Вайдвен отворачивается: он навидался таких гордецов немало еще в Редсерасе. Маграниты и скейниты не признают ни непрошеной помощи, ни снисхождения наделенных властью. Лежать магранитской безделице в траве у чьего-то дома, пока в ком-нибудь осторожность не проиграет жадности — а там уже одним богам ведомо, что с ней будет. Вайдвен от души надеется, что та как можно скорее закончит свой путь там же, где и начала — в огне кузни.

Эотас улыбается внутри, и Вайдвену становится чуть легче. Он негромко окликает уже почти затерявшуюся среди солдат Кэтис, и та с неохотой возвращается:

— Мой король?

— Спасибо, — искренне благодарит Вайдвен. — Могло выйти куда хуже.

Кэтис не без труда пожимает плечами — кольчуга заметно стесняет ее движения.

— Не думаю, что Эотас обрадовался бы, если бы мы начали грабить сдавшихся.

— Мы и так их грабим, — тихо замечает Вайдвен. — Здешний лорд не обрадуется тому, что у его крестьян почти не осталось зерна.

Кэтис смотрит на него так, будто он сказал что-то крайне удивительное.

— Ты ведешь армию, Святой Вайдвен, а о врагах своих заботишься, как о друзьях, — так же тихо произносит в ответ она. — Дирвудцы не будут так щедры, да и среди твоих людей не все с тобой согласны. Будь осторожен.

Эотас так радуется ее словам, что обнимает ее солнечными лучами, на мгновение превращая волосы Кэтис в искристый рыжий пламень. Вайдвен радуется куда меньше, но удивляться здесь нечему. После Холодного Утра пойдут разговоры, и счастье, что строгие редсерасские законы предусматривают множество способов склонить несогласных на сторону Божественного Короля.

Ни один рыцарь из орденов Редсераса не позволил бы себе забрать символ веры, пусть даже ложной веры, отняв его у слабого, сдавшегося без боя… но это только в сказках смелые и добрые рыцари побеждают в войне, где не страдает ни один невинный. Вайдвен обещал своим людям дирвудские богатства, но все это должно было быть иначе, все это не должно было превращаться в разгромы и грабежи… в отчаянии Вайдвен взывает к Эотасу — покажи им, объясни, как только боги умеют объяснять истину!

Но Эотас молчит. И Вайдвен молчит. Армии нужно зерно, а солдатам нужно золото.

Когда они оставляют Холодное Утро позади, на прощание деревенский староста желает им удачи. И обреченная горькая усмешка в его голосе никого не удивляет.

***

Иске Иен вьется перламутровой лентой до самой Бухты Непокорности, до залива Жемчужного леса. Прочь от колдовских болот Эйр Гланфата, прочь от скупых холодных предгорий — путь пролегает по дирвудским лесам, и армия, огромная, неповоротливая, движется еще медленней прежнего.

По ночам больше не видно Утренних Звезд. Над головой беспокойно шелестят кроны высоких деревьев, и слава богам, если эти деревья не оживают. Вайдвену начинает казаться, что делемган и вся подвластная им лесная живность ненавидит редсерасцев в любых уголках Эоры, не только дома; счастье, что эотасов свет обжигает их не хуже огня. Освященные жрецами клинки справляются с делемган и пуграми не так легко, как с податливой звериной плотью, но справляются. Вот только дозорные теперь стоят не только на границе лагеря — с тех пор, как древесные корни ночью задушили несколько десятков человек.

Зато больше нет нужды беспокоиться о голоде. Мяса с дирвудских вепрей, волков и штельгаров хватает сполна.

— Звери жрут людей, деревья жрут людей, грибы жрут людей. Откуда здесь вся эта нечисть?! Мы на самом севере Дирвуда! Это же не гребаный Эйр Гланфат!

— Эйр Говнат, — мрачно передразнивает товарища дозорный. — Дирвудцы прогневали Эотаса. Вот и погляди, что здесь теперь творится.

Вайдвен старательно не смотрит на часовых, изо всех сил пытаясь сдержать неподобающую усмешку. Его солнечный ореол идет волнами света, потому что Эотас, в отличие от своего смертного носителя, подобными глупостями не занимается. В его теплом веселом мерцании отчего-то кажутся не такими и жуткими колдовские леса, полные древних тварей; отчего-то кажутся не такими непоправимыми страшные смерти солдат, задушенных корнями, порванных штельгарами, отравленных ядом пугр, сожранных изнутри живой плесенью…

В последний раз Вайдвен спал, не просыпаясь посреди ночи, наверное, еще у Холодного Утра. А с тех пор минуло уже почти полмесяца — Дирвуд быстро приучил их бояться любого лесного шороха. Жрецы чертят защитные руны у лекарских палаток и у шатра самого Вайдвена каждую ночь, хотя Вайдвен не раз повторял им, что в этом нет нужды — Эотас не позволит никому навредить ему. Оруженосцы неизменно пытались припрятать в королевской палатке короткий меч и кинжал — Вайдвен подозревал, что по приказу Лартимора. Эрл не оценил избранное святым оружие и с самого начала похода пытался вразумить своего короля; Вайдвен же вежливо отказывался от предложенных мечей, арбалетов, луков и кинжалов, и оставался верен своей палке. Палка когда-то была боевым посохом, но Вайдвен велел снять с нее всё железо, кое-как ускользнув от объяснений туманными и откровенно бессмысленными речами о том, что эотасианскому святому не пристало носить «боевое» оружие. Оружейник особо не вникал — Эотас сиял так заманчиво, что бедолага поверил бы любой чепухе. Вайдвена заботило только то, чтобы палка стала полегче и чтобы ее можно было без опаски использовать как дорожный посох. Палка оказалась добротной и пока что ни разу не подвела, а на скользких горных тропинках уже успела не единожды спасти своего владельца от конфуза и, вероятно, сломанной шеи.

Вайдвен улыбается в темноте шатра, вспомнив, как шептались солдаты, что это наверняка могущественный волшебный скипетр, благословленный самим Эотасом. Ему кажется странным, что он еще способен улыбаться; что солдаты у костров еще могут шутить и смеяться над шутками друзей. Может быть, опять эотасова магия. А может, это сложнее всего было там, на крутых склонах Белого Перехода, где теперь сложены маленькие каирны над могилами первых погибших, а теперь — они привыкают к идущей с ними бок о бок смерти, как прежде привыкли к голоду и покорству. Раньше людей убивал ворласовый кашель, теперь — древние лесные твари.

Какая, к Гхауну, разница.

Его будит свист, треск и влажный звук удара, с каким железо встречается с землей. Вайдвен распахивает глаза и безмолвно глядит на еще дрожащее серо-серебристое оперение стрелы, пробившей ткань шатра.

Крик снаружи заставляет его поверить, что это не сон.

Какого цвета оперение стрел у редсерасских лучников? У дирвудских? Эотасово сияние выжигает длинные серебряные росчерки на веках Вайдвена изнутри, пока он выбирается наружу, пока пытается разобрать хоть что-то в бурлящей вокруг черноте, взбугрившейся алыми волдырями факелов и костров. Короткие свистящие отблески неохотно превращаются в стрелы. Звенящие вспышки огненного света — в клинки.

«Он здесь, — слышит Вайдвен. — Он здесь». Дирвудский диалект. Незнакомый голос. Воздух натягивается тугой струной и коротко щелкает совсем рядом, из вдруг оскалившейся стальными клыками тьмы.

Как быстро стрела покрывает расстояние в тридцать ярдов?

Медленнее, чем свет.

Солнечный огонь на мгновение выхватывает из темноты низкорослую фигуру орлана-стрелка, и в тот же миг тот, вскрикнув, бросает лук и прижимает ладони к вдруг ослепшим глазам. От мучительной агонии его незамедлительно избавляет чей-то огромный цеп.

— Вайдвен!

— Он промазал, — Вайдвен разжимает кулаки и с отстраненным удивлением ощущает, что его ладони мокрые от пота. — Сколько их?

— Пара десятков, — качает головой солдат, подходя ближе. Послушник Стальной Звезды, вспоминает Вайдвен. Из брони на нем только кольчужная рубаха — наверное, ничего больше он и не успел надеть, прежде чем выбежать из палатки и вступить в бой. — Уже почти…

Он замирает, не договорив. Цеп падает на землю с глухим ударом, пока воин, хрипло воя от боли, пытается пальцами разорвать брюхо железной кольчуги. Вайдвен бросается ему на помощь, но не может понять, в чем дело — под кольчужной рубахой нет ран, не считая царапин и ссадин. Скрючившись в его руках, послушник блюет кровью, и в луже скользкой рвоты Вайдвен различает копошащихся личинок. Черви растворяются в кровавой жиже быстрее, чем он успевает хотя бы выдохнуть: друид.