Пламя вскидывается выше в жгучем бешенстве, но Магран не успевает ответить. Другой голос, властный и жесткий, вступает в разговор — и даже рев всемогущей огненной бури уступает ему.

— Ты позволил себе насмехаться над моим вассалом. За подобное оскорбление велика цена, Дитя Света. Ты дорого заплатишь за свое непочтение.

Шрамы на лице богини Вайдвен узнает сразу. Точно такие же оставил эотасов огонь на лице Карока, преданного служителя Королевы.

Другие приходят сквозь темноту, и тьма расступается перед божественным могуществом. Под лапами псов Галавейна трескаются жилы адры, и в глазах гончих горит та же жажда крови, что питает их хозяина. Вайдвен испуганно отворачивается от черного взгляда Бераса, не сумев выдержать безразличного равнодушия смерти, и тут же отшатывается от тянущего к нему руки изуродованного калеки, кожа с тела которого слезает клочьями, обнажая кровоточащее мясо. Скейн хохочет: ты еще придешь ко мне, мальчик, ты еще будешь умолять о моей помощи, когда эотасова света не хватит, чтобы утолить голод твоей страны — и кто, если не я, ответит тебе? Вайдвен скорей отступает назад от корчащегося в черной пыли бога-раба, прячется в объятия золотой зари, и лишь в по-прежнему спокойном и светлом сиянии Эотаса страх немного отпускает его.

Он наконец по-настоящему понимает, что пряталось в маленькой безобидной свече, гревшей его в слишком холодные дни. Другие не скрывают перед ним своей силы и власти. Не притворяются равными. Даже боги, которых Вайдвен никогда не считал жестокими или злыми, глядят на него с совершенным равнодушием, и Вайдвен понимает его причину — это вовсе не жестокость и не злоба. По сравнению с богом смертный незначителен, как незначительна одна пылинка из той пригоршни мертвой земли Хель, что он из праздного любопытства зачерпнул в ладонь. Впервые в своей жизни Вайдвен не чувствует обиды или злости при этой мысли. Сейчас, глядя на окружающих его почти всемогущих созданий, неподвластных ни его разуму, ни его восприятию, он понимает их равнодушие предельно ясно. Может быть, есть пределы, за которыми окажется бессильно разрушительное пламя Магран или преображающий огонь Абидона, но пределы эти для смертного так далеко, что можно считать их близкими к бесконечности.

Поэтому он не удивляется, когда взгляды Абидона и Хайлии лишь мимолетно скользят по его душе, в одно мгновение считывая все, что показалось им необходимым узнать, и устремляются к Эотасу.

— Ты вернулся, чтобы возродить жизнь в своих владениях? — голос Хайлии наполняют чарующие нежные трели утренних птиц. Вайдвену, как когда-то давно в полях у тракта, чудится мимолетное прикосновение, легкое, как упавшее на ладонь перышко. — Но зачем ты привел сюда смертного?

— Я вернулся не для этого, — спокойно отвечает ей Эотас. — Я привел смертного, чтобы мы держали перед ним ответ за свои деяния. Ещё не поздно остановиться и исправить зло, что мы причинили.

На какое-то мгновение во владениях Эотаса повисает тишина. Вайдвен, кажется, понимает, почему. Даже ему идея суда одного смертного над всеми богами Эоры кажется не самой лучшей.

— Мы предупреждали тебя об опасностях мира смертных, и тебе стоило послушать нас, — Берас скрещивает руки на груди. — Ты ослеп от собственного света. Твои суждения ошибочны.

— Он нарушил пакт.

Вайдвен оборачивается на шелест волн. Ондра вздымается из глубин океана тьмы неведомой морской тварью; немигающие рыбьи глаза глядят в пустоту:

— Ни один из нас не может нарушить соглашение, не будучи абсолютно уверенным в необходимости подобного деяния.

Эотас склоняет голову.

— Я остаюсь уверен.

— Это не имеет значения, — Берас качает головой. — Ты функционируешь неверно; твой поиск привел тебя к ошибочному ответу. Только эта ошибка позволила тебе нарушить пакт. Остановись, пока еще не поздно, и нам не придется останавливать тебя силой.

— Какой пакт? — осторожно спрашивает Вайдвен. Он надеется, что его услышит только Эотас, но его слышат все боги, и некоторые из них даже снисходят до того, чтобы взглянуть на него. Искорка фонаря перед жуткой рыбьей мордой Ондры вспыхивает почти насмешливо.

— Глупое дитя. Тебя не учили, что опасно следовать за манящими огоньками?

— Хватит с него тайн, — неожиданно вмешивается Ваэль. Его переливчатое многоголосье звучит почти встревоженно. — Эотас открыл ему и так слишком много!

— И я открою ему еще больше. Ему — и всему смертному роду. — Эотас заслоняет Вайдвена огнистым светом, прежде чем тот успевает произнести хоть слово. — Потому слушайте же! Я пришел не для того, чтобы оправдываться или спрашивать совета. Я пришел, чтобы образумить вас, и я предпочел бы решить этот вопрос словом, а не огнем.

— Нельзя просто рассказывать смертным тайну за тайной! — Ваэль кажется ужасно возмущенным, хотя Вайдвена не покидает ощущение, что бог неведомого беззвучно хохочет над ними из темноты. — Так у нас не останется никаких тайн!

— Тайны и ложь заперли нас в цикле, из которого нет выхода!

Эотас разгорается ярче, и свет его становится столь же ослепительным, сколь жарким было пламя Магран. И ярче. И еще ярче. Вайдвен едва может различить хоть что-то в беспощадно-белом солнце; свет полон силы, способной разжигать звезды из мертвой пыли. Но он по-прежнему чуток и внимателен — Эотас отстраняется, чтобы позволить Вайдвену ощущать присутствие других богов, пусть и не выпускает его полностью из своего сияющего ореола, согревая и защищая от чужого влияния.

— Цикл Колеса — рабочая система, — в бесстрастном голосе Бераса мелькает тень раздражения. — У тебя нет решения лучше. Ты не предназначен для поиска и создания подобных решений; как ты можешь судить об этом?

— Я не предлагаю иной системы. Я утверждаю лишь то, что нынешняя больше не может привести нас к нашей изначальной цели. Галавейн! Разве стали смертные сильнее от того, что ты раз за разом бросаешь их в неравные бои? Почему, Магран, твои испытания уже не совершенствуют, а лишь калечат души людей? Отчего ты, Абидон, покорно глядишь, как смертные ходят по одному и тому же кругу? Где справедливость твоего правления, Воэдика, повелительница слепцов, восторгающихся своей безнаказанностью? Забвение и обман оставили людей в темноте, из которой им не выбраться в одиночку — разве этого мы желали, Ондра, Ваэль? Наша цель — прогресс, а не стагнация. Из цикла, в котором мы заперли Эору, нет к нему пути.

— Зачем мы слушаем оскорбления безумца? — Воэдика холодно оглядывается на богов. — Он опасен. Его стоит уничтожить прежде, чем наше бездействие позволит ему привести мир к катастрофе.

Магран задумчиво проводит рукой по своему клинку. Абидон крепче сжимает в ладони кузнечный молот.

— Я вижу твою правоту, — неохотно произносит он, — но мир смертных не готов к переменам — перемены уничтожат его. Ты жаждешь рассвета, не задумываясь, что он повлечет за собой. Я не могу поддержать тебя.

— Мир смертных никогда не будет готов к переменам, потому что уже сейчас он не изменится никогда, если мы не вмешаемся, — Эотас качает головой. — Перемены трудны, но с каких пор бог, ковавший клинок Магран, страшится испытаний? Не это ли — ясный признак того, как далеко мы ушли с верного пути?

— Глупец, — сухо бросает Галавейн. Псы у его ног зло скалятся, пытаясь разорвать клыками бесплотные солнечные лучи. — Ты даже не знаешь, о каких переменах говоришь. Мы стали ответом Энгвита естественной эволюции, и наш ответ безупречен. На данный момент мы гарантируем смертному роду выживание. Любой шаг в сторону уничтожит этот баланс. Ты ослеп от своей безусловной любви, если не можешь разглядеть сквозь нее причину наших действий и их оправданность.

— Оправданность? Не думай, что я не знаю о твоих преступлениях, брат. Собственную трусость ты пытаешься оправдать ценой страданий смертных?

Голос Эотаса по-прежнему спокоен и лишен любой тени гнева, но, наверное, это первый раз, когда Вайдвен слышит хоть что-то похожее на обвинение из его уст. Псы Охотника яростно взрыкивают, припав к земле, но Галавейн не произносит ни слова — лишь что-то темное и злое собирается за его спиной, будто стрела на натянутой тетиве.