Мои мысли чистыми образами идеального, всплывают в моей голове. И мой «рефлексивный разум» со своими «рационально-аналитическими ганглиями» из этого материала, неуклюже грубо, пытается лепить доступные для других разумов, (как ему кажется), формы.
Я не строю своих мыслей на основе чужих гипотез, в смысле опровержения или продолжения их. Я так думаю, – как пишу. Я так вижу, – как говорю. И все ошибки, и заблуждения, – это мои заблуждения, не навеянные кем-то, но сформированные во мне. Хотя, скорее всего это, так же иллюзия. И все, так называемые мои мысли на самом деле плод пережёвывания чужих, прочитанных когда-то и отложившихся в подсознании. Может статься, что всё это, – лишь продукт переваривания? Но как бы там ни было, я чувствую, что пишу своей кровью, и стараюсь не употреблять чужих высказываний и умозаключений. Только лишь – мой взгляд. Я очень часто сталкивался с тем что апостериори, уже после того как написал и выразил свой взгляд, вдруг обнаруживал нечто подобное у мыслителей прошлых поколений. И эти совпадения, да, именно совпадения, я встречал довольно часто. Но я не собираюсь вычёркивать мои мысли из сотканных мною пасквилей только в силу того, что обнаружил нечто схожее у других мыслителей. Меня нисколько не тревожит, что меня могут обвинить в плагиате, ибо я знаю, – как рождались эти мысли. А совпадения мыслей встречаются даже чаще, чем перекрещивания прямых линий в геометрии феноменального мира.
Возвращаясь к осмыслению «живого» и «неживого». Хочу несколько остановиться на том, как вообще мы смотрим на вещи, чем руководствуемся в своих умозаключениях относительно того, или иного состояния материи, только ли правдой своих чувств и истинной своих умозаключений? Может быть, не маловажную роль играет та всосавшаяся нам в кровь условность? А может она играет главную роль в нашей оценке всех явлений и вещей в мире?
Вся противоречивость нашего вглядывания в мир, (и эта противоречивость, есть отражённая и олицетворённая сущность самого мира), все наши старания найти единую для всего и вся истину, – ломаются этой противоречивостью. Как только мы находим какую-нибудь более-менее «стабильную истину», как в ту же секунду, она начинает противоречить сама себе. В сущности, она и возникает в результате архаического противоречия, но мы часто этого не замечаем, в силу свойств нашего разума. Нас мало интересует «папа» и «мама», когда мы смотрим на «совершенное дитя». – Мы во власти экзальтированной восторженности!
Я ещё раз убеждаюсь, что в этом противоречии, вся суть Сущего, вся его глубина и необъятность, – его единственно возможная фундаментальная природа. Мы, люди, оцениваем мир и сущее в этом мире с точки зрения собственной формы, с точки зрения своего сакраментального устройства, с точки зрения веками выложенных в нас, форм и порядков. Ведь по большому счёту, мы подобны той же мозаике, в которую с каждым новым поколением, и даже с каждым новым индивидуумом вкладываются несколько новых «кубиков». Новизна этих «кубиков», возникает как результат воздействия на нас ежесекундного момента условий внешней природы, и последующей нашей реакции на это воздействие. Мы трансформируемся в нечто своеобразное, и обогащаем тем самым палитру общего человеческого мозаичного полотна, своими индивидуальными красками и оттенками. Мир меняет нас, и тем самым меняется сам. Ведь с «новыми кубиками», мы смотрим на мир уже несколько иначе. А значит любая, даже самая «стабильная истина мира», когда-нибудь необходимо постареет и потеряет свою актуальность.
Когда-нибудь мы совершенно по-иному посмотрим на «живое» и «неживое» в этом мире. На те законы и определения, которые сейчас для нас являются незыблемыми. Нам откроется нечто потаённое, нечто лежащее пока за гранью нашего понимания, и тогда мы воскликнем; Нет неживого! В мире – есть только живое! Отметём все наши старые заблуждения, чтобы приобрести новые. Отбросим все наши условности и увидим так ясно, всю сущность противопоставления «живого» и «неживого»! Осознаем всё наше неразрывное родство со всей «неживой природой», и глубоко созерцая, осмыслим свою единую сущность не только с нашей планетой, но и со всем миром, с каждой крупинкой песка и с каждой каплей воды. Наше экзальтированное отношение смениться трезвым, непредвзятым отношением ко всему миру и к самим себе.
Когда-нибудь мы увидим такие просторы, и нам откроются такие тонкости, что все мои размышления на этих страницах покажутся детским лепетом, не заслуживающим никакого внимания. Но я абсолютно уверен, что мы никогда не найдём ту грань, ту чёткую черту, которая бы отделила «живое» – от «неживого». Чем дальше мы будем уходить в этом направлении, тем дальше будет уходить перспектива. Ведь по большому счёту любой переход из одного состояния в другое, любой скачок, это цепь последовательных изменений. Физика – неумолима. А наш взгляд на это, наши оценки и определения есть необходимое деление, обозначение и сопоставление, исходящее из присущего только нам чувства времени и пространства. Как в пространстве, – невозможно найти последней неделимой точки, как во времени, – невозможна точка отчёта, так и здесь, – невозможно найти той черты, которая бы отделила чётко одно от другого. Что ни возьми, каждое из этих высказанных положений, при глубоком рассмотрении всегда будет воплощением пропасти. Ибо всё это лишь разные стороны нашего разумения. Разумения, которое есть – суть пропасть.
В своём образном мышлении, балансирующем на грани подсознания и интуиции, я представляю живую ткань как некую лишь более гибкую, более пластичную, существующую в более мобильном состоянии, «синтезированную формальную модуляцию», сочетающую в себе отношения грубых и тонких форм энергетической материальности. «Альянс инертных и агрессивных стихий», находящихся в соотношении баланса противостояний. Баланса, создающего близкую нашему созерцанию трансформацию, оцененную по родственным критериям формомодуляцию, со всеми внутренними сочетаниями и движениями. Я осознаю её появление, как необходимую последовательность утончения баланса материальной субстанциональности, в изменившихся условиях узких амплитудных колебаний природного макрокинеза.
Относительно небольшой диапазон колебаний общей природной среды, некая стабильная ровная волна климатических изменений, спровоцировала вытягивание из инертного материального монолита, тонких пластичных формаций, существующих в поле этих экстраполяций и колебаний и играющих в такт этим общим колебаниям. «Живая ткань», – выросла из «неживой материи», как вырастают нежные тонкие побеги, из твёрдого инертного ствола дерева. Её появление абсолютная закономерность, необходимое изменение формы, под воздействием изменившихся условий и обстоятельств. Так на почве нашего первобытном разума, когда-то начали вырастать и расцветать более «тонкие ганглии сознания». Так в нашей душе вырастают и расцветают «изощрённые ганглии» восприятия и ощущения более тонкого, запредельного мира. Именно амплитуда климатических и иных колебаний природы, её относительное внешнее успокоение, её гармоничное уравновешивание по всем фронтам, позволило расцвести на «теле грубой материальности» – «изысканным цветам утончённого полигенеза».
Те суперкатаклизмы природы, бушующие на нашей планете миллионы лет до, так называемого «возникновения жизни», воплощали в себе некую относительную «сверх амплитудность» колебаний природного естества. Но можно ли то состояние природы определить и обозначить как отсутствие жизни? Бушующая жизнь планеты, во времена своей гиперреактивности, не позволяла расцвести «цветам тонких мета организованных структур», чья внутренняя организованность и гармония не могла существовать в этом бушующем океане. В такой атмосфере могли быть только соответствующие морфоструктурные модуляции, со своими критериями организации и гармонии. И всё дело в том, что организация и гармония как таковые, могут иметь бесконечно различные амплитуды колебаний, могут существовать в различных несопоставимых модуляциях, а значит иметь собственную жизненную форму оргахаотики. И на самом деле, гармония бушующей штормами и вулканами планеты, в сути своей, ничем не отличается от гармонии бьющегося сердца. Да, в большом шуме не рождаются тонкие переливы музыкальной флуктуации… Во время грандиозного шторма невозможно рождение тонких переливов свирели… Большой взрыв – сметает горящие костры… Но значит ли это, что большой взрыв или грандиозный шторм являют собой нечто противоположное, нечто инти, – нечто враждебное вообще «живому»? Да. Враждебное нашей сакральной организации, нашей форме бытия, нашим тонким ритмам, и всему для нас близко родственному, но никак не – «вообще живому».
