В приемной Сергеев коротко кивнул дежурному офицеру, сидевшему за столом, стоявшим слева от входа в кабинет министра.

Вишневецкий ткнул пальцем в Сергеева, потом себя в грудь, как человек свой в этих апартаментах, давая понять дежурному, что они прибыли согласно договоренности вместе.

Опрятность и строгая канцелярская роскошь создавали в приемной министра атмосферу если и не праздничную, то, во всяком случае, исполненную торжественности и значительности. Любой телефонный звонок или реплики входивших офицеров не казались будничными. Бытовавший в советское время лозунг: «На работу, как на праздник!» охотно подхватили женщины, служившие в министерстве, все они были одеты свежо, чуть-чуть кокетливо, но со вкусом, как одеваются не на такие праздники, как 1 Мая или 7 ноября, а на 23 февраля, к примеру. А в приемной министра и рядом с ней благодаря подспудной торжественности, угадывавшейся и в походке, и в интонациях, и даже шутках, царила немножко приподнятая атмосфера, впрочем, всегда окружающая высокую власть.

Сергеев знал, что помощники больших начальников обязательно хранят запас анекдотов и занятных историй для заполнения пауз, для поддержания атмосферы непринужденности и хорошего тона.

Он понимал, что рассказом про ИКП его развлекают, а это был верный признак определенного ранга приема. С теми, кого вызывают для выволочки или каких-то формальностей, так не разговаривают и не встречают в вестибюле. Он тут же представил себе, что его вызвали для «доверительной беседы». Может быть, от него хотят получить негативную информацию о своем непосредственном начальнике, недаром же его вызвали без начальника отдела полковника Малышева. На Сухаревке это, конечно, заметили, но вопросов, естественно, никто не задавал. Он знал, что вокруг Управления в последнее время клубятся разговоры, обычно предшествующие каким-то существенным переменам. Эти размышления придавали лицу Сергеева выражение сосредоточенного внимания, принятого Вишневецким на свой счет и еще больше расположившего к молодому сотруднику.

Ровно в пятнадцать часов двенадцать минут сидевший в углу за столом дежурный офицер кивком головы и жестом руки Вишневецкому и Сергееву показал на дверь, обитую кожей, любовно снятой с какого-то нежного животного.

– Николай Анисимович ждет, – произнес дежурный офицер с таким тончайшим оттенком, в котором можно было услышать заботу о томящемся в ожидании министре и легкий упрек докучливым посетителям, не умеющим ценить чужое время. Дежурный офицер при генерале армии выдерживал военный стиль, и светские манеры Вишневецкого ему претили.

Вчера, почти в это же самое время, Вишневецкий получил от министра поручение найти толкового следователя из УБХСС. Не болтливого, что было подчеркнуто особо, и не очень привязанного к руководству Главка.

Вишневецкий тут же назвал Сергеева:

– Молодой. Недавно из Ленинграда. Хватка есть. Ни с кем еще не сросся…

– А-а, тащи его завтра ко мне. Давай, давай… Это не тот, что мост в Усть-Куте?.. – министр оживился, будто ему напомнили о копченой нельме, недавно отведанной. – Годится! Тащи его ко мне… Посмотрим, что за орел!

«Скорее жираф», – подумал про себя Вишневецкий, но благоразумно смолчал.

После того как Сергеев, войдя в кабинет министра, вытянулся «смирно», отчего показался еще длиннее, и официально представился, министр без единого слова подошел к нему и пожал руку. После этого посмотрел на Вишневецкого, словно требовал от него подтверждения достоверности сказанного, действительно ли это Сергеев, действительно ли, что это старший следователь, и правда ли, что он майор.

Стоявший поодаль и чуть сзади Сергеева Вишневецкий кивком головы подтвердил и достоверность сказанного, и то, что этому человеку можно довериться.

Министр был невысок ростом, широк и крепок, пышные брови, сгодившиеся иному казачине и на усы, были главной достопримечательностью его лица. Брови эти напоминали всем не только брови главы государства, но и о том, что нынешний министр работал с Леонидом Ильичем в Молдавии. И что роднят их не только брови, но и давние добрые отношения, дружная партийная работа и совместный отдых.

В кабинете, кроме рабочего стола министра и примыкавшего к нему стола для немноголюдных совещаний, в стороне стоял круглый журнальный столик с тремя низкими глубокими кожаными креслами.

Министр любил низкие кресла, такие кресла, поглощавшие гостя, не позволяли тому возвышаться над хозяином кабинета, какого бы роста гость ни был.

– Ну, как Москва? Осваиваешься? – как о чем-то очень важном, взглянув из-под бровей, строго спросил министр. Так взрослые напускают на себя излишнюю строгость в разговоре с детьми, чтобы через фразу-две предъявить приготовленную ласку или маленький подарочек, как полную и радостную неожиданность для слегка напуганного дитяти.

– По мере возможностей, товарищ генерал армии. Больше в командировках.

– Это правильно. Вся страна под нами. Все надо своими глазами видеть.

– Еще как осваивается, Николай Анисимович. Скромничает, – счел возможным включиться Вишневецкий. – По части московских преданий и нас, москвичей, поправить может.

Вишневецкий, почувствовав какую-то нерешительность министра, какое-то невысказанное, но ощущавшееся опытным дипломатом сомнение, готов был поднять акции Сергеева, чтобы, чего доброго, сделанный им, Вишневецким, выбор не был отвергнут.

Министр разрешал помощникам и некоторым замам обращаться к нему по имени-отчеству, но все знали, что больше всего ему нравилось обращение по воинскому званию, недавно присвоенному. Нравилась ему и учрежденная для генералов армии Малая маршальская звезда с бриллиантами.

Он очень высоко ставил это звание и очень дорожил им, больше жизни.

Придет пора, и министр, уже бывший министр к тому времени, но все еще генерал армии, поймет, что за открывшееся его пристрастие к коллекционированию особо ценных вещей в особо крупных размерах он может быть предан суду и вскоре может быть в этой связи арестован. Тогда он произнесет горделивые, но от сердца идущие слова, подтверждающие неразделимость в его сознании человека и звания: «Генералов армии не судят!» – скажет он и застрелится. Выстрелит в сердце, чтобы в гробу выглядеть прилично.

– Проходи, садись. Да не сюда, – остановил министр Сергеева, готового сесть на стул у стола совещаний, и указал на мягкое низкое кресло у круглого журнального стола с хрустальной пепельницей и двумя бутылками боржоми в кремлевском исполнении, глянцевой этикеткой и винтовой пробкой.

– Чем он у тебя занимается? – спросил министр Вишневецкого, когда Сергеев погрузился в кресло, выложив перед собой папку со справкой и дополнительными материалами по Усть-Куту.

И в том, что министр спросил не Сергеева, а его, Вишневецкого, помощник увидел подтверждение своим предположениям о каких-то сомнениях, еще не развеявшихся у хозяина кабинета.

– У него Усть-Кут. Объект огромный, там три строительных управления на один пожар все свои недостачи пытаются списать. Там же по трассовикам работает, лес на Украину толкают, неучтенку…

– Лес на Украине, лес в Молдавии проблема проблем, – вдруг припомнил министр. – Трудно на юге без леса.

– Начинает по БАМу работать, там железо, сталь-конструкции, фондированные материалы, как вода в засуху испаряются…

– За современной литературой следишь? – министр жестом предложил Вишневецкому тоже сесть в кресло, сам же остался на ногах.

– Мое направление – строительство, и к легкой промышленности начинаю приглядываться…

– Да о другом я спрашиваю. Направление! За литературой следишь, книжки читаешь?

– В отпуске и на бюллетене, товарищ генерал армии.

– Ясно. Роман «Луч и бич» читал?

– Майор Смерч? Толстая книжка.

– Ясно. Стало быть, имя такое, Дмитрий Ложевников, тебе известно?

– Кому же не известно. Фигура заметная. Журнал «Вперед!» По-моему, главный редактор.

– Смотри-ка, а говоришь, не следишь за литературой. Знашть так…