Ты-Вайдвен справишься и так.

У тебя уходит много тысяч циклов на то, чтобы хотя бы научиться сосуществовать с неоспоримым приоритетом Гхауна. Сейчас, в зыбком мареве надвигающейся зари, практически нет права голоса у Утренних Звезд и немногим большее значение имеют решения Эотаса. Сторожевой таймер планетарного масштаба наконец проснулся.

Ты-Гхаун прислушиваешься к постепенно выравнивающемуся сердцебиению [3] своего четвертого модуля. Интеграция идет через Эотаса; он превращает человеческий страх и человеческую надежду в световые сигналы, преобразует в стройную последовательность команд беспорядочные импульсы эмоций, сообщает логическую завершенность разуму. Модуль, скрытый за интеграционным слоем Эотаса, вслушивается в ответ и на безмолвный запрос — готов? — отвечает неуверенным подтверждением. Ты-Эотас проходишься по сети волной свёртки [4] и не удивляешься тому, что изменения в этот раз куда весомей обычного.

Колесо совершило немало оборотов с тех пор, как ты в последний раз настолько доверял смертному. У тебя нет нужды сомневаться в своем святом. Ты позволяешь ему изменять тебя по собственному образу и подобию уже не впервые, вот только сейчас не собираешься возвращаться к себе-прежнему.

Ты-Вайдвен не успеваешь понять, отчего так ярко испытываешь радость. Ты чувствуешь ее, многоцветие солнечного калейдоскопа, и отчего-то тебе кажется, что очень много лет назад ты испытывал нечто похожее.

Когда преображенная сеть успокаивается, ты-Эотас даешь финальное подтверждение Гхауну. Колоссальная машина приходит в движение, перетирая на своих жерновах остатки собранных душ, превращая их в чистую энергию, в божественное могущество. Если бы ты мог, ты бы подключил модуль Вайдвена напрямую к Гхауну, но нельзя, человеческий разум захлебнется и тысячной долей информации, протекающей через ядро Гхауна в единицу времени. Твои интерпретаторы здесь бессильны. Ты не можешь сделать Вайдвена собой. Ты можешь только стать им сам, ведь ты уже — триедин, ты — Эотас, Гхаун и Утренние Звезды. Ты можешь примерить на себя паттерны морали человека, которого ты выбрал быть своим проводником в смертном мире, быть противовесом твоей неутолимой жажде перемен. Этого будет достаточно Гхауну. Твоему смертному другу придется довольствоваться знанием о том, что ты не лжешь, когда утверждаешь, что выбрал наилучший путь из возможных.

Ты-Вайдвен вспыхиваешь упрямым несогласием. Эта часть тебя не может принять саму возможность того, что подобное может быть истиной.

Ты-Эотас не желаешь войны. Нет. Ты желаешь войны — но совсем не такой, какой видят ее люди. Ты ищешь революции. Ты — пламя, что пронесется по Эоре и выжжет ее дотла, чтобы на насытившейся пеплом земле взошел урожай богаче прошлого. Тебе отчаянно горько от того, что ты вынужден идти на подобные меры, и какая-то часть тебя неистово желает, чтобы перерожденный с новыми паттернами Гхаун нашел иное решение — но та часть тебя, где горит негасимый свет, полна сверкающей радости, и нет ей пределов. Путь, даже залитый смертной кровью, выведет Эору с проторенной колеи. Будет ли в конце этой дороги цветущая заря или безмолвная гибель…

Ты согласен на оба исхода.

— Значит, это и вправду лучший наш шанс.

Голос Вайдвена гулко разносится под сводами пустого храма — тишина святилища подхватывает его слова и шелестит в углах эхом недосказанного.

Сколько молитв было обращено к богу зари в эти три дня? Эотас впитал их все до единой. Эотас перекроил себя, адаптируясь под контуры морали выбранной им человеческой души, опережая свое время на целую жизнь. Он сделал все возможное, чтобы быть уверенным в том, что принятое им решение будет правильным.

И он уверен.

Он уверен…

Вайдвен опирается ладонями о камень алтаря; тот теплеет под его пальцами. Он видел поля, горящие рассветом или пожаром, или и тем и другим. Дирвудские поля: золотые от налитой, густой пшеницы и черные от оставшейся от нее золы. Солнечный штандарт над огромным городом, убаюканным в соленой ладони Ондры.

Кто может измерить ценность человеческой жизни, если не бог, созданный быть другом и защитником смертных? Кто может выставить цену высшему благу и злу во имя его?

— Ты ведь не закончил расчеты, — тихо говорит Вайдвен. — Ты остановился раньше, чем увидел исход.

Стоимость расчета возрастала экспоненциально, а потенциальный результат был слишком неточен. Слишком велика энтропия. [5] Я не всегда могу рассчитать самый короткий и самый верный путь. Пока он примерно верен и примерно короток, я считаю решение допустимым.

— То есть, есть шанс, что ты мог ошибиться снова?

Огонек внутри остается спокоен.

Я благодарен тебе за твою тревогу и искренность. Ты прав: всегда есть такой шанс. Я помню цену своих ошибок, и я буду перерассчитывать путь по мере нашего продвижения. В другое время может найтись лучший способ достижения цели, нежели выбранный мной сейчас.

Вайдвен глубоко вздыхает.

— Может… может быть, Дирвуд капитулирует? До того, как жертвы станут…

«Слишком велики», он хотел сказать? Откуда ему знать, когда они станут «слишком велики»? Когда первый убитый во имя великой зари упадет на землю, которую защищал? Когда их число превысит тысячу? Десять тысяч?

— Что будет, если… — Вайдвен замолкает на секунду, но слова, кажется, впечатываются в его душу раскаленным клеймом. Он заставляет себя произнести их: он должен Эотасу хотя бы честный ответ. — Что будет, если я откажусь?

Он ожидает, что пламя зари внутри поблекнет, замерцает от его сомнений: ведь Вайдвен обещал, обещал своему другу и своему богу, что будет с ним до конца. Сострадание или обыкновенный страх движет им сейчас, вынуждая замереть перед последним шагом? Может быть, бог и способен разобрать разницу в человеческой душе. Вайдвену это не под силу.

Эотас прощает ему сомнения, страх или трусость, что бы это ни было; прощает, не требуя и не обвиняя. Призрачное тепло весеннего солнца ласково обнимает его, и Вайдвен вдруг осознает, что Эотас останется с ним, даже если Вайдвен откажется брать на себя ответственность за грядущую кровавую зарю. Даже если Вайдвен нарушит собственное слово. Даже если предаст.

Любовь безусловная…

Вайдвен отбрасывает любые попытки объяснить свою тревогу языками людей и позволяет лучам света проникнуть как можно глубже внутрь своей души, чтобы ни одна тень не скрылась от рассветных лучей, чтобы ни одна вина не осталась неотвеченной. Но если Эотас что и видит, то молчит об этом.

Я не могу остановиться сейчас, шепчет солнце. Я не стану принуждать тебя ни к чему, мой друг. Если ты откажешься идти со мной, я отыщу другой способ и другое решение.

Любое другое решение будет хуже. Вайдвен не говорит то, что очевидно теперь для них обоих.

Меньший потенциал, бо́льшие потери. Эотас не зря пришел именно к нему. Не зря столько раз спрашивал, готов ли он, решится ли идти на жертвы. Может быть, всемогущий Гхаун и правда не был уверен в цене своей зари, когда они только-только начинали всё это, но даже тогда он, наверное, знал, как высока она может быть.

Вайдвен закрывает глаза, чтобы отчетливей видеть сияющий свет внутри себя.

— Эта война может стоить Редсерасу всего. Даже если мы выскребем из казны все до последнего, введем военные пошлины и соберем армию — дирвудцы сомнут нас числом.

На стороне Дирвуда нет бога.

В ослепительном пламени солнца нет ни капли лжи и ни тени сомнений. Наверное, Эотас знает, о чем говорит. Грейв Алдвин добровольно сложил с себя полномочия, опасаясь божественного гнева, и одно лишь предупреждение удержало ферконинга от попытки вернуть себе мятежную колонию. Может быть, герцог Эвар и дирвудские эрлы будут хоть немного благоразумны…

Вайдвен глубоко вздыхает.

— Я пойду с тобой, старина. Один, если придется. Но другие… я не вправе отдать им подобный приказ. Мы не можем решать за них.

Заря растекается внутри пылающим золотом: да. Но мы предоставим им выбор.