— Ты не можешь просто уклониться от этих клятв, — Элайджа встает и задумчиво смотрит на него. — Я обусловил свое согласие на должность в Нью-Йорке тем, что получил свободу выбора, кого возьму с собой. Это касается и тебя.

Клаус медленно моргает.

— Что?

— Если ты действительно хочешь уехать и уверен, что это именно то, чего ты по-настоящему желаешь, то можешь поехать со мной. Я сделаю тебя главой корпорации, дам угловой офис. Ты будешь моим заместителем.

— Майкл согласился на это?

— Я не оставил ему выбора. Либо так, либо ему придётся искать кого-то другого. Работа твоя. Но, брат… Если позволишь высказать своё мнение… Я не думаю, что это принесет тебе счастья, — кривая улыбка играет на его губах. — Для начала, я сомневаюсь, что ты найдёшь такой же изысканный кофе, как у мисс Форбс, в Нью-Йорке.

Клаус окликает брата, когда тот уже почти покинул его кабинет.

— Ты действительно спишь со своей секретаршей?

— Кто тебе это сказал?

— У меня есть свои источники, — Клаус качает головой, глядя на старшего брата с притворным упреком. — Ты обусловил свое согласие взять с собой в Нью-Йорк и свою секретаршу?

Элайджа одаривает его загадочной улыбкой, но это добросердечная улыбка, такое редкое открытое выражение на его стоической фигуре.

— Спокойной ночи, Никлаус, — говорит он. — Иди домой.

***

Сегодня вечер пятницы — по крайней мере, так говорит Ребекка — и за шиворот тащит его из офиса. У него нет ни сил, ни мужества бороться с ней, хотя меньше всего ему хочется оказаться в баре с младшей сестрой. Попахивает очередным вмешательством в его личную жизнь.

Это был лишь вопрос времени, полагает Клаус. Если не она, то Кол. Его младший брат, вероятно, отвел бы его в стриптиз-клуб, сунул бы ему в руку пачку долларовых купюр и высказал бы какую-нибудь совершенно извращенную мысль о том, сколько радости может принести жизнь, если только он посмотрит в нужные места, например, на грудь стриптизерши.

Ребекка предпочитает более сдержанный подход: бар, напитки, откровенная ругань. Элайджа слишком заботлив для вмешательства, склонен потакать прихотям своих братьев и сестер только ради того, чтобы сделать их счастливыми. Какое-то глубоко укоренившееся чувство вины за то, что они недостаточно защитили их от ненавистного общения с Майклом в детстве, и необходимость занять должность опекуна — вот диагноз Камиллы, когда она случайно познакомилась с его семьёй.

— Откуда ты вообще знаешь это место? — спрашивает он Ребекку, прерывая ход собственных мыслей, пока они не свернули на опасную территорию.

Клаус уже много лет живет в Алжире и никогда не слышал о больнице Святого Джеймса, по-видимому, довольно традиционном джаз-клубе в десяти минутах езды от его дома. Это многое говорит о том, сколько свободного времени он потратил на знакомство с собственным районом.

Ребекка выделяется там, как больной палец. Ее успешное телешоу «Персона» и калифорнийский загар не соответствуют сохранившемуся воздуху распада времен Сухого закона. Это скорее сцена Клауса, и он догадывается, почему она привела его сюда: чтобы угостить бурбоном и хорошей музыкой, чтобы смягчить острые углы его характера. Это действительно довольно фантастично. Если бы только он был в настроении по-настоящему оценить это.

— Однажды Кол привел меня сюда, — говорит она, потягивая мартини. — Это вроде как твоя территория, да?

— Это слишком громко сказано.

— Это бар, Никлаус.

— Да, хорошо, — он делает большой глоток из своего стакана.

— Я вижу, ты вернулся к своей обычной сварливости, — медленно начинает она. —Как Кэролайн?

— О, ради бога, — хмыкает Клаус.

— Не дуйся, Ник. Каждый раз, когда кто-то спрашивает тебя о ней, ты делаешь такое лицо.

— И все же ты упряма в своем желании и не понимаешь ни единого намека.

— Потому что ты только делаешь этот факт всё более очевидным.

— Что с тобой, Ребекка?

— Это называется семья. Знаешь, я ходила к ней в кафе. Она… Интересная. Много улыбается. Ее кофе просто божественен. Она задала мне три вопроса и пришла к выводу, что это самое лучшее, что я когда-либо пробовала. Ненавижу.

— Ты ненавидишь её, потому что она слишком хороша?

— Мне так и не удалось выяснить, что было в этом кофе! Как я буду жить без него в Лос-Анджелесе?

— Это хороший бизнес-ход.

— Да, а это значит, что она еще и умна. И, я не знаю… — она неопределенно жестикулирует, подыскивая нужное слово. — В ней есть все, что я ненавижу в людях, но она всё равно мне нравится.

Клаус смотрит на свой стакан, его губы растягиваются в грустной усмешке. Получается, думает он, что его придирчивая, рассудительная младшая сестра, которой никогда не нравилась ни одна из женщин, с которыми он когда-либо был связан, полюбила Кэролайн. Как будто она — солнце, и все просто втягиваются на ее орбиту, даже прогнившие Майклсоны.

— Все кончено.

Ему больно вспоминать об этом. Произнесение вслух слова дают новое ощущение завершенности, делают его более реальным, более ужасным.

— Что?!

— Мы с Кэролайн…

— Кларолайн.

Клаус смотрит на нее, прищурив глаза:

— Значит, это был Кол.

— Вообще-то это была моя идея. Кол просто распространил информацию.

Клаус качает головой.

— Это безвкусно и по-детски, — он делает паузу. — И уже не имеет значения.

— Как может закончится то, что еще даже не началось?

— Она не хочет быть со мной.

Глаза его сестры расширяются, а рот открывается от удивления, прежде чем ее лицо морщится от гнева.

— Она отвергла тебя?! Вот сука!

— Нет, Ребекка. Это не так. Она просто… Не хочет заводить отношения с тем, кто отчаянно хочет уехать отсюда.

Сестра смотрит на него, как на идиота.

— Ты рассказал ей о Нью-Йорке? — губы Клауса кривятся вниз. — Для умного человека ты иногда можешь быть очень глупым. А ты сказал, что Элайджа получил перевод, вместо тебя?

— Он предложил мне работу. Глава корпорации.

— И ты пойдешь? — спрашивает Ребекка с явным недоверием.

— Это то, чего я всегда хотел, — парирует он, защищаясь.

— Чушь собачья! Как ты думаешь, Майкл когда-нибудь перестанет мучить тебя, даже если ты будешь в Нью-Йорке? Это все еще его фирма.

— По крайней мере, я буду далеко от него, и теперь он уже будет проблемой Элайджи.

Ребекка опрокидывает в себя остатки текилы, словно готовясь к спору. Она отставляет бокал и, опершись локтями о стол, наклоняется вперед.

— Ник, — начинает она, глядя ему в глаза. — Ты должен перестать пытаться произвести впечатление на этого человека. Ему все равно. Майкл никогда тебя не отпустит. Он больной человек, который найдет способы вмешиваться в твою жизнь, где бы ты ни находился, до тех пор, пока ты все еще под его контролем.

— И что же ты предлагаешь мне делать?

— Брось! Я давно хотела, чтобы ты это сделал!

— Это уже что-то, не так ли? Вдруг все думают, что я должен уйти. Интересно, где, черт возьми, были эти сильные мнения два, пять, десять чертовых лет назад?

— Потому что ты был так решительно настроен, что у меня не хватило духу сказать тебе. Но я была бы ужасной сестрой, если бы не высказала свои опасения, когда ты собираешься совершить огромную ошибку, которой никогда не сможешь исправить. Послушай меня, Ник. Ты не найдешь счастья в Нью-Йорке.

— Как будто ты не нашла его в Калифорнии? — с вызовом возражает он.

— Это совсем другое. Я не работаю на отца. Он совсем не контролирует меня. В Нью-Йорке, может быть, немного лучше, чем здесь, но он всё равно не будет идеальным. Твои огромные усилия не будут вознаграждены. Ты не просто ненавидишь Майкла, ты ненавидишь эту фирму, ты ненавидишь то, через что эта семья заставила тебя пройти. Так что убирайся.

Клаус усмехается, поднося бокал к губам, чтобы скрыть нарастающую в животе панику.

— Это смешно, Ребекка.

— Неужели, правда? Почему? Потому что тебя исключат из семейных фондов? Какая разница, черт возьми? У тебя и так куча денег. Майкл может ненавидеть тебя всей душой, но он щедро платит, и я бы очень удивилась, узнав, что ты не накопил себе состояние, учитывая жалкое подобие светской жизни, которую ты вел последние несколько лет.