Его белая с длинными и широкими рукавами рубаха, вроде той, что предпочитали конкистадоры семнадцатого века, сапоги с длинными не по погоде голенищами, узкие штаны, подпоясанные ремнём с необыкновенно громадной пряжкой…. Всё это плохо сочеталось с совершенно лысой головой, вызывая впечатление, что голова была чем-то отдельным от всего остального. Всю эту картину сгладила бы большая широкополая шляпа. По крайней мере, с первого взгляда человека можно было бы причислить к оригиналу, нарядившемуся в пирата семнадцатого века. Но шляпы не было ни на голове, ни в руках, и поэтому он выглядел подозрительно.
Пройдя несколько шагов по алее с шумящими листвой тополями, молодой человек перешагнув через парапет и зашёл в подъезд. Найдя квартиру номер шесть, он постучался. Кого там чёрт принёс! Услышал он хриплый голос хозяйки. Поморщившись от такого непочтения, он произнёс: Могу я увидеть отца Святослава? Он на обедне, ответил тот же голос, найдёшь его в церквушке, что на Маяке. И тут он почувствовал в себе перемену. Голос хозяйки вдруг заскрипел, словно несмазанная дверь, всё вокруг потихоньку начало замедляться, стены вдруг стали колыхаться как студень. Началось! – промелькнуло в голове. Он стал медленно разворачиваться, словно огромный танкер в море.
Утро ворвалось в комнату лучами, по южному яркого солнца. Очнувшись, и почувствовав себя и своё мышление, он сразу начал оценивать внешний мир. Все его привычные параметры вроде бы пришли в норму. Внутри его как будто бы ничего не беспокоило. И потянувшись от души, он встал с постели. Это была одна из тех гостиниц, которые встречаются только в провинциях, и присвоение которой на полном серьёзе хоть какого-то звёздного статуса, даже пол звёздочки, могло вызвать лишь саркастическую улыбку. И потому поселенцы часто придавали ей статус пяти крестиков. Что означало отсутствие всех возможных условий сервиса.
Да. Как неприятно подумал он, когда образное восприятие мира, острота и концентрированность вдруг оборачивается полной пустотой во вполне пока бодрствующем сознании. Ощущение себя амёбой, существующей только в поле примитивной действительности. Такое чувство, что сначала у тебя вынули разум, оставив лишь рассудок, воспринимающий с помощью органов чувств окружающую действительность, и только затем выключили сам рассудок, словно выдернув из розетки его агрегаты – органы чувств.
Это был тот же город, но неделей позже. Такие «маленькие отстранённости» утомляли его больше чем «отстраненности на века». Его разум ещё не успел восстановиться, и не имел того просветления, какое он испытывал прежде, возвращаясь в действительность достаточно отдохнувшим.
Выходя из гостиницы и размышляя над этим, он вдруг понял, что, делая какие-то механические действия, погружённый в свои размышления, в какой-то момент вдруг ощутил новую реальность, будто бы снова вышел в более бодрствующую стадию своего сна, словно опять проснулся. Сон – во сне, или более ясное бодрствование в бодрствовании. Как будто бы сначала вышел в море из холодной преисподней земли, а затем вынырнул из моря в воздушную атмосферу мироздания. Но был ли это сон, или другая реальность? Где критерии сна и бодрствования? Критерии не относительные друг друга, но истинные, – совершенно реальные? Сколько раз в день мы засыпаем и просыпаемся, не фиксируя того в своём сознании. Сколько раз в день мы переходим из мира внутреннего, в мир внешний, совершенно не замечая этого. А сколько раз за свою жизнь мы умираем и рождаемся вновь, приходим в совершенно другой мир так же, не замечая и не осознавая того. Какой из миров был истинным, какой из них был наиболее реальным, наиболее достоверным – Главным миром?
Придя в полное взаимодействие с внешней действительностью, и ощутив, наконец, внутренний контроль, молодой человек зашагал по тротуару по направлению к центру города, на Северо-Восток. Его душа уравновесилась, и сомнения ушли сами собой. Ибо ему, как никому другому было известно, что только взаимодействие и соотношение всех твоих чувств и мыслей, слияние их в некую гармоничную общую функцию, в некий целокупный слаженный «оргакинез бытия», где всё и вся соразмерно и взаимозависимо, где всякая мелочь и мимолётность соотносится со всякой общностью и глобальностью, где каждое отдельное чувство подтверждает собой все остальные, а все вместе взятые чувства подтверждают отдельное, – позволяет полагать, что пред тобой истинная реальность. Только чувство самообладания и контролируемого бытия даёт ощущение истинности действительной реальности, в которой главной мерой выступает соотношение и уравновешивание с одной стороны общей фатальной зависимости природы, и с другой ощущение собственной свободы и иллюзии собственного произвола. И всё это называют расхожим словосочетанием – Великая жизнь.
Звали молодого человека, Висталем. Он многое повидал, и многое испытал на своём веку. Он достиг больших высот и глубочайших низин мира. Он развил способности собственного разума настолько, что их возможности можно было причислить к экстраординарным, или провидческим. Но на самом деле они были всего лишь трансреальны. Диапазон его созерцания был невероятно широк. Широк настолько, что казалось он мог объять не только этот, копошащийся разнообразными тварями «чертог вселенной», но и саму Вселенную. Казалось, что для него вообще не было пределов. Но на самом деле пределы конечно были. Ибо беспредельна только пустота, а бесконечными возможностями обладает только хаос. Сущностное же, с его обязательным порядком, имеет свои пределы. Ибо всякий порядок тем и отличается от хаоса, что должен необходимо обладать границами. И наша жизнь, определяя собственные наделы, несёт свою неповторимую константу, – своё упорядоченное собственными парадигмами «тело», возникающее и самоопределяющееся на безвременных и без пространственных полях абсолютной возможности хаоса.
То, насколько широк, или узок диапазон возможностей обычного человека, сам человек – не знает. Этот диапазон, лишь суть потенциал латентных возможностей у отдельно взятых, и лишь сравниваемых личностей. И этот потенциал порой несопоставим настолько, что в одном случае возникает впечатление анахронизма, в другом впечатление сверхчеловеческих, или даже божественных возможностей. Различие этих способностей и возможностей можно сравнить со способностями в управлении автомобилем, с одной стороны гонщика формулы-1, с другой – обыкновенного водителя из провинциального городка. Или поставив рядом гения и среднего обывателя, определить их отношение, и попытаться сопоставить и понять ту бездну, которая их разделяет.
Итак, несмотря на кажущуюся молодость, жил Висталь на белом свете уже довольно давно. В нём горел тот огонь, который придаёт внешности свежесть, не смотря на подёрнутое морщинами лицо, разуму – остроту, не смотря на ворох бренного опыта, а душе уверенность и игривость, граничащую с азартом, как правило, присущему лишь юнцам, да и то далеко не всем. Этот огонь называют Богом, или Любовью. Ибо и то и другое в своём самом сакральном смысле есть одно и тоже. Ибо как первое, так и второе содержит в себе всю полноту жизни, всю широту мироздания, и отличается лишь тем, в каком именно зеркале нашей «призмы-души» отражаются эти наитончайшие производные нашей чувственной осознанности. Во всяком случае, и то и другое не доступно нашему рефлексивно-практическому или рационально-аналитическому осмыслению, только идеальному, в его символических метафорах. Но с лёгкой руки поверхностных грубых в своих помыслах обывателей, этими понятиями нарекают теперь слишком многое, подчас не имеющее отношение к той волшебной сути, которую несут в себе эти сверх широкие метафизические идеи природы и жизни. Попадая в руки толпы, всё Великое и сверхценное неминуемо опошляется. Дай ценное понятие в руки пошляку, и он непременно его извратит и превратит в обыденную низменность. Ведь он всё и вся, так или иначе, подгоняет под собственное лекало. И всё сверхвысокое, всё изысканное и возвышенное не вписывающееся и не укладывающееся в его «прокрустово ложе», само собой превращается для него в пошлый обыденный хлам, и является, в конце концов чуждым, ненужным и даже вредным.
