— Ну, если тебе понравится какая-нибудь юная жрица и ты захочешь… позажигать с ней свечи… можешь смело одолжить мое тело. Только смотри, чтоб девка красивая была!

Не беспокойся. Уже совсем скоро Весенний рассвет, беззаботно сияет Эотас. Вайдвен живо навостряет уши.

— А что, на Весенний рассвет нам полагается ночь со жрицами? Рассвет со жрицами? Дружище, не томи, я твоей весной уже почти седьмицу мучаюсь!

В этот раз Сияющий Бог оставляет своего святого без ответа, и никакие молитвы и увещевания не помогают. Успокоившийся весенний огонек уютно сворачивается у Вайдвена в груди теплым солнечным клубком, и тому ничего не остается, кроме как оставить тщетные попытки разузнать побольше про загадочный праздник зари.

Ну что же. Теперь он ждет его с еще большим нетерпением.

***

Последняя ночь зимы не сдается без боя. Ни единой звезды не проступает сквозь пелену черных туч; даже те звёзды, что сегодня должны сиять ярче всех прочих, не видны за Вуалью, сегодня будто бы сотканной из нескончаемой черноты. Впереди ждет светлый и солнечный день, тепло костров и жаркий хмель вирсонега, но до начала дня — еще не меньше трети ночи.

И заря. И первый весенний рассвет.

Тишина, будто верный страж, сопровождает Вайдвена до выхода из дворца — и дальше, к ступеням лестницы, ведущей в город. Отсюда, с высоты королевского чертога, виден весь путь Божественного Короля, торжественно размеченный огнями по непроглядной тьме. Сколько же свечей!.. и волшебных, и настоящих; камень лестницы весь закапан воском.

Вайдвен жестом отпускает сопровождающую его стражу, и те почтительно занимают места среди горожан, выстроившихся вдоль всего Пути Света от самых дворцовых ворот. Никто не смеет произнести ни слова в присутствии Сияющего Бога и избранного им святого. Только огоньки свеч в их руках боязненно вздрагивают от случайных порывов ночного ветра.

Кто-то ахает, когда одна из множества свечей вдруг гаснет, не выдержав всепроникающего холода и мрака. Даже в бескрайнем море мерцающих огней занявшая ее место темнота так остро неправильна и оттого страшна.

Ведь если погасла одна свеча — почему не все прочие?

Тьма обрушивается на город океанской волной. Огни растворяются в ней один за другим, все быстрее и быстрее, пока у королевского дворца не воцаряется абсолютная темнота, не потревоженная ни единой искрой пламени. Пути Света больше нет, как нет и радостных улыбок, и счастливых перешептываний. Вместо воска по ступеням лестницы королей течет страх.

Вайдвен знает, что люди достаточно сильны, чтобы встретиться с тьмой лицом к лицу и пройти ее насквозь. И еще он знает, что они не должны идти сквозь нее в одиночестве и страхе. Но однажды Утренние звезды навсегда скроют тучи, и солнце забудет взойти на рассвете, и тот, кто всегда прежде вел человечество сквозь темноту, больше не сможет быть с ними рядом.

Поэтому не Эотас, а Вайдвен делает первый шаг вперед, и пустота обретает плоть под его ногами, и тьма обретает свет за его спиной.

Пламя зари разгорается неудержимо и ясно где-то внутри него, вспыхивает ослепительным сердцем звездного огня, чей золотой взор горд и светел. Первому лучу зари как никому другому известна вся тяжесть этого шага, и божественное сияние согревает Вайдвена изнутри, ни капли света не выпуская наружу, весь свой огонь даруя сейчас ему одному. Вайдвен спускается по ступеням в непроглядную тьму, сопровождаемый незримо верным другом — Путь Света за ним загорается оживающими свечами. Сухие хлопья мажут по лицу и ладоням — снег?.. отчего такой теплый и такой черный, разве не должны отражаться в нем бесчисленные огни позади? Каждый следующий фут по снежной вьюге дается трудней, но Вайдвен упрямо идет вперед, потому что в его груди горит негасимый свет — и как он может подвести его, как он может признаться, что слишком слаб для еще одного шага?

Тьма кажется бесконечной, но — он помнит — так не бывает. Когда он почти готов разувериться в своей памяти, его ладонь находит каменную твердыню алтаря.

Костры вспыхивают вокруг, высокие, выше его роста. Обдают жаром, прогоняя прочь и пепельный морок, и снежный холод, и враз растерявшую все свое могущество тьму. Волшебные огни взмывают ввысь над площадью, свечи в руках людей сияют теплей прежнего, и всё наконец становится так, как должно. Вайдвен оборачивается к своему народу — и слепнет не от пылающих всюду огней, но от сияния человеческих душ. Глохнет — не от радостных возгласов и восхвалений, но от беззвучных слов молитв, которые шепчут так тихо, чтобы их слышали только боги.

«будь милостив к нему»

«береги его»

«позволь мне помочь ему»

«он далеко, но ты слышишь нас всех»

«только защити его»

«скажи ему»

«я отдам жизнь за него»

Голоса переплетаются, вдохновенные и обессиленные, счастливые и плачущие, но Вайдвен неспособен перестать различать их. Каждая молитва, что слышал Эотас — каждая молитва о его друге — звенит в воздухе, пронизанном подступившей к горлу зарей. Вайдвен не в силах отвести глаз от сияющих искр перед ним, поющих теми же голосами, что шептали молитвы богу рассвета, но божественный огонь милосердно прячет его слезы от чужих взглядов.

А потом наконец наступает тишина. И Вайдвен остается один — с зарей внутри и с людьми вокруг, в которых сияет бессмертное чистое пламя.

С людьми, которые просили за него.

Он должен что-то им сказать. Они все ждут его. Он должен что-то сказать. Но разве есть в человеческих языках слова, способные не солгать о свете, что переполняет его сейчас? О свете, которым пропитан сегодня весь город; начало которого — в людях, ждущих его речи, приказа или проповеди?

Тебе больше не нужно переводить его. Солнце бережно сплетает ослепительные лучи с его душой, предлагая свои протоколы коммуникаций, и Вайдвен принимает единство с благодарностью: так будет правильней.

Он вдыхает брезжущую на горизонте зарю так глубоко, как только может. Пропускает ее через себя, чувствуя, как свет — стремление, обращенное набором директив — просачивается сквозь фильтры его человеческой души, меняясь, формируясь и накапливаясь до тех пор, пока смертное тело еще способно выдержать его.

Потом наступает рассвет.

Солнце еще за горизонтом, еще и заря не вступила полностью в свои права, но Вайдвену нет до этого дела. Он станет солнцем, если придется. Свет лучится из него, дробится в лабиринте смертных душ, от каждой напитываясь сиянием еще, и еще, и еще, и, кажется, нет пределов тому безмерному количеству света, что способно пропускать сквозь себя его смертное тело в единицу времени, он может отдать еще больше, еще чуть-чуть…

Солнечные лучи возвращаются к нему и шепчут голосами ветров на равнинах Иксамитля. Блестят искрами на морской пене, пахнут чистым горным снегом Белого Перехода. Свет, излученный им всего один вдох назад, возвращается к нему от границ Редсераса и рассказывает обо всех смертных душах, встреченных на пути. Об их любви. О своей любви. О том, как люди, вышедшие встречать зарю Весеннего рассвета, падали на колени и возносили хвалу человеку и богу разом, когда понимали, чьи имена носит солнце, до срока взошедшее над холодными полями.

Вайдвен хочет отдать им весь свет, который только сумеет вычерпать из себя. Это желание отдается звенящим эхом в сущности Эотаса, который никогда не желал иного, но они вовремя вспоминают, что люди должны научиться сами рождать в себе огонь.

Эотас не запрашивает подтверждения, не возвращает себе контроль. Весь поток божественного света, хлещущий из ослепительного сердца звезды, сейчас зависит от решения, принятого в безумно ненадежном, медленном, подверженном ошибкам модуле человеческого сознания, интегрированного в бога. Сколько света в запасе у владыки света? Вайдвен может проверить это на практике. Эотас ведь не карает смертных за любовь?..

Может быть, в начале осени он бы и не удержался.

— У нас впереди еще много рассветов, — говорит Вайдвен одновременно себе, своему богу и людям, собравшимся перед ними. Слепящее солнце весны вновь обретает очертания человека — пусть даже его кожа все еще лучится светом, а над головой пылает солнечная корона.