Способность ценить что-либо, всегда пропорциональна способности чувствовать, – пропорциональна развитию возможностей этого чувствования. А эта «дорогостоящая способность» духа, способность тонко чувствовать внешний мир, достигается длительным трудом предков, спровоцированным изначально необходимостью к выживанию, и впоследствии созревшего в связи с этой необходимостью, совершенства, и его неутолимого желания познать как можно тоньше и глубинней этот мир. И всякая пошлость на самом деле, есть лишь вопрос слабости этого духа, его самых сакральных и самых прогрессивных монад. Одна и та же вещь, одно и то же явление мира, как и одно и то же произведение искусства, для одного будет представляться Великим совершенством, для другого – простым, не несущим в себе ничего достойного, объектом. Так простой подорожник, цветущий у дороги, для совершенного в своих чувствованиях созерцателя, будет являться метафорой сверх поэтического вдохновения!
Если же абстрагироваться от линейности взгляда на становление, как на необходимую фазу вектора прошлого и будущего, и посмотреть с несколько иного угла зрения, то можно сказать, что на самом деле для отдельной личности, для его созерцания, всё это на самом деле путь назад, – к детским чувствам внешнего мира. К тем тончайшим, изысканнейшим и сверхострым впечатлениям, которыми обладает только детский разум, только детская душа. Тот, кто способен вспомнить и пробудить в себе эти уснувшие за долгую бренную жизнь, «ганглии душеного чувствования», тот достигает этой «дорогостоящей способности».
Прежде чем навестить Святослава в его «Богадельне», Висталь теперь решил пройти по парку, чтобы вникнуть и ощутить дух города. Так называемый «Покровский парк» находился на склоне, и был разбит по слухам, на месте старого кладбища. Человек, которого встретил Висталь в этом парке, был неоднозначной личностью. В своей бурной молодости он совершил многие из возможных преступлений, обозначенных в уголовном кодексе государства как тяжкие, и не очень. Кроме, разумеется, тех, что называют «погаными», и за которые сами уголовники линчуют, попавшего в их лапы чудака. Да, преступления, также, как и моральные проступки, суть неоднозначные деяния, и бывают благородными и не очень, а порою подлыми и непростительными. Всё зависит от мотивов. И не напрасно судьи в судах, как и «судьи в камерах», обращают особое внимание на мотивы того, или иного преступления. На всём этом, собственно, и стоит всякая мораль. Она, суть кодекс отношения к себе, и своим соплеменникам. И ее, казалось бы, не имеющая отношения к законам социума обозначенных в уголовном кодексе, полиграмма, на самом деле составляет главную платформу для оного. Именно на моральных ценностях, прежде всего, зиждется как уголовный, так и гражданский кодексы. И только во вторую очередь на праве, как отражении вопросов справедливости и несправедливости обмена, платы, и возмещения ущерба.
Человек никогда не должен оправдываться, даже если он совершил в своей жизни нечто непристойное, нечто ужасное с точки зрения обывателей, нечто недостойное Великого ранга, коим удостаивает себя человек. Только конец жизни, только резюме, может сказать о ценности личности, которая несла на протяжении жизни свой крест. Судьба действительно неумолима, и всякий поступок, всякое свершённое событие, – необходимо предзнаменовано тем характером, что волей проведения сложился в твоём органоиде. Преступающий закон человек, также неоднозначен, как неоднозначен человек наделённый, к примеру, статусом «безумный». Ибо и безумие, так же неоднозначно, как и свойство всякого характера. Безусловно преступниками были Аль Капоне, Ванька Каин, и Мишка Япончик…. И безумцем из безумцев были «Лондонский Потрошитель», Савонарола, и Адольф Гитлер…. Но также преступником был и Иосиф Джугашвили, и Владимир Ульянов, и Че Гевара, и Джон Рокфеллер, и Джордано Бруно, и Сократ, и Иисус из Назарета…. А Великие безумцы, как Калигула, Тамерлан, Шуман, Гаррингтон, Диоген Синопский, Эдгар По, Ван Гог, и т.д., впрочем, для обывателя сверхразумность и безумие мало чем отличаются. Так, и к тем и другим, причисляли и Николая Гоголя, и Фридриха Ницше, и всех тех, кто имел относительные сверхспособности. И даже Нострадамус не зря опасался этого.
Всё и всегда зависит от контекста, в котором происходит, как оценка отдельного поступка, так и характера в целом. И лейтмотивом всегда служит предвосхищение, построенное на приязни, или отверженности тонкими, глубинными и не осмысленными флюидами оценивающего субъекта. Если же попытаться «по-мужски» абстрагироваться от этих архаических мотивов душевного пантеона, и посмотреть на всё это непредвзятым рационально-аналитическим взором, то окажется, что подавляющее большинство преступлений, происходящих в исторических пластах нашей цивилизации, не имеют своего собственного чёткого определения, и подчас не отделимы в своих мотивах от новаторства, или гениального выхода за границы обыденности, столь почитаемых в нашем социуме. И здесь выступает во всей своей фатальности недоразумение, как основа любых оценок, и платформа для вердиктов и герольдов, коими увешаны все без исключения «замки исторического и современного бастиона».
В жизни нет вины. Ответственность за свои поступки, либо есть, либо нет, либо находится в рудиментарном, либо недоразвитом состоянии. И способность к такой ответственности, входит в тот же биохимический и физиопсихологический набор внутреннего состояния личности, за наличие и состоятельность которого, обладатель не несёт никакой ответственности, и его не должны беспокоить ни вина, ни гордыня. Всякий моральный закон, глубоко надуманная консологема, построенная в первую очередь на сакральном и страхе, – этом побочном аффекте сверх организованного и утончённого разума.
При всех морально-этических постулатах, царствующих ныне в сердцах аборигенов нашей планеты, на самом деле не имеющих к истинной картине бытия никакого отношения, человек всегда шёл своей, независимой дорогой. И неся эти «флаги» высоко над головой, наступал на герольдов и штандарты этического и морального фарисейства, падающие всякий раз под ноги, когда пред ним вставала необходимость выживания. И по большому счёту, для него никогда не имела приоритетного значения собственная вина, как и понятие греха, как чего-то действительно существующего, и имеющего свои собственные пенаты в лабиринтах человеческой духовности, всегда оставляло в его глубинах сомнение.
Нам только кажется, что мы способны что-то контролировать, независимо от собственного характера, и тех необходимо и перманентно возникающих мотивов, что всплывают в нашем подсознании совершенно незаметно для нас, но так фатально определяющих наши мысли и наши поступки. Всё, что ты делаешь в своей жизни, абсолютно зависимо от химического, биофизического, и психологического внутреннего контента, коим наполнены твоя душа и твой мозг. Всё, чем занималась твоя организация с детства, (то есть, по сути, составляющими этого контента), все, что ты зачерпнул в сосуд своей души, неминуемо приведёт тебя к тому порогу, который предначертан судьбой. В физике нет разрывов, и нет никаких чудесных перевоплощений и прыжков с одной линии, на другую…. В химии немыслимы контрнеобходимые реакции…. В физиологии нет, и быть не может ничего случайного…. А вслед за этим и в психологии, невозможны неестественные поступки…. Здесь также, как и во всей природе, всё и вся закономерно и необходимо последовательно. Как и в физике и химии природного естества не бывает чудес, так и в психологии их быть не может. Чудо, есть суть недоразумение нашего ограниченного в своих созерцаниях сознания.
Самая возвышенная форма духа, с её квинтэссенцией свободы, наступает для человека тогда, когда ты даёшь право на существование даже преступнику, даже самому отъявленному негодяю, даже самому отвратительному явлению жизни, и твоё сердце и твой разум не отвергает ничего, что, так или иначе присуще этому миру. Но такая сверх возвышенная форма – почти невозможное явление в мире. Ибо при всей объективности обобщённых понятий и воззрений, мы не в силах принять зло как данность, и всегда будем стремиться упразднить его как сбой, как ошибку, как нечто неестественное.
