Посматривая в лобовое стекло, Крабов по привычке покхекивал, периодически закашливался, хрипел и надрывал кашлем диафрагму. Несколько раз он открывал окно, чтобы отплеваться. Его уже не волновали покорение новых высот, решение нестандартных сверхзадач, карьера и похвала начальства. Он окончательно выгорел за последние недели. Думалось трудно, в голову то и дело вклинивались мысли о Харме. Крабов улыбнулся, вспоминая, как бедный голодный пацан слопал яблоко вместе с сердцевиной, как он радовался колбасе и с глубочайшим доверием смотрел на господина следователя. Кстати, нынче этого господина стали величать «старшим следователем».

Сорок три дня прошло с последнего допроса Крабовым крылатого мальчишки. По слухам, следователь Добринов получил новое, особо важное задание. Возможно именно ему поручили Харма. Этот психопат своими методами пугал даже бывалых мужиков, и очевидно был похлеще Дорбсона. Дорбсон был агрессивным слабаком. «Идиот обыкновенный», — как прозвал его Крабов, но Добринов был не таким. Он в доброжелательной манере, немногословности и располагающей улыбчивости общался с подследственными. Одновременно реализовывая без всяких мук совести и порой с неким наслаждением ужасающие планы касательно разработки их дел, не чураясь пыток, подстав, жестких психологических приемов и многих других болезненно-кровавых методов. Самое душещипательное было то, что работе он отдавался (как бы это поприличней выразиться?) «с душой», редко повторялся, придумывал все новые и новые следственные кошмары своим подопечным.

Крабов сжирал самого себя чувством вины. Он слишком хорошо сработал. План мадам Глади не успел завертеться в направлении спасения мальчишки. Харма увезли из тюрьмы в ту же ночь, что последовала за «блестящей» работой Крабова. Где Харм с тех пор находился, ему не доложили. Жив ли он? К сожалению, и это не известно. А самого Крабова удалили из списка допусков в изолятор. Вроде как отпала такая необходимость. Все заключенные, содержащиеся там, нынче велись другими следователями. Может Фейи прознал про контакты Крабова с Глади и потому отстранил его? Возможно Харм еще там…

«Возможно его уже нигде нет…» — подумал Крабов.

Господина следователя отблагодарили за хорошую работу и выдали приличную премию, присвоили подполковника и зачем-то отправили во внеочередной отпуск. Крабов прокутил деньги с любовницей: ушел в запой, забылся, две недели не появлялся дома, но и это не принесло совести облегчения. Протрезвев и помучавшись дней пять страшным похмельем, он почувствовал, как его накрывает апатия. Сначала он твердил себе: «Алкоголь убьет меня, — потом перешел на: — Похмелье убьет меня», — а закончилось дело депрессией, которая кстати тоже могла и убить. Почти родная, уживающаяся с ним долгие годы работы назойливая депрессия жевала его и переваривала уже уйму дней, прорву ночей. Расстаться с ней получалось лишь на короткое время. Спутница похмелья, спутница его работы — в настоящее время он находился в ее хватких и весьма вонючих челюстях.

За время отпуска и позже Крабов не связывался с Глади, хотя был уверен, что она разыскивала его.

Сейчас он сидел в черной служебной машине, ожидающей отправления на раскатанной бульдозерами земляной парковке, смежной с проезжей частью. Выезд перекрыл тот самый злополучный грузовик, который заглох и не спешил заводиться. К Крабову, сидящему на переднем сидении, подошел дежурный поста:

— И вам дали добро. Проезжайте! — воинское приветствие и вслед за армейским: «Можете идти!» дежурный удалился.

После формальной беседа из двух фраз с охранником пропускного поста, следователь взглянул в окно. Всего в полусотне метров слева сияла под лучами солнца лужа. Не лед — именно лужа. Рябила возбужденная ветром, блестела, переливалась. Там не было снега и наверняка удалось бы согреться бедным солдатикам из грузовика. Но каждый из служащих знал: пока идет дознавание и сверка документов, никто не имеет права покидать транспортное средство. Потому тридцать человек в грузовике замерзали. Что поделать, таков порядок.

Странным в Воллдриме было то, что так называемая зона колдовства, начиналась не меньше, чем в десяти километрах отсюда, но эффект погоды уже добрался до второго контрольного пункта пропуска. Значило ли это, что погода к колдовству не имеет отношения? Сложно сказать.

Однако солдатикам разрешили выбраться из холодного плена грузовой машины. Гурьба окоченевших мальчишек под руководством ротного офицера вывалилась на дорогу. Кто-то прыгал, разминал ноги, другие потирали закоченевшие конечности, щеки, носы и уши.

Офицер, что вылез с солдатами из кузова, подошел к кабине. Скорее всего лейтенант просился отвезти солдат в тепло, которое было так близко и так притягательно; туда, куда минуту назад пялился следователь. Добро он не получил. Майор в кабине злобно потыкал варежкой в часы на запястье. Ротный вернулся к остальным.

Они пытались толкнуть машину. Грузовик один черт не заводился. Молодые ребята с тоской поглядывали в тепло, но никто не разрешал отлучаться от машины. В еще не промерзшей кабине майору хорошо и совершенно точно плевать на подчиненных, которые наверняка получат обморожение.

Крабов наблюдал за действом без особой чувствительности. Ситуация была скорее заурядной, нежели из ряда вон.

Задержка машины следователя вышла хоть и неожиданной, но типовой. Так часто бывало, пока ожидаешь сверок и подтверждений своего назначения, прибывает колонна с парой сотней личного состава. Их сопровождает старший офицер, например, полковник, и тогда ожидание тех, кто рангом пониже, может затянуться на часы. Статус главного офицера дает право первоочередного проезда всем, кто его сопровождает. Шесть грузовиков из этой колонны проехали относительно быстро. Седьмой, что перегородил проезд машине Крабова, застрял у КПП из-за бумажных недочетов. Теперь приходилось ждать. Да и рамс с ними, служба идет в любом случае!

Следователь выкурил добрые полпачки сигарет в ожидании документов. В машине дымище, словно в выхлопной системе машины. Глаза водителя уже слезились, но он не смел просить начальника не курить, а на улицу Крабова не выгонишь.

— Смотрите, — вдруг подал голос водитель.

Он указал куда-то вправо. Захватывающее явление: снег поднимался вверх!

— Я слышал про это, но не верилось, — откровенно признался Крабов, и оба залипли, позабыв про застрявший перед ними грузовик. Ветер утих, а снег действительно падал ввысь, по снежинке, по крупинке поднимался туда, откуда когда-то прилетел.

Грузовик наконец протолкнули, пропустили машину следователя, но без ремонтной бригады они вряд ли обойдутся. Солдатиков загрузили обратно в ледяной кузов и вызвали по рации буксир. Не повезло, бедные ребята просидят в холоде еще не меньше пары часов. Неужели идиот-майор не отдаст приказа отвести молодежь в весеннюю зону?

Но это уже не важно: шлагбаум оказался позади служебной машины следователя, а впереди лежал путь в четыре десятка километров до города.

Насколько Крабов боялся этого города, настолько же мечтал оказаться в нем, в аномальном, но великом месте.

Он перебирал документы. Новая сводка гласила, что ограничительные веревки смогли воссоздать в лаборатории какого-то государственного института и теперь их штамповали, как обычный шпагат. Каждому патрулю в городе выдавалось по два-три комплекта ограничителей и, в случае обнаружения колдунов, тут их действительно называли весьма романтично — «мечтателями», достаточно было связать им любую часть тела, и те лишались возможности колдовать. Главное, чтобы веревка составляла петлю. По правде, была одна проблема: воссозданная веревка не обладала прочностью оригинала. Ее можно было перерезать ножом, а при желании даже разорвать.

Еще одна проблема. Тот колдун, что сотрудничал со следствием, стался совершенно невменяем. Потому слово «сотрудничество» теперь звучало довольно наивно. Мужчина средних лет был найден в лесу еще прошлой весной. Он разговаривал с деревьями, звал некую древесную деву и просил ее о блаженстве. Звали его, то ли Сэм, то ли Пэнто, то ли Фоулк, то ли еще с десяток каких-то странных и не очень вариантов, которые он то и дело повторял. В целом, как узнали в нем колдуна? Он испускал теплый пар, был живым парогенератором. Он кричал, что устал и хочет покоя, просил найти орейфус, какой-то фоландус… Военные вскоре узнали, что орейфусы — это стулья из амфитеатра школы. Когда мужчину в качестве эксперимента привели туда, то он запросто развязал неподдающийся узел на одном из стульев и переместил веревку себе на руку. Вообще же он не развязывал его руками, но каким-то невообразимым образом направил воду, испаряющуюся с его кожи на веревку, и та, избавившись от узла, опустилась на его запястье. После этого он больше не выделял пар.