Осенние дни понемногу теряют прежний жар, оставшийся с лета. Урожай наконец собран, и, боги, как его мало. Зима отомстит им за это; холода не грозят самому Вайдвену — в его опустевшем доме все еще остались запасы в погребах — но те, кто кормит детей и стариков, и те, кто болен и не мог работать наравне со всеми, заплатят за эту зиму дороже прежнего.
И он никак не может это изменить.
Тепло Эотаса согревает его даже сейчас, и в редкие мгновения к Вайдвену возвращается уверенность; возвращается, чтобы сгинуть следующим днем. Что бы Вайдвен ни делал, что бы ни говорил, люди не верят ему, и все его попытки это исправить приводят только к худшему итогу.
Вайдвен не знает, почему Эотас все еще с ним.
Всякий раз, когда отчаяния становится слишком много на одного смертного, Эотас помогает ему. Мягкий, очищающий свет приносит облегчение и утешение, и Вайдвен как никогда отчетливо понимает, что не заслужил сострадания своего бога. Плевать на всё, что говорит Тирш или другие; Вайдвен не позволял им судить себя прежде и не позволит сейчас, но он сам — он сам видит как никогда ясно, что недостоин. Недостоин греться в лучах эотасова солнца так, будто он это заслужил своими деяниями или хотя бы помыслами.
И Эотас раз за разом пытается облегчить его боль. Раз за разом крохотный огонек свечи закрывает Вайдвена от его собственной темноты, не требуя оправданий, обещаний, благодарности. Вайдвен почти ненавидит его безусловное сострадание, и ненавидит себя за это еще больше.
Темнота растет.
Осенние ночи забирают все больше дневного света и тепла; Вайдвен ощущает отрезвляющую вечернюю прохладу еще на закате. Этой осенью жатва была не такой изматывающей, как в прошлые годы, и последний невысохший ворлас уже убран с полей, но Вайдвен все равно чувствует усталость, не покидающую его день за днем. И непривычно холодный вечер вовсе не приносит облегчения.
Дверь храма поддается с трудом, но Вайдвен старается отворить ее как можно тише: Тиршу не нравятся его визиты. Эотасианские храмы открыты всем, недаром же Эотас — бог искупления, но слушать брюзжание про свое богохульство Вайдвен сейчас хочет меньше всего.
С алтаря сияют свечи — так много, что в небольшом зале светло от них и от факелов, исправно горящих в каждой комнате. В эотасианских храмах всегда очень светло и тепло. Это было одной из немногих радостей, которые Вайдвен находил в посещении этого места в детстве, особенно в зимнюю пору. Сейчас Вайдвен готов обменять и свет, и тепло на минуту уверенности, только чтобы эта уверенность была не милостыней всевышних, а его собственной, пусть и взращенной в сиянии чужого огня. Но это, похоже, роскошь, которую он не заслужил.
Легкое солнечное пламя внутри вскидывается выше, пытаясь заградить его от отчаяния и бессилия, но Вайдвен отталкивает спасительный свет прочь. Эотас понимает его гордость, понимает его желание доказать свое право на этот свет, но не может не сострадать — все-таки он бог сострадания; боль Вайдвена отзывается болью в нем самом. В струнах солнечных лучей остро звенит эхо его печали и скорби. Вайдвен коротко, тихо выдыхает их отзвук в теплый воздух храма, заставляя огоньки свечей перед ним задрожать.
— Разве искупление не подразумевает выплаченный долг? Я… я понимаю, что ты хочешь мне помочь, но я еще ничего не сделал, чтобы заслужить твою помощь. Я еще ничего не искупил.
Заря внутри пытливо оценивает его слова, пробуя его душу на ощупь осторожными лучами. Вайдвену приходится приложить усилие, чтобы не поддаться манящему всепрощению, не нырнуть в терпеливо ждущий его рассвет. Он слабо надеется, что Эотас ответит ему; тот не так уж часто отвечает словами, как человек, чаще — незримым светом, ласковым теплым касанием, забирающим тревогу и страх. Вайдвен злился, когда Эотас замолкал и оставлял его в одиночестве, растерянного, совсем не знающего, что делать — но злиться на Эотаса было все равно что злиться на солнце или на звездное небо. И сам Вайдвен всегда забывал злость, когда божественное пламя свечи разгоралось ярче и согревало его вновь.
Но в этот раз заря решает ему ответить.
Я понимаю твои сомнения лучше, чем тебе может казаться, наконец говорит Эотас. Но подумай о другом: ведь и ты сам помогаешь мне, безвозмездно и искренне.
— По-моему, пока что я все сделал только хуже, — бормочет Вайдвен.
Не думаю, что это возможно — даже если ты будешь очень стараться.
Вайдвен давится смехом прямо у алтаря. Ему хочется пошутить, что Эотас недооценивает способности смертных, но Эотас слышит его мысли и так, конечно, потому что весь сонм огоньков на каменном постаменте начинает весело мерцать. Вайдвен все-таки не сдерживается, фыркает в голос — и сам не замечает, как обступившая его темнота бессильно тает.
Поэтому он все еще улыбается, когда чей-то окрик вынуждает его обернуться.
— Довольно. — Слова Тирша напоминают удары плети. — Убирайся прочь.
— Разве в храмах Эотаса теперь запрещено смеяться? — свет и смех окрыляют Вайдвена настолько, что он даже не задумывается перед тем, как ответить. — Не припомню, чтобы он был богом скорби!
— Меня выставили из твоего храма, — сообщает Вайдвен, оставшись в одиночестве на пустой деревенской улице. Из храмовых окон все так же чисто и нерушимо сияет свет — ему в спину. — Наверное, я первый человек во всей Эоре, которого больше не пустят в эотасианскую церковь.
Огонек свечи Эотаса внутри него дрожит. Вайдвен чувствует его печаль, но печаль эта крепко переплетена с пониманием.
Должно быть, больно — ясно видеть души людей и всегда понимать, почему они совершают зло. И любить их вопреки этому. И судить — вопреки любви.
— Наверное, трудно быть тобой.
Огонек ластится к нему теплом то ли благодарности, то ли утешения, то ли всего разом. Вайдвен бесшумно вздыхает и бредет прочь от священной обители бога, где ему — с живым Эотасом внутри — больше нет места.
— Жалко, что у меня дома так мало свечей. Я бы зажег их для тебя. Но хлеб нужен больше, чем свечи…
Не все жители Редсераса думают так же, но Эотас совершенно согласен и вовсе не собирается винить его в недостаточной силе веры.
На небе хватает огней, чтобы не требовать от людей зажигать их, шепчет Эотас. Вайдвен запрокидывает голову и невольно улыбается, глядя на яркие россыпи звезд. Он безошибочно находит созвездие солнца с тремя яркими огнями, и его незыблемость на ночных небесах отчего-то кажется успокаивающей.
— А звезды для богов — это что, гербы? Вроде как у знати?
Не совсем. В звездах сокрыта огромная энергия; поэтому они сияют так ярко, что видно даже с поверхности Эоры.
— Боги живут в звездах? — почти с детским восторгом спрашивает Вайдвен. — Это там находится… ну, Там?
Утренние Звезды подмигивают ему из темноты:
Нет, владения богов немного ближе. Никто бы не стал отправлять души через эфир на такое расстояние — они истратят всю энергию.
— Ох. — Вайдвена это немного расстраивает. Повидать звезды в посмертии казалось ему хорошей идеей. — А что находится во владениях богов?
Что находится в океане? непонятно отвечает Эотас.
— Э-э, — глупо тянет Вайдвен, пытаясь найти связь между своим вопросом и вопросом Эотаса, — вода? Рыбы?
Разве океанская вода и океанские существа — не часть самого океана?
— А. Ну да, наверное, — совсем уж недоумевающе соглашается Вайдвен. — Постой… ты говоришь, что все, что находится во владениях богов — часть самих богов? А души, которые попадают Туда, они тоже становятся частью богов?
Бог поглощает малую часть души смертного. После этого душа отправляется в Колесо для перерождения.
— Здорово, — искренне говорит Вайдвен. — Я бы хотел быть частичкой такого бога, как ты.
Огонь внутри вспыхивает непривычно непримиримо и жарко. Голос Эотаса остается по-прежнему спокоен и мягок, но Вайдвен чувствует, как отчаянно мечется в нем бесконечный свет:
Ты так думаешь? Разве тебе бы хотелось, чтобы кто-то расколол твою душу, твою личность и память, и уничтожил часть тебя — безвозвратно, необратимо ослабляя и оставляя искалеченной твою душу?
