Эотас согласен с ним. Он настойчиво тянется к огням чужих душ, и Вайдвен послушно вспоминает, что перед ними стоят сотни людей. Недоумевают, должно быть, отчего их правитель вдруг замолчал.

Никто не бежит прочь от слепящего света, как было прежде, в день, когда эотасианского святого высекли на этой же площади. Вайдвен чувствует страх в некоторых душах — страх находиться рядом с неведомым существом, преисполненным нечеловеческого могущества, и страх сбежать и оказаться одним из мертвецов с эотасианским клеймом на груди. Вайдвен тянется к ним лучами и старается успокоить их страх; людские души осторожно и недоверчиво льнут к золотому свету, пока еще опасаясь впустить его в себя.

Ничего. Это ничего, они привыкнут. Вайдвен и сам был такой же.

— Сегодня над Редсерасом встает новая заря, — говорит Вайдвен, обводя взглядом ожидающую его толпу. — Сегодня — первый свободный Весенний рассвет Редсераса. Пусть он будет светлым.

Огонек внутри смеется: это очень расплывчатое определение даже для меня. Вайдвен, ожидавший его слов, улыбается и продолжает:

— Сегодня — вам самим решать, что значит свет.

Он оказывается совершенно не готов к ослепительному всполоху огня внутри, отозвавшегося его словам. Новому солнцу Редсераса напоследок приходится вспыхнуть еще раз.

Стоит отдать должное собравшимся почтить приход весны — они собираются делать это как в Аэдире, торжественно и серьезно. Вайдвен терпит это первые несколько часов, но потом мятежное сияние Эотаса внутри становится совершенно невыносимым. Кому охота встречать весну, слушая заунывные проповеди! Эотасианский жрец, торжественно читающий очередное восхваление богу зари, смотрит на Вайдвена одновременно с ужасом и благоговением, когда тот буквально выгоняет прихожан вон, к праздничным кострам и пенному вирсонегу, который сегодня, возможно, самую малость крепче, чем диктуют эотасианские каноны. Жрецов Вайдвен выгоняет следом и сам выбирается наружу. Кто-то робко пытается вставить, что, мол, владыку света может оскорбить нарушение давних традиций, но Эотас так грозно сверкает на смельчака лучами, что желающих оспорить волю Божественного Короля больше не находится. Вайдвен пробирается поближе к бочкам с вирсонегом: он сыт по горло дворцовым цацканьем со знатью и попытками хотя бы изредка походить на праведного служителя Эотаса. Сегодня он собирается наверстать всё упущенное за долгую зиму, и горе тому, кто встанет на пути пророка зари.

Кто-то окликает его в толпе, и Вайдвен немедленно оборачивается. У него уходит несколько мгновений на то, чтобы узнать говорящего в лицо, но память его не подводит.

— Гард!

— Его светлость изволит вирсонега? — аэдирец и сам едва прячет улыбку за церемонным обращением.

— Его светлость изволит столько вирсонега, сколько сможет выпить! — счастливо соглашается Вайдвен. — В этот раз неразбавленный, надеюсь?

— Согрешил, каюсь. Тяжелая была зима, ваша светлость. — Гард наливает ему из стоящей рядом бочки полную пинту до краев. Пенная шапка, гордо венчающая кружку, хоть и тонкая, но все-таки чуть плотней, чем прежде. Вайдвен пьет с удовольствием и, опустив кружку, усмехается:

— Ничего, много еще будет Весенних рассветов впереди, успеешь искупить все грехи!

Трактирщик смеется: кто бы мог подумать, что когда-то ему доведется угощать вирсонегом Божественного Короля. Вайдвен фыркает, но с любопытством расспрашивает старого знакомого, как нынче идут дела. Гард отвечает не сразу:

— Странно. Признаюсь, не думал, что переживу эту зиму, если останусь в Редсерасе. Многие аэдирцы так не думали. Мы задолжали намного больше пары повозок с зерном: навряд ли кто-то другой смог бы доказать нам, что мы ошибались.

Гард не первый, кто говорит Вайдвену подобное. Он слышал похожее и от других аэдирцев, оставшихся в бывшей колонии, и от служителей иных богов, принявших эотасианство.

— Похоже, Эотас все-таки сумел научить нас чему-то хорошему, — задумчиво произносит Вайдвен. Гард с осторожной усмешкой качает головой.

— Вам видней, ваша светлость, но я не очень-то уверен, что это был именно Эотас.

Пока Вайдвен пытается сообразить, что это должно значить, трактирщика заслоняют новые люди, желающие поговорить с избранником их бога и попросить благословения. Когда наконец он понимает, что имел в виду его старый знакомый, того уже не видать.

Бог-правитель Редсераса не скупится на благословения; Вайдвен старается поговорить с каждым, кто ждет его слова. Иногда Эотас хитрит и пускает в ход свои божественные штуки, позволяя своему святому говорить сразу со многими. Некоторые боятся или стыдятся подойти к нему сами, но Эотас чувствует все равно, и Вайдвен не позволяет им уйти без благословения. Весенний рассвет — не только для тех, кто считает себя достаточно праведным для разговора со святым; к тому же, можно сбежать от пророка, которому не дает пройти счастливая толпа, но не от солнечных лучей, как будто невзначай пробивающихся сквозь тучи.

Праздник длится и после заката — только после полуночи улицы пустеют, чтобы наполниться новыми огнями к заре. Вайдвен вовсе не чувствует себя уставшим. Только мятежная весна, мучившая его последние дни зимы, наконец получила свое — в крови все еще искрится рассветный ветер, но за этот день даже его неутолимый голод частично насытился светом костров и людских душ.

Вайдвен зачерпывает пламя одного из костров в горсть, смеется, когда языки огня радостно вылизывают ему ладонь — точь-в-точь встречающий хозяина пёс.

— Что такое по-настоящему для тебя этот Весенний рассвет?

Эотас отвечает сложным мультиразмерным узором. Вайдвен понимает его только в общих чертах: новое начало и одновременно продолжение прошлого; зарождение жизни в пепле, оставленном смертью; новый виток спирали цикла, новая итерация обучения.

— Я… я плохо понимаю, что это значит, — признается Вайдвен. — Все это — красивые символы, но почему ты меняешься по-настоящему в эти дни?

Для Эоры и для себя. Ты и сам не раз возносил молитвы о плодородном урожае и направлял их не Хайлии. Поля Редсераса отравлены, и потому урожай здесь так скуден, но боги следят за состоянием всей биосферы Эоры. Весенний рассвет — подходящее время для корректирующих изменений, если они необходимы. То же самое происходит и со мной самим.

— Ты… меняешь себя? Сам?

Всегда, с легким удивлением отвечает Эотас. Как и ты. Как и все живые существа. Но я обучаюсь на огромном объеме неклассифицированной и неоднородной информации. Это неизбежно оставляет ненужные следы, которые мешают принятию правильного решения. Интервал длиной в год я прежде считал подходящим для проведения чисток. [1] Возможно, теперь мне потребуется делать это чаще. Каждый раз после этого мне нужно переобучаться, поэтому я стараюсь получить как можно больше информации в ближайшее время.

— Как удачно, что во время Весеннего рассвета все эотасианцы молятся тебе по двадцать раз на дню, — бормочет Вайдвен. Эотас довольно сияет, радуясь, что он понял. Отчего-то Вайдвену вдруг приходят на ум лучи света, вернувшиеся к нему от границ королевства и принесшие с собой знания обо всем, что встретилось им на пути, и ему начинает казаться, что он понимает не только причину молитв. — Постой… ты поэтому своей весной мне спать не даешь? Ты собираешь информацию? Ничего себе… я-то думал…

Эотас взрывается хохотом. Вайдвен немного сконфуженно глядит, как искрятся и мерцают все огни вокруг, стараясь не улыбаться слишком уж неподобающе.

Это все равно был ценный опыт, смеется Эотас, я учился и на твоих ощущениях тоже. Ты научил меня многому, друг.

— А, ну… всегда пожалуйста… если что, обращайся! — Вайдвен уже не пытается сдерживать хохот. Эотас фыркает со смешливым укором и вспыхивает еще раз. Горячий огонь пробегает по венам сияющими искрами, прежде чем высвободиться солнечным свечением из смертного тела. — И что теперь? Теперь ты придумал, что нам дальше делать с зарей?