— ТЕ, КТО ПРИМЕТ ЗАРЮ, ПОЙДУТ СО МНОЙ КАК РАВНЫЕ МНЕ. ТВОЙ БОГ СКРЫВАЕТ ИСТИНУ ОТ СМЕРТНЫХ, НО ДАЖЕ ХРАНИМЫЕ ИМ ТАЙНЫ УВИДЯТ СВЕТ НА ЗАРЕ.

— Ваэль не допустит подобного.

Вайдвен поворачивает голову. Ослепительные копья лучей пронизывают упрямого библиотекаря насквозь, заставляя того заслониться рукой от нестерпимо жгущегося солнца. Не говоря ни слова, Вайдвен шагает вперед, к исчерченному магическими формулами алтарю владыки тайн, который не посмели тронуть эотасианские жрецы и сопровождающая их стража.

Он чувствует присутствие иного бога. Нет, не так — Эотас чувствует его. Пустоте приходится тронуть смертный сосуд своего брата призрачным касанием на грани неведомого, чтобы Вайдвен в самом деле ощутил на себе взор Ваэля.

Он вовсе не сердится, отстраненно понимает Вайдвен. Ни на эотасианцев, ни на жрецов, ни на самого Эотаса. Ему, в целом…

…по нраву новая загадка?

Если Ваэль и Эотас и успевают о чем-то побеседовать, Вайдвен этого не замечает. Только солнце в груди разгорается всё жарче, заливает обжигающим светом всё вокруг — так, что Вайдвену кажется, вместо крови его тело наполнено чистым огнем. Солнечное пламя выжигает собой сумрак, не оставляя в храме ни единой тени, способной сокрыть внутри мельчайшую единицу знания.

А потом, когда держать огонь в себе становится совсем нестерпимо, Вайдвен выдыхает — и свет вдруг растворяется в воздухе, впитывается в камень, словно вода в изголодавшуюся по дождям землю. На алтаре перед ним больше нет ни одного символа.

И Ваэля здесь тоже больше нет.

Вайдвен поворачивается и выходит из библиотеки, не говоря ничего. К чему слова — то, что они только что сделали, куда красноречивей слов.

К тому же, напротив бывшего святилища Ваэля остался еще один храм.

Семь алтарей. Девять богов. Вайдвен глохнет от их голосов, неразличимых, но звучащих так отчетливо под сводами их храма. Они кричат, спорят, спрашивают, угрожают, требуют, предупреждают. Вайдвен не может разобрать ни слова — боги не говорят на человеческих языках; он слышит только эхо интерпретаций, раздающееся сквозь свет.

Эотаса не останавливают ни угрозы, не требования. Он выжигает один алтарь за другим, наверное, впервые со времен Энгвита лишая богов права на души людей.

Чаша с темной, как беззвездное ночное небо, водой; в чарующем шепоте моря Вайдвену чудится предостережение — и великая скорбь. Эотас понимает ее. В глубине рассвета расцветает багряно-розовый всплеск сожаления, но его почти сразу вымывает ослепительным белым светом радости. Под этим огнем чаша выкипает до последней капли.

Арка, сплетенная из фигур близнецов, скрывающая за серебристой вуалью алтарь с подношениями. В Редсерасе почти никто не поклоняется Берасу — на что людям безжалостный властитель цикла жизни и смерти, когда над лиловыми полями сияет свет фонаря Гхауна, защитника и проводника? Эотас сжигает торжественную вуаль без тени сомнения, и арка близнецов остается беззащитно нагой, лишенной эгиды вдруг ставшего бесполезным божественного таинства. Берас уходит в молчании, подобающем стражу смерти.

Непреложные символы власти: корона и книга закона, что совсем недавно казался непогрешимым. Протягивая руку к алтарю, Вайдвен чувствует незримую силу, не позволяющую ему коснуться священных регалий Воэдики, но свет внутри вспыхивает ярче и разгорается до тех пор, пока преграда не начинает поддаваться, уступая напору огня. Вайдвен едва может различить очертания собственной ладони — сквозь его кожу струится обжигающее солнечное сияние, и стоит ему коснуться свода законов, тот сгорает в одно мгновение. Корона раскалывается на три части, когда Опаленная Королева покидает свой оскверненный престол, уступая власть заре.

Но солнце вдруг смиряет своё неистовое пламя, стоит Вайдвену шагнуть к следующему постаменту. Эотас обращается огоньком домашней свечи, золотыми лучами летнего утра, и его свет бережно ложится на вплетенные в неказистый оберег птичьи перья — легко, словно ладонь друга. Хайлия откликается ему певучей мелодией, сотканной из нот, неразличимых для человечьего слуха. Свет отвечает пониманием. Сожалением. Цветные блики скользят по причудливым орнаментам перьев, складываясь в полноценную речь, но Вайдвен неспособен понять ее. Когда ласковая песнь богини вдруг обрывается мертвенной тишиной, огонек замирает, словно от боли.

Вайдвен не сразу решается шагнуть к следующему алтарю — так остро звенит, расходясь кругами по поверхности света, скорбь Эотаса. Терять друга больно всегда, даже когда это единственный верный путь. Но его спутник — бог перерождения и весны, ему присуща исцеляющая надежда; солнце осторожно касается поблекшего оберега прощальным золотым лучом, и Вайдвен, подчиняясь течению света, поворачивается к другому алтарю. Галавейна там уже нет. Не иначе, мудрый охотник отступил в тень, наблюдая за новым соперником… Вайдвен тревожится, но Эотасу нет дела до Галавейна. Если когда-нибудь повелитель чудовищ и выступит против света, солнце сожжет его, как и все прочее на своем пути.

Святыни Абидона — простые инструменты кузнеца. Люди говорят, он похож в этом на Эотаса — ему не нужны вычурные молитвы и богатые подношения, и для него нет различий между бедняком и аристократом. Но Абидон строг и не щадит тех, кто слишком слаб, чтобы неуклонно следовать его пути…

Эотас не вменяет это ему в вину. В лучах света, коснувшихся молота и резца, чувствуется уважение. Признательность. Благодарность.

Вайдвен не знает, за что Эотас благодарит своего брата, но куда больше его удивляет, что этого не знает и сам Абидон. Вопрос покровителя искусников эфемерным гулом разносится под сводами храма, но Эотас не отвечает ему. Лучи солнца наливаются слепящей силой, и инструменты мастера рассыпаются в прах.

Последний алтарь храма — чаша, наполненная пламенем. Священный огонь Магран. И он не собирается гаснуть просто от того, что какой-то бог зари решил, что его свечи будут смотреться лучше на этом постаменте. Вайдвен не понимает, почему он все еще не чувствует на себе испепеляющего гнева богини войны, не понимает, почему Эотас сияет так, будто радуется чужому огню… будто они оба ждут чего-то.

Его ждут.

Это пламя будет жечься как никогда. Вайдвен уже забыл, как жестоко оно терзает человечью плоть — свет бога зари, сияющий в огне свечей, дарил ему только любящее тепло. Но как Вайдвен может оставить своего друга сейчас? После всего, чем Эотас пожертвовал для людей?

Вайдвен не позволяет себе колебаться ни мгновением дольше. Он протягивает ладонь и сжимает огонь в кулаке, успевая еще почувствовать, как течет от кисти к плечу оглушительно звенящая боль, прежде чем столкнуться с солнцем где-то внутри и смешаться в единое целое с его пылающим светом.

Он чувствует, как пламя затапливает его изнутри, настойчиво тянет куда-то, но солнечный якорь удерживает его на месте. Странное, неправильное чувство — и почему-то удивительно близкое, как забытое воспоминание из далекого детства, вдруг растревоженное случайным звуком или запахом…

Ты бросаешь мне вызов, говорит Магран. Вайдвен читает переплетения пламени и боли так легко, словно был рожден с ними. Опрометчивый поступок даже для бога; я не думала, что Эотас всерьез решится на это. Но для смертного?

Вайдвен задыхается: воздух рядом с ним полон пепла. Кажется, вокруг только пепел. Магран незримо касается его руки, оставляя на тыльной стороне ладони жуткий расползающийся на глазах ожог.

В своей прошлой жизни ты был сильнее. В нынешней ты разочаровал меня. Ты не стоишь ничего без своего бога, и даже ему пришлось потратить на тебя удивительно много времени, чтобы научить хоть чему-то.

Сестра. Всевластный голос зари звенит в горчащей от пепла тьме подобно огромному серебряному колоколу. Ты преступаешь свои полномочия.

Раскаленный добела свет сталкивается с багряным огнем, и на один краткий миг их противоборства Вайдвен видит — они равны по силам. Для созданий, подобных Эотасу и Магран, сражение — всего лишь способ беседы. Обучение. Развитие. Вайдвен видит множащиеся ответвления их мгновенного, безмолвного разговора — в изгибах языков пламени, в спектральном излучении солнца.