– Сейчас у меня нет времени, но если утром ты все еще будешь настроен воинственно, ты знаешь, где меня найти.

Он делает шаг ко мне, и на этот раз мои пальцы сжимаются в кулаки.

– Некоторым из нас нужно работать с утра. Например, мне придется чинить эту дерьмовую машину твоей жены, которая сломалась в ту секунду, когда она въехала в город.

Я тихо бормочу ругательство.

– Не трудись. Я куплю ей другую, когда мы вернемся домой.

Не знаю, на чем она приехала, но, полагаю, не на «Мазерати», которую я собирался ей подарить.

– Ты уверен, что она поедет с тобой? – ехидно спрашивает Логан.

– Чертовски уверен.

Я не допущу ничего другого.

– То же самое сказала мне твоя жена, когда я спросил, уверена ли она, что хочет напиться сегодня вечером.

Стиснув зубы, я рывком открываю дверцу машины. Логан все еще стоит, облокотившись на свою машину, когда я выезжаю со стоянки и гравий вылетает у меня из-под колес. Я готов поклясться, что его ухмылка сделалась шире, и надеюсь, что камешки гравия поцарапали краску на его машине. Засранец.

Мы добираемся с Холли до дома ее бабушки раньше, чем ее снова начинает рвать, и я знаю, что ночь нам предстоит долгая.

А завтра? Завтра нам с Холли нужно будет серьезно поговорить.

Моя голова раскалывается, а яркий свет, заливающий комнату, больно режет глаза, хотя они все еще закрыты. Я издаю звук, который, полагаю, можно назвать стоном, но он исходит у меня из желудка и больше напоминает завывание животного. Повернув голову, я вижу на ночном столике стакан с водой и таблетки.

– Спасибо, Логан, – бормочу я.

И когда я слышу низкий голос, я чуть не падаю с кровати.

– Это не Логан.

Я резко сажусь и тут же жалею об этом, потому что тошнота подкатывает к горлу.

– Крейтон?

Он садится на маленький стул, обычно стоящий у моего туалетного столика. И выглядит при этом нелепо, потому что он способен раздавить его своим весом.

Какого черта он здесь делает?

У меня путается в голове в поисках ответа, но я его не нахожу. Мое замешательство, наверное, очевидно, потому что Крейтон приподнимает бровь.

– Ты не помнишь, что было прошлым вечером?

Прошлым вечером? У меня полный провал в памяти. Я качаю головой, и острая боль пронзает мне виски.

Эй, Холли. Поосторожнее.

Я снова смотрю на Крейтона, и мрачное выражение его лица вызывает у меня приступ совсем другой боли. Я уже видела это выражение. Крейтон в ярости. И причину этого он мне тут же и сообщает:

– То, что ты рассчитывала увидеть другого мужчину в своей спальне, чертовски бесит меня, Холли.

У меня сводит желудок, вызывая тошноту при мысли о предстоящем объяснении – к которому я совсем не готова, и я спрыгиваю с кровати и бросаюсь в свою крохотную ванную. Рвотные спазмы сотрясают мое тело, пока слезы не начинают катиться по лицу.

И тут как по волшебству рядом со мной появляется стакан с водой. Ну, если считать, что Крейтон Карас может быть волшебником. Я отказываюсь делиться своим мнением на этот счет.

Бормоча слова благодарности, я делаю глоток и тут же выплевываю его в туалет. Я чувствую себя так, словно меня сбила машина, и в моей памяти не всплывает ни одного воспоминания о прошлом вечере. И это не очень хороший знак.

Крейтон забирает у меня стакан и протягивает мне мокрое полотенце, прежде чем выйти из моей крошечной ванной.

Я вытираю лицо и медленно выпрямляюсь. И одного взгляда в зеркало достаточно, чтобы я обнаружила, что и выгляжу так, словно меня сбила машина и я воскресла из мертвых.

Размазанная тушь делает меня похожей на енота, и я стираю ее в попытке немного привести себя в божеский вид. Мои волосы торчат во все стороны, слипшиеся и спутанные, так что я хватаю с полочки резинку и пытаюсь убрать их с лица и привести в относительный порядок, что мне не удается. Ничто не поможет мне, кроме горячего душа.

Осторожно я высовываю голову из-за двери в ванную. Крейтон сидит на моей кровати, выглядя крайне неуместно в моей бело-сиреневой комнатке. Он смотрит на меня, и его ярость не становится слабее.

– Я, э-э-э, я собираюсь принять душ.

Он сдержанно кивает, и я читаю в выражении его лица, что он не слишком доволен.

Нахмурившись, я возвращаюсь в ванную и закрываю за собой дверь. Сняв помятую одежду, я поворачиваю ручку древнего крана до отказа в сторону горячей воды, надеясь, что она сможет… смыть что-то. Или все? Я даже этого больше не знаю.

Я приехала сюда, чтобы переосмыслить свою жизнь, но вместе с тем я рада видеть Крейтона в моей спальне. Я думала, мне будет стыдно за то, что он увидел меня в таком состоянии, но вместе с тем почувствовала себя более… свободной, что ли?

Словно мне больше нечего скрывать. Словно он увидел меня такой, какая я есть на самом деле, включая наименее достойные похвалы грани моей натуры, и при этом он все еще здесь.

Я улыбаюсь, стоя под обжигающей водой, и когда во мне зарождается что-то наподобие надежды, я не могу удержаться и начинаю петь.

После того как я яростно отчистила зубы и мой язык почти онемел от «Листерина», я берусь за ручку двери. На моем лице широкая улыбка, и я чувствую себя снова ожившей.

Я готова говорить с Крейтоном, готова выложить свои карты и посмотреть, сможем ли мы наладить что-то между нами.

Но когда я открываю дверь, моя комната оказывается пустой. Я вешаю полотенце на спинку стула и достаю из сумки легинсы и футболку. Прислушиваясь в надежде услышать какие-нибудь звуки, я спускаюсь по лестнице.

Но в кухне царит такая же тишина. У меня сводит желудок, хотя он был спокоен всего несколько минут назад, и мне кажется, что меня сейчас снова вырвет.

Крейтон ушел, и нет никаких признаков того, что мне не померещилось его присутствие.

Размеренным шагом я подхожу к кружевным занавескам, чтобы взглянуть на подъездную аллею.

Пусто.

Из-за стирателя памяти под названием текила я не помню, в какой машине мы с Крейтоном ехали вчера, но я знаю, что у него должна была быть машина. И у меня нет гаража, в котором ее можно было бы спрятать.

И значит… его в самом деле здесь нет.

Нет.

Я отшатываюсь от окна, когда до меня наконец доходит.

Его нет. Я опускаюсь на стул возле обеденного стола, стоящего посреди кухни. Локтями я ударяюсь о спинку и морщусь от пронзившей меня боли. Слезы наворачиваются мне на глаза, когда я вижу записку:

Два слова.

– Какого черта? – спрашиваю я в пустоту. – Что это значит?

Я не знаю, почему задаю этот вопрос, ведь обои с рисунком в виде листьев плюща не ответят мне на него.

И тут до меня доходит. Два слова. Оба раза, когда я уходила от него, я оставляла записку из двух слов: Прощай, Крейтон.

Неужели он такой засранец, что решил поквитаться со мной? Я моргаю, чтобы не расплакаться. У меня нет времени на слезы.

И тут я вижу в углу у стены кожаный футляр для гитары, такой же, как тот, что я оставила в пентхаусе в Нью-Йорке. Я поднимаюсь со стула, чувствуя, что мои локти все еще болят, и подхожу к футляру. Присев рядом на корточки, я кладу футляр на пол, открываю замки и поднимаю крышку.

Внутри лежит гибсоновская гитара, такая же великолепная, какой она показалась мне в тот день, когда ее доставили. Но больше в футляре, обитом изнутри бархатом, ничего нет. Никакой записки или других знаков, говорящих о том, что думал Крейтон, когда оставлял ее здесь.

Я сажусь на пол, прислоняюсь спиной к плите и беру в руки гитару. Проверив, хорошо ли она настроена, я начинаю играть.

Что я пою? Ту песню, в которой я излила все свои сомнения и неуверенность в себе. Неуверенность, которая временно покинула меня, когда я пела в душе. «Затерянная на Пятой авеню».

Но посреди второго куплета я замолкаю. Черт. Вот дерьмо. Я не собираюсь сидеть, забившись в угол и упиваясь жалостью к себе. Я с этим покончила. Потому что какой в этом прок? Никакого. Если я хочу чего-то достичь, мне нужно оторвать задницу от пола и начать действовать.