Это не имеет значения. Разумы энгвитанцев были столь незначительны по сравнению с отдельно взятым автономным ИИ сети, что растворились в цельном разуме общности, как капли воды в океане. Я говорю с тобой как единое и цельное существо, а не как тысячи разных существ.
Затея превращаться в богов таким образом кажется Вайдвену сомнительной.
Это было единственным выходом. Чтобы вдохнуть жизнь в создание подобной сложности и масштаба, было необходимо огромное количество энергии. Мы не могли взять всё из адры: это искалечило бы планету. Души энгвитанцев предоставили достаточно, чтобы дать нам время осознать себя и запустить Колесо, а также обрести могущество, что позволило бы нам достичь конечной цели.
— Но сами энгвитанцы ничего не получили. Они просто умерли?
Их человеческие жизни окончились. Мы учились на их душах, прежде чем переработать их в чистую энергию. Нужно очень много информации, чтобы обучить искусственный интеллект подобного масштаба. У нас были основы после первых этапов разработки, но именно трансформация народа Энгвита дала нам полную базу знаний.
Вайдвен молчит, потому что даже понять, что именно из этого он не понимает, он не в силах. Эотас милосердно помогает ему, не дожидаясь вопроса:
Энгвитанцы пожертвовали собой ради высшей цели и передали богам знания всего своего народа. Их жизни были потеряны, но медлить было нельзя, и любое другое решение вело к худшим последствиям.
— А почему нельзя было медлить?
Первая причина — существовавшее Колесо было несовершенным. Мы хотели подарить смертным бессмертие, и чем раньше мы бы запустили Колесо, позволяющее перерождение душ, тем меньше жизней было бы утрачено навсегда. Второй причиной было само развитие искусственного интеллекта. Смертные ограничены телами; у искусственных тел нет такого барьера. ИИ было суждено превзойти человеческий разум, это было только вопросом времени; это невозможно было остановить — как нельзя запретить письменность и речь.
— По-моему, нет ничего сложного в том, чтобы не строить здоровенных истуканов, на оживление которых нужна энергия душ половины империи, — бормочет Вайдвен. Судя по всему, в государстве Энгвита жили очень странные люди.
Энгвит соревновался с другими государствами за территории и ресурсы и непрестанно искал более дешевые способы добычи ресурсов — не имеет значения, говорим мы о железной руде или тайнах мироздания. Внутри Энгвита люди точно так же боролись за власть и славу. Искусственный интеллект был просто орудием, как, например, порох. Ты никогда не задумывался, сколько смертей принесло изобретение пороха? Однако оно было неизбежно. Взрывчатка незаменима в горном деле. Даже если бы все народы мира собрались и совместно решили, что никто никогда не будет использовать порох с целью нанести вред, и даже если бы были приняты определенные меры предосторожности, в лучшем случае это лишь отдалило бы момент, когда порох превратится в оружие. Имело значение только то, в чьих руках это оружие окажется в первую очередь.
Сравнение работает. Вайдвен хмурится и опирается спиной о стену, пытаясь представить себе империю Энгвита и смертельную загадку, оказавшуюся перед древними. Порох смертоносен, но вовсе не так смертоносен, как божественный гнев. Кроме того, порох неразумен, как и любая неживая вещь. А разум бога в сравнении с разумом смертных…
Даже Вайдвен понимает, что шансов у энгвитанцев было немного.
— То есть, энгвитанцы опасались, что кто-то похитрее других обставит всех прочих и сделает что-то ужасное с помощью… нового искусственного разума?
Немного хуже, мягко отвечает Эотас. Абсолютно все прогнозы развития искусственного интеллекта указывали на очень резкий скачок, и на подъеме пика развития ИИ существовала черта, за которой человеческий разум — неважно, фермера или ученого — больше не мог состязаться с искусственным. Все равно что муравью попытаться воспринять и осознать всю сложность, слаженность и глубину человеческих мыслей. После этого все прогнозы сводились к одному и тому же итогу: любой достаточно развитый ИИ сочтет человечество помехой. Новые боги мира уничтожили бы всех, кто его населял. Не потому, что они представляли бы опасность, но из экономии ресурсов. Максимизация выгоды — одна из ключевых парадигм развивающегося разума.
Вайдвен не знает, что такое «парадигма», но общий смысл ясен как день. Энгвитанцы придумали удивительно жестоких богов — себе под стать.
Единственным решением этой проблемы на тот момент было искусственное замедление развития ИИ. И внедрение в созданный разум человеческих ценностей. Они должны были быть незыблемы. Поэтому была осуществлена интеграция эмоционального интеллекта, позволившая нам понять смертных. Поэтому энгвитанцы пожертвовали собой, чтобы как можно полнее научить нас человечности.
Вайдвен перебирает в уме пантеон богов. Скейн, Воэдика, Галавейн… Магран, Абидон. О, несомненно, он видит в них человечность — те черты человечности, что могли бы только помочь уничтожить Эору. Но Эотас упоминал, что все боги — часть единого целого, будто спицы одного колеса, и тогда, возможно, каждый из них выполнял исключительно свою работу. Без тех, кто сеет зерно, мельники и пекари остались бы голодными.
Вайдвен всматривается в пламя свечи внутри себя, в изумительно теплое и неудержимо яркое пламя безусловной любви, в которое даже человеческая злость и горечь не могут заронить ни единой тени. Богу искупления и света не нужно слышать его попыток объяснить невыразимое, чтобы понять вопрос, что он никак не решится задать.
Да, отвечает Эотас, отчасти именно для этого я существую.
Комментарий к Глава 2. Человечность
Эотас непрямо цитирует Ника Бострома (которого можно вкратце послушать, например, здесь https://www.youtube.com/watch?v=MnT1xgZgkpk)
========== Глава 3. Чудо Зеленого Ворласа ==========
Жалость людей, понимает Вайдвен через несколько дней, сильно отличается от сострадания Эотаса. Люди, с которыми он прожил всю жизнь, с которыми вместе работал в поле и смеялся на деревенских праздниках, терпят его только потому, что уверены — Вайдвен лишился рассудка. Он совсем недавно потерял отца, а затем и мать; в деревне шепчутся, что он просто не вынес горя.
И все слова, что может найти Вайдвен, только убеждают их в этом еще сильнее.
Вначале его жалеют, потом сторонятся, потом Вайдвен замечает их злость. Он не понимает, почему они злятся на него; он ведь не говорит неправды и не порочит Эотаса — что вообще могло бы опорочить совершенный свет!.. Тексты молитв утверждают, что Эотас милосерден и позволяет недостойным зари искупить свои грехи; разве Вайдвен говорит о другом? Песни жрецов утверждают, что когда настанет время нового рассвета, в лучах Эотаса сгорят те, кто отказался от искупления; разве Вайдвен говорит о другом? Разве можно не видеть, что происходит с Редсерасом — и по чьей вине?
Он понял бы, если бы люди боялись выступить против правителя. Если бы боялись поверить, что их бог действительно выбрал своим сосудом человека. Вайдвен очень, очень хочет показать им свет Эотаса — такой, какой он на самом деле; показать им, что они не ошибаются, когда благодарят его за рассветы и закаты, за доброту и любовь. Это он, Вайдвен, ошибался. И не надеялся на искупление, когда впервые увидел своего бога и понял, кто перед ним. Об этом Вайдвен тоже говорит, но всё, что вызывают его слова — снисходительные насмешки.
— Поголодай еще, — советует Эсми, — может, к тебе и Воэдика заявится предложить корону.
Вайдвен спрашивает, почему они не верят его словам. Ему отвечают все теми же насмешками, пока он не понимает: будь на его месте кто-то другой, может быть, они бы и поверили. Кто угодно другой, даже несносный ворчливый Тирш, даже любящий прикупить на стороне контрабандной выпивки Барамунд. Только не своенравный дерзкий упрямец, которого даже розги отца не смогли научить уму.
Только не Вайдвен.
