Склонность человеческого сознания всё и вся подводить под единый знаменатель, есть одна из главных его потребностей. Именно в этом скрыта, его стремящаяся всё поглотить и переварить, ненасытная воля. И даже самые великие мыслители не могли обойти это основополагающее естество своего разума. Артур Шопенгауэр, выведя основу для мироздания в виде воли и представления, всё и вся подводил под этот его основной знаменатель. Эммануил Кант, подводя весь мир под лекала собственного убеждения в том, что существует порядок сам по себе, вне зависимости от созерцателя, что логика главенствует на всех без исключения полях мироздания, что «греческий симпозион» с его основателями Сократом и Платоном, в своём диалектическом экстазе, являются главными открывателями истины, всегда был настолько последовательным в своём ремесле, что дошёл до того, что стал сам себя опровергать на этой ниве. Ибо логика, заходя слишком далеко, всегда, в конце концов, разворачивает своё кормило, и направляет свои пушки на себя самуё. И даже Фридрих Ницше, сохранявший долгое время абсолютную трезвость ума, (то, что он сам называл честностью), всё же, в конце концов, не обошёл этого глубоко человеческого заблуждения, и стал всё и вся подводить под «Жажду власти», и, кстати сказать, не только живую материю и биоорганизмы. Хотя жизнь убеждает нас, что «воля к рабству» не менее значительна в нашем мире.

Объяснять мир без этого подведения, очень затруднительно, а может статься, и вовсе невозможно. Ведь это значило бы игнорировать собственные древние внутренние сложившиеся «формативные сети», игнорировать паритеты, выложенную и устоявшуюся структурную метаформу сознания, для которой всякая полемика, как и представляемая образная конфигурация должна иметь структуру, удовлетворяющую его сакральные мотивационные потребности, а именно: Упрощение, (насколько возможно), воплощающееся в математическое олицетворение, где всякое уравнение должно находить своё наиболее простое решение; Усложнение, где, прежде всего, питается гордость разума, и пьёт «студёную воду разнообразия», на берегу океана бесконечности.

И игнорирование этого, значило бы выйти за пределы собственного разума, или попросту впасть в безумие. И этой «разумностью заблуждения», страдали все без исключения мыслители. И ваш покорный слуга, подводя весь мир под лекало «Вечности забвения», с одной стороны, и «Вечность возвращения» – с другой, превратив весь мир в «дуализм вечностей», так же был вынужден впоследствии всё и вся подводить под этот «метаструктурный конгломерат». Индивидуальность мыслителя заключается только в языке, в его музыкальной неповторимости. Ибо форма – всегда одна. И здесь он мало отличается от всякого художника. Ибо также рисует, хоть и на трансцендентальном полотне, отгрунтованном единым для всех грунтом, картину своего, и только своего бытия.

Безумие начинается там, где кончается логика. Где очевидность поступков и их мотивов, теряет свою привязанность к логическим консолям привычного и повсеместного паритета, и сознание, отрываясь от порядков установленного бытия, становится всё более и более свободным. Убеждённость в собственной правоте, и праведности своих поступков, ещё не говорит о разумности. Всякий, убеждённый в своей правоте человек, не слушающий никакие аргументы против, есть суть одержимый человек. И такая одержимость прослеживается во всём, что касается, какого-либо убеждения. Религия, Политика, Наука…. Да что там лукавить, и Искусство так же, – всё зиждется на убеждениях, и вопрос лишь в той силе, что благодаря своей одержимости способна преодолевать, подчинять, и властвовать. И здесь очевидность той «воли к власти», наиболее рафинированно и однозначно проявляется в политике. Но и только. Ибо вопрос здесь лишь в однозначности, очевидности и той пошлости, благодаря которой политика выступает наиболее ярко на этом поле. Тот, кто не видит, к примеру, в искусстве, проблесков убеждённости, часто переходящую в одержимость, и стремления к власти, тот не видит тонкостей на полях, принимая за очевидность только грубые проявления, как вспашка и засевание, и последующая уборка злаков с полей. Спросите у состоявшегося художника, что самое важное на земле, и то, что вы услышите в ответ, как правило, будет мало отличаться от высказывания на этот счёт политика, или учёного. Его ремесло – вот самое важное на земле! И он приведёт сотню аргументов в пользу своего суждения, и все попытки спорить и приводить в ответ свои, будут отметаться как мусор, как ошибочное суждения недалёкого собеседника. Мы все, независимо от сферы деятельности, находимся каждый в своих водах безумия. И по большому счёту, почитаем за разумность, и вообще, наиболее здоровую парадигму сознания – логику. Причём приоритет имеет именно наша логика, что своими плавными переходами от диссонансов к консонансам, и к гармонии музыкального ряда, где всякое сомнение находит свою форму разрешения, и тем самым форму удовлетворения. А главное, целиком и полностью зависит только от нас, от нашего внутреннего произвола, укрепляет этот приоритет, возводя его на пьедестал истинности. То, что мы почти никогда не можем, друг с другом договориться, особенно ярко проявляющееся в политике, говорит обо всём этом, однозначно и очевидно. Мы живём – безумствуя, и безумствуем – живя.

Релятивистическое осмысление

То, что абсолютного, самого в себе существования – нет, что оно невозможно априори, есть основа релятивистического осмысления не только природы, но и самого мышления. Ибо сама оценка чего бы то ни было, предполагает субъект, как единственного оценивающего со своей «вышки паноптикума», для всех без исключения познаний и оценок. Мир – суть пустота, – белое полотно, на котором наш разум рисует свои картины, и он же их оценивает. И здесь бог – ни к чему. Ибо его наличие определяло бы саму по себе существующую объективность, а это суть нонсенс. Всякий объект рождается и умирает в нашем разуме, и он не существует, как не существует голограмма без своего излучателя.

Наша психологическая дилемма, относительно мира, есть суть вечное сражение двух вечностей, – «вечности забвения», (пустого безвременья и беспространственности), и «вечности возвращения», (бесконечного повторения, и мультифационного копирования существенного). Наш мир, – «мир возвращения», не знает противоположного мира, – «мира забвения». Это, по сути, параллельные миры, и нашему миру с «миром забвения» никогда не пересечься. Они суть оксюморон (сочетание несочетаемого). И наша глубочайшая убеждённость в собственном мире, и его объективности в себе, есть суть психоделическая константа нашего разума, его необходимая заблуждённость, обеспечивающая продолжительное бытие субъекта, от которого исходят те лучи, что, словно от проектора в кинотеатре, создают объекты на белом экране действительности.

Психотомия всего этого, как проста, так и чрезвычайно сложна. Если попробовать провести некую вивисекцию самого этого явления, глубокую и окончательную, то мир исчезнет, как утренний туман. В нём необходимо не останется ничего объективного. Но сама объективность никуда не денется, ибо сам субъект, в рамках своего существования, есть отражение объекта, и не существует без него, как и объект без субъекта, есть суть фикция, эфемерная субстанция, – Миф.

Кольца, круги и шары – фигуры, определяющие не только феноменальный мир, не только его эмпирический контекст, но и, безусловно, психоделический, или разумный. Будучи на любом пути мы всегда, либо приходим к палиндромам сознания, либо возвращаемся на круги своя. Ибо всякий наш путь в разумении, всегда следует по сферической траектории, – это генетика мира встаёт в нашем сознании своей непоколебимой константой.

Если правда, – понятие психологическое, то истина, – понятие эмпирическое. Субъективность правды, отличается от субъективности истины только тем, что, они существуют в различных областях нашего сознания, и их утверждающие в себе консологемы, объективируются в различных полях нашего осмысления. Более твёрдые на ощупь, многосторонние подтверждения истины, в сравнении с эфемерными и ограниченно субъектарными, правды, имеют соответствующую авторитетную подоплёку, и к тому же убеждают эмпирическими подтверждениями научного пантеона.