Ее рука дрожит, будто она хочет убрать ее, но что-то останавливает ее.

        Может, это то же самое, что мешает мне трахнуть ее и зарыться в нее так глубоко, что ни один из нас не будет знать, где кончаюсь я и начинается она.

        За один день из-за нее у меня повредились нос и плечо. У меня был первый всепоглощающий поцелуй с ней. Я наслаждался дождем после долгого времени также из-за нее.

        Я даже представить себе не могу, какой была бы моя жизнь, если бы я проводил с ней больше времени.

        Понятия не имею, что это за чертова одержимость Астрид, но я знаю одно.

        Я вижу это до самого конца.

Глава 20

Астрид

Когда идет дождь, нет, он чертовски льет.

        Мои глаза едва открыты, когда я спускаюсь вниз по лестнице. Боль распространяется от спины к передней части головы, и мой нос частично заложен.

        Ага. Полностью простыла от того, что промокла под вчерашним дождем.

        Если не считать полного замешательства.

        Чем больше времени я провожу с Леви, тем лучше его узнаю. В то же время, будто я до сих пор почти ничего о нем не знаю.

        Хоть убейте, я не могу понять, почему он делает все, что делает.

        Разве не говорят, что на шахматной доске ход короля предсказать невозможно?

        Или я все это выдумала?

        Что меня больше всего беспокоит в Леви, так это не его поступки. Это моя реакция на него. Вчера я находилась на грани полностью отдаться его греховным прикосновениям и губам. Черт бы побрал эти твердые, полные поцелуев губы.

        Во имя любви к Викингам, почему я не могу прийти в себя и перестать думать о том поцелуе?

        Он дьявол, помнишь?

        — Я видела ее! Она приехала домой на машине Кинга.

        — Тише, Николь, — шипит Виктория. — Не произноси эту фамилию вслух в этом доме.

        Мои ноги запинаются за углом столовой, обдумывая, что делать.

        Они говорят обо мне, так что я не должна чувствовать себя плохо из-за подслушивания.

        — Я больше не могу этого выносить, она не должна здесь быть. Ты сказала, что она уедет.

        — Она уедет, — Виктория говорит спокойно. — Это ее последний год в этом доме, прежде чем она уедет навсегда.

        Как она разгадала мой план?

        Не то чтобы меня это волновало. Это ради всеобщего блага. Я не вписываюсь в шикарную, идеальную жизнь Виктории и Николь.

        Даже покойный отец Николь был чем-то вроде рыцаря. Она и ее мать, идеальная семья, отвечающая потребностям отца.

        Если ему придется выбирать, то это буду не я.

        Я игнорирую боль, которая приходит с этой мыслью, и начинаю заходить, когда голос Виктории останавливает меня.

        — Ее тип принадлежит к мусору, как и ее мать-шлюха.

        Кровь пульсирует в венах, жар душит шею, подбирается к лицу.

        Я врываюсь внутрь, прижав кулаки к бокам, и бросаю рюкзак на стул.

        Виктория и Николь сидят друг напротив друга, поставив перед собой тарелки.

        — Возьми свои слова обратно, — говорю я со спокойствием, которого не испытываю.

        Злобные глаза Николь метают кинжалы в мою сторону, когда она втыкает что-то в свою тарелку.

        Идеальные брови Виктории хмурятся в притворном удивлении.

        — Что взять обратно, дорогая?

        — Ты назвала мою мать шлюхой и заберёшь свои слова обратно.

        — Ты, должно быть, ослышалась, дорогая, — продолжает улыбаться Виктория, беззаботно потягивая чай.

        Главное в Виктории, это ее способность избегать конфронтации и ускользать из любой тяжелой ситуации. Наверное, поэтому она идеальная жена для такого человека, как мой отец.

        Но я не долбанная пресса. Ей не сойдет с рук называть мою мать шлюхой.

        — Я не очень много знаю об истории моих родителей, но знаю, что моя мама была первой, — я передразниваю ее холодную, приводящую в бешенство улыбку. — Может, нам стоит выяснить, кто в этой истории главная шлюха домохозяйка?

        Лицо Виктории морщится, но она остается сидеть. Николь вскакивает, указывая на меня вилкой.

        — Ты только что назвала мою мать шлюхой домохозяйкой?

        — Ох, — ухмыляюсь я, стараясь встретиться взглядом с Викторией. — Ты, должно быть, ослышалась, дорогая.

        — Сядь, Николь, — ворчит Виктория.

        Николь идёт ко мне.

        — Ты маленькая сучка, — рычит Николь мне в лицо. — Ты и твоя шлюха мать были и всегда будут ничем для дяди Генри. Ты просто использованная ткань, которую можно выбросить в любую секунду.

        Я поднимаю кулак и бью Николь по лицу.

        Это коленный рефлекс. Что-то, что приходит в момент уловки.

        Когда я слышу, как она говорит о моей матери, меня охватывает волна гнева.

        Никто, абсолютно никто не смеет оскорблять мою маму и не выйдет сухим из воды.

        Николь и Виктория вскрикивают одновременно, когда ее любимая доченька падает на стол, схватившись за лицо.

        Николь выпрямляется, ее глаза блестят. Она сжимает руки в кулаки, а я стою на своем.

        Давай. Я готова драться с ней насмерть прямо сейчас.

        Виктория тянет дочь за воротник платья.

        — Ох, Генри. Не знаю, что произошло с Астрид. — она гладит Николь по волосам. — Все в порядке, детка, все в порядке.

        Мои мышцы напрягаются при упоминании имени отца. За моей спиной раздаются размеренные шаги, и он встает рядом с женой и падчерицей. Его лицо настолько закрыто, что невозможно прочесть его настроение.

        — Она назвала мою мать шлюхой, дядя, — всхлипывает Николь, показывая ему красный отпечаток вокруг левого глаза.  — Когда я сказала ей прекратить, она ударила меня.

        — Это не правда! — кричу я.

        — Ох, Генри, — восклицает Виктория. — Думаю, Николь нужно показаться врачу.

        — Да ладно тебе, — я ошеломленно смотрю на нее.

        Это было не таким уж сильным ударом, хотя мне бы этого хотелось.

        — Я знаю, что мы тебе не нравимся, Астрид, — Виктория смотрит на меня полными жалости глазами. — Но я думала, что мы семья.

        — Перестань лицемерить! Ты оскорбила память моей мамы...

        — Достаточно!

        В столовой гремит папин голос.

        — Но, папа, она...

        — Я твой отец, а не папа, — процедил он сквозь зубы.

        Я борюсь с рыданиями, пытаясь освободиться.

        — Она сказала, моя мама...

        — Твоя мать умерла.

        Он невозмутимо смотрит на меня, будто я не знаю этого.

        — Она умерла три года назад. Я пытался дать тебе свободу действий, но это не сработало. Когда ты поймёшь, что твоя мать в прошлом?

        — Никогда! — мое зрение затуманивается слезами. — Если ты забыл о ней, это еще не значит, что забуду и я.

        — Астрид Элизабет Клиффорд. Ты немедленно остановишься и извинишься перед Викторией и Николь.

        Мать и дочь сдержанно улыбаются.

        Я поднимаю подбородок, и по щеке скатывается слеза.

        — Я никогда перед ними не буду извиняться.

        — Тогда ты забудешь о посещении выставки на следующей неделе.

        Он не может отнять это у меня.

        — Но ты обещал.

        — И ты обещала постараться поладить с Викторией и Николь. Если ты не выполняешь своих обещаний, то почему я должен?

        — Я не стану извиняться за то, что они начали оскорблять мою маму.

        — Никаких извинений. Никакой выставки.

        — Прекрасно!

        Я хватаю рюкзак и перекидываю его через плечо.

        — Но к твоему сведению, отец, ты перестал выполнять свои обещания с тех пор, как мне исполнилось семь.