия через Белый Переход.

Но Безумный Вайдвен перешел горы, без боя прошел через Холодное Утро и продолжает наступление на запад — и его не могут задержать ни гланфатанские воины, стерегущие руины древних городов Энгвита, ни колдуны, звери и призраки дирвудских лесов, ни наспех снаряженная и отправленная навстречу пехота.

Вайдвен — и каждый человек в его армии — вздыхает с облегчением, когда леса у берегов Иске Иен остаются позади. Дальше на северо-запад простираются холмы и поля, а леса и рощи встречаются куда реже, чем в юго-восточной части Дирвуда. Среди холмов и полей любой редсерасец чувствует себя как дома. И особенно — редсерасец-кавалерист.

Редсерасская кавалерия разметала полтысячи человек под руководством сейна Велта, одного из сторонников Унградра, почти не заметив сопротивления. Тяжелая конница могла сражаться и под градом стрел, а пуля из аркебузы не пробьет стальной доспех, пока всадник не окажется на расстоянии по крайней мере тридцати пяти ярдов. Эрлы и сам Вайдвен справедливо опасались дирвудских пушек, но у Велта не было пушек — а у Унградра не было времени доставить их герцогу в срок.

В опустевших энгвитанских руинах Вайдвен велит поставить лагерь: местных дикарей, защищавших свои святыни, перебили всех до единого, а адровые истуканы, едва только подняв оружие, вернулись на свои места сразу же, как заметили Божественного Короля. Вайдвен хмыкает про себя: не иначе, признали Эотаса, и оказывается прав — солнечный огонек внутри теплеет, будто бы вернувшись в давно покинутый дом.

На кратком совете эрлы приходят к единому мнению: армия продвигается быстро лишь потому, что у дирвудцев не было времени подготовить оборону. Рано или поздно непобедимая кавалерия столкнется с пушками, а пехота — с куда более многочисленными, лучше обученными и экипированными солдатами, а также с магами и сайферами, которыми славится Данрид Роу. И поэтому, говорит Сайкем, нельзя давать Дирвуду опомниться. Нельзя позволить Унградру собрать свое войско в единый кулак — потому что в открытом сражении Вайдвену не победить. Поэтому, говорит Лартимор, нам придется разделить армию снова. Отправить отряды на юг и на запад, пока основные силы будут пробиваться на север к цитадели Халгот.

Кавенхем предупреждает — скорее всего, мелкие отряды будут потеряны. Скорее всего, они не дождутся, пока объединенное войско Вайдвена и Морая после взятия Халгота доберется обратно. Но дадут им время — то же самое время, которое сейчас отчаянно пытается выиграть эрл Колдуотера.

Вайдвен глядит на карту. Красным флажком на ней отмечен маленький городок-деревушка на пути к Норвичу, и, прочитав название, он не может сдержать кривой усмешки. Он даже спрашивает при случае у Водена, как дирвудцы выбирают имена своим поселениям и всему остальному, например, войнам. Воден славный парень и поэтому отвечает честно — как попало. Он не имеет ни малейшего представления, почему следующая их цель носит название Долины Милосердия.