Скажу больше. Тот, кто способен достаточно глубоко опуститься в колодец познания идеальности природы, поймёт, насколько сам «взрыв» как таковой, родственен нашей биологической природе, нашему сакральному естеству. Ведь как я отмечал выше, мы с вами представляем собой тот же «взрыв химических реакций», лишь сбалансированный, – лишь растянутый во времени. И только поэтому он представляется нам чем-то чужеродным «хрестоматийному взрыву», как таковому. Мы, своей субстанциональностью, своими механизмами напоминаем нечто вроде реакции в атомном реакторе, заторможенном графитовыми стержнями. – Текущий сбалансированный взрыв.
Феноменизирование одной составляющей мира, и противопоставление её другой, только потому, что эта составляющая ближе нам по своим механизмам, по морфодинамической модуляции и скоростям, есть естественная потребность нашего разума, основанная на генетической природе его архаического дуализма. Она зиждется на разделении и противопоставлении всего, что попадает в его поле зрения, и последующего определения и назначения «близкого», «родного», с обязательным определением противоположного – «чуждого», «далёкого» и «чужеродного». Основанном на необходимом для жизни делении бытия и мира на «родной», – расположенный, и «чужой», – враждебный. И критерием истины здесь, как и в любых иных исследованиях, возбуждающих и удовлетворяющих наш разум, – служит заключенная в динамической музыкальной гармонии для нашего слуха и нашего глаза, общая полифония мироздания. Ведь по большому счёту, истина, какими путями она бы нас не водила, в какие дебри не заводила, её утверждаемая схоластическая основа всегда гнездится в музыкальной орнаментике и выверенной фразировке, основополагающим принципом которой является законченность диссонансно-консонансного континуума нашего сознания. Повсеместно воплощающегося континуума, присущего нашей воли, и отраженного наиболее непосредственно в глубинной музыкальности всякой воспринимаемой и изучаемой вещи нашего бытия. Ведь музыка, есть воплощённая в звуках суть не только жизни, но и бытия действительности. И в том числе поэтому, она так завораживает нашу душу. И как сама полифония всякого музыкального произведения противопоставлена каденции, так жизнь в нашем бытии противопоставлена смерти. И как каденция – важна и необходима для музыкального произведения, так и неопровержимо важна смерть – для нашей жизни.
Религии, на нашей многострадальной земле, рождались в том числе и на почве одушевления неодушевлённых предметов. В каждом предмете феноменального мира есть душа. Люди всегда подсознательно глубоко чувствовали это, особенно древние. Ибо тогда, на заре расцвета идеального познания, все их мысли были ещё слишком близки к инстинктам, и почти не были «отформатированы» на лад разумной полезности и целесообразности. Они были менее конъюнктивными, а значит были более близки к самой истинности мира. И поэтому мы находим в древнейших религиях то, чего и в помине нет в более поздних. К примеру «Синтоизм». Где одушевляются всякие предметы, имеющие свою форму, и в особенности необычную форму. Где Бог гнездится в каждом листочке, не зависимо от того, висящем ли на дереве, или уже упавшем на землю и засохшем. Наши предки чувствовали мир иначе. Их глубочайшая интуиция, их инстинктивно-идеальный разум, в своих запредельных возможностях – доминировал над всем остальным сознанием. И я не случайно для примера привёл именно «Синтоизм», как религию идеального самопознания. Как не только одну из древнейших религий, но в первую очередь как некую теистическую дисциплину сверх соматического восприятия природы. Зародившуюся в том месте на нашей планете, в том социуме, где утончённость, гибкость, глубина и изысканность имели и имеют поныне, важнейшее значение для жизни. В противоположность относительной грубости форм присущих древним религиям запада, их инертность и закостенелость, – их поверхностность.
Вообще, всякая религия имеет своим началом, своим фундаментом – подсознание. Но подсознание имеет разные глубины, и то, во что развивается та или иная религиозная дисциплина, всегда говорит о том, на каких глубинах она имела своё начало. И на какой глубине созерцания находилось общество, породившее её. Я не стану здесь вдаваться в теологические аспекты и религиозные лабиринты, это отдельный огромный пласт нашего разумения, который в сути своей, как всё Великое, является сложным в своём развитии и становлении, и достаточно простым в своих истоках. Но именно поэтому требует к себе серьёзного подхода, углублённого обдумывания и строгого аподиктического и даже ассерторического анализа.
И так. Для того, кто настроился на мою волну размышления, кто встал рядом с моим углом зрения, для того уже не должно остаться «неживых предметов» в действительном мире феноменальной реальности нашего бытия. Для нас – «неживой» – значит лишь другой формы жизни. Ведь по большому счёту материя, в каком виде она бы не находилась, никогда не будет в состоянии полного покоя, и даже в камне происходит своя динамика, свой сакральный метаболизм, а значит своя жизнь. Но «человек поверхностного суждения» всегда будет расценивать камень, – как нечто мёртвое. Ведь он никогда не осмыслит то, что может быть совершенно иная, не похожая на нашу, форма жизни. Что она может опираться на абсолютно иной пространственно-временной континуум существования. Для такого «поверхностного наблюдателя», как мир – един для всего и вся, так и форма жизни единая для всего и вся. И там, где он её не видит, там её и не существует. Для него лишь иерархия является основополагающим аспектом существующего. Для него не существует никаких параллельных миров. Для него только неопровержимая очевидность, есть единственно возможное для умопостижения ремесло и цель. Для него истинность – в разумности большинства. Большинства, чья разумность полагает обозначенное только им живое, – единственно возможным феноменом жизненности, и в то же время неким божественно-чудесным произволом природы. Он ставит собственную жизненность во главу угла, веря в неё, и не оставляя и тени сомнения для своей сакраментальной веры. Он сам водрузил себя на пьедестал мироздания, возвёл себя в культ, и превратил всё отнесённое им к «неживому» в плаценту, в атрибут лишь обеспечения собственной власти.
Чувствуете, как глубоко скрыты наши психологические воззрения, откуда исходит наш психотип в целом. Как умело скрывается за латентными покрывалами суть нашего сакраментального стремления к власти, к покорению природы. Без разделения и изолирования, – невозможно покорение, не возможна власть «сильного» над «слабым», как невозможна была бы сама иерархия мироздания.
Каждый, кто когда-либо задумывался над этим коварным, сложным для осмысления, но очень важным вопросом, подходил к нему со своей точки зрения, улавливая во внешнем мире свои, родственные только ему, резонирующие только с его подсознанием флюиды. Большинство из которых сосед, – просто не в состоянии заметить, идентифицировать и оценить. Ведь если у каждого «живого существа» свой неповторимый мир, то у каждого мыслителя, ещё и своя неповторимая оценка. Ведь каждый из них, обладая уходящими в запредельность «ганглиями» собственного единственно существующего мировоззрения, ещё обладает своей градационной живой утончённостью тонких простраций созерцания.
Суждения разных людей очень часто противоречат друг другу. И это противоречие – вечно, как само бытие. Но часто замечается некоторая схожесть в самой сути вопроса, хотя и подход с совершенно разных сторон.
Взгляд физика на проблему «живого и неживого», – всегда будет оставаться за пределами взгляда эзотерика. И оба эти взгляда всегда будут вразрез взгляду метафизика. Каждый создаёт свой неповторимый, в своей утончённости непохожий мир. И оценивает затем этот мир, через призму своего мировоззрения, граней у которой может быть бесконечное множество. И здесь немало зависит от окружения, в котором находился тот или иной мыслитель во время своего созревания. Ведь созревание плодов разумения, в своей сакральной основе нисколько не отличаются от созревания яблок на дереве. Всякое созревание строго зависит от условий окружающего ландшафта, в самом широком смысле слова, от климата внешней действительности. Которые либо позволяют, либо не позволяют развиваться определённым «ганглиям сознания». И «ландшафт» этот включает в себя многие условия. Одно из таких условий это – образование. Другое – воспитание. Третье – гены, переданные от предков, и вскормленные личностью, несущие в себе некие особенности разумения, и т. д. И в зависимости от условий, каждая из образующихся граней созревающего сознания, уходит в перспективу собственного бесконечного гранения.
