Коробейников с парой городовых были уже на месте.

— Яков Платоныч, я взял на себя смелость отстегнуть и снять тело. Но вот взгляните, — он указал на деревянный щит, — я предварительно обвел его по контуру мелом. Ну, чтобы… иметь представление…

— Весьма находчиво, Антон Андреич. Какие соображения?

Штольман, расстегнув парадный фрак, внимательно осмотрел место происшествия: он хмурился, в задумчивости морщил лоб, присел на корточки, заприметив что-то на полу. Коробейников следил за ним с восхищением и потаенной завистью – он уже полчаса торчал здесь, а соображений ноль, ну, кроме очевидного, конечно.

— Думаю, это роковая случайность. Митяй этот, метатель который, не имел никакого злого умысла. Не было у него мотива, — памятуя о недавнем выговоре начальника, Антон Андреевич старательно показывал, что руководствуется не только «лирикой», но и профессиональными наблюдениями и изысканиями. — Видели бы вы, как он убивался, когда понял, что натворил. Чуть руки на себя не наложил.

— А сейчас где он?

— В фургоне своем, под присмотром городового.

— Хорошо. Думаю, вы правы, Антон Андреич – он не собирался ее убивать. И тем не менее, это убийство.

— То есть как?

— Скажите, что вы видите? — Штольман кивком головы указал на деревянный щит, а сам подошел к старым дровням и, приподняв простыню, осмотрел тело.

— Ну… отметины от ножа? — предположил Коробейников, оглядываясь на наставника.

— И?

— И… они находятся довольно близко к контуру тела. Вот здесь даже пара капель крови имеется.

— Да, а у жертвы как раз свежий порез на левом предплечье.

— Что же, Митяй намеренно рисковал? Хотел пощекотать нервы публике?

— Вряд ли, если судить по контурам головы.

Коробейников вновь обернулся к щиту, присмотрелся и рот раскрыл от удивления – как же это он раньше не заметил? Прежние отметины от ножа располагались внутри контура. Получалось, либо Митяй и раньше бил прямиком ей в лоб, либо…

— Сегодня она была выше обычного, — осенило Антона Андреевича.

— Всё указывает именно на это. Обратите внимание на кучность отметин, — Штольман подошел к щиту и провел пальцем вдоль сколов на деревянной поверхности. — Нож каждый раз впивался практически в одно и то же место. Трюк с завязыванием глаз лишь профанация для усиления драматизма. Метатель целится не глазами, а мышцами. Ежедневные многочасовые тренировки доводят все действия до автоматизма. Важна каждая деталь: поза, расстояние, сами ножи – их размер и вес. Делая бросок, он ориентируется на мышечную память. Мельчайшее изменение даже одного из параметров, — Штольман перевел взгляд на труп, — может привести к трагедии.

— Так что же… она сама виновата?

— Сомневаюсь, Антон Андреич. – Следователь вновь подошел к дровням и откинул край простыни со ступней. – Вот что: изымите ее туфли, как улику. И распорядитесь, чтобы тело отправили доктору Милцу.

Штольман вышел из шатра на задний двор, на стоянку с фургонами, освещенную по периметру зажжёнными факелами и несколькими кострами в центре. Он не думал, что Митяй намеренно убил свою помощницу – глупо совершать преступление на глазах десятков свидетелей – но по процедуре обязан был допросить его. Однако едва он шагнул на поляну, его стала обступать толпа любопытствующих.

— Господин Штольман, — запыхавшийся и раскрасневшийся от волнения Прохор Кузьмич выбежал вперед. – Не арестовывайте Митяя. Не виноват он. Ну, не думаете же вы, что он нарочно. Господин Штольман, не могу я потерять троих артистов за день. Мы так по миру пойдем.

— Вы не переживайте, мы во всем разберемся. Но пока я вынужден задержать его до выяснения обстоятельств.

— Это все проклятье, — раздался выкрик из толпы. Вся людская масса на миг притихла, а затем загудела с новой силой: «Проклятье. Проклятье! Как пить дать проклятье. До всех доберется».

Хмурым взглядом Штольман пробежался по перепуганным лицам. Недостаток знаний порождает в невежественных умах иллюзии. Все пугающее и необъяснимое приобретает налет мистики и интерпретируется, как проклятие и прочая чертовщина. В силу своей профессии следователь знал, как порой подобные заблуждения, поселяя в сердцах людей страх, способны толкнуть их на отчаянные и необдуманные поступки. А двух смертей за один приезд цирка ему казалось более чем достаточно.

— Прохор Кузьмич, давайте-ка сюда зачинщика.

— Никитка, подь сюды, — сурово рявкнул конферансье.

Толпа тихонько роптала, с причитаниями поминая тех, кто пал жертвой проклятья. Циркачи – народ суеверный, потому одни уже, наплевав на все, готовились собрать пожитки, да бежать, куда глаза глядят. Другие, истинно веруя, что от кары не сбежать, спорили – кто же виноват в смерти карлика, и как все это остановить. Третьи отчего-то решили винить во всем полицию. Анна с дядей, ступив на поляну, растерянно оглядывались и прислушивались, пытаясь понять, что так взбудоражило народ. Петр Иванович крепко ухватил племянницу за руку, ему не нравился общий настрой толпы – в воздухе витали страх и негодование.

«Проклятье», — тихо повторила Анна, воскрешая в памяти свой сон. «Карлик – расплата неизбежна… Бокалы – Настасья… Окровавленный клинок – Марго… И конь, вставший на дыбы… Штольман следующий». Поднявшись на цыпочки, Анна завертела головой, высматривая своего сыщика. Сердце испуганно колотилось о грудную клетку, пальцы с силой сжали дядину ладонь, а глаза метались из стороны в сторону, пока не выхватили знакомый силуэт. Анна тут же двинулась к нему, утягивая за собой ничего не понимающего Петра Ивановича.

Вырвавшись из толпы на свободный край поляны, Анна остановилась. Штольман беседовал с директором цирка и парнишкой-наездником, которого она видела здесь днем, но имени его не знала. Вдруг Яков Платонович обернулся, и на мгновение их взгляды встретились. Острое чувство тоски пронзило девушку. Они виделись, по-настоящему виделись – смотрели друг другу в глаза – еще утром, а кажется это было так давно. Она скучала по нему, даже по его колкостям, шуткам, приправленным скепсисом, и строгим выговорам, потому что даже тогда он смотрел на нее с нежностью и заботой. Теперь же взгляд его был непроницаем и через секунду вновь вернулся к собеседнику.

— Так что завязывай с этой ересью, — голос Штольмана был тверд и настойчив. – Не смущай умы. Иначе последствия будут на твоей совести.

Парень молчал, насупившись и часто дыша. Трудно ему было отказаться от своих убеждений, да и перечить благородному господину он не смел. Штольман продолжил допрос.

— Скажи мне лучше, кто мог желать смерти Марго?

— Не знаю.

— Может, у нее враги были? Недоброжелатели?

— Не было, покуда мне известно.

— Ну, а с коллегами какие у нее отношения были?

— Да, как у всех. Бабы они все склочные, брехливые.

— И с кем же она «брехала»?

— Со всеми, — пожал он плечами. – С Заркой постоянно языками сцеплялись, обе дерзкие, с норовом, как с первого дня не сошлись…

Штольман вновь взглянул на гадалку. Она следила за ним неотрывно, с каким-то волнением на лице, будто хотела что-то сказать. Мужчина мысленно сделал себе пометку – допросить ее позже, и не без подозрения покосился на ее руку, зажатую в ладони господина Миронова.

— …с эквилибристкой тоже то и дело что-то делили, — продолжал Никита.

— С какой еще эквилибристкой? – Штольман в замешательстве перевел взгляд на Прохора Кузьмича.

— Да, с этой Нимфой нашей ненаглядной, — пояснил Никита. Прохор Кузьмич кивнул и добавил:

— Марго, может, и склочная была, но баба хорошая, своим преданная. Хитрая порой, не без этого, но надежная. Была…