Одна из поврежденных ламп дневного света на потолке время от времени сыпала искрами. Другие лампы напряженно гудели.

В какой-то момент она остановилась и замерла, чтобы понять, откуда именно из длинного больничного коридора со множеством выломанных дверей исходит звук.

И звук этот тут же повторился снова.

Кто-то негромко всхлипнул в одном из ответвлений коридора.

Она снова двинулась на этот звук и, всматриваясь в сумрак, замерла.

Это был ребенок.

Мальчик.

Лет девяти, не больше.

Он просто стоял посреди коридора, всхлипывал, мелко трясся от страха и звал:

– Мама.

Она не понимала человеческую речь.

Ей также не было и понятно значение этого слова, она слышала только звук.

Любые сочетания звуков, произносимых живыми, не имели для нее теперь ровным счетом никакого значения и смысла. Впрочем, злобное шипение других трупаков она тоже не восприняла бы как речь именно потому, что не наделены ожившие мертвецы возможностью того общения, каким обладают живые.

В желании накинуться и вонзиться зубами в живую плоть, она приготовилась к прыжку.

Мальчишка не видел ее, просто стоял, сложив руки по швам так, будто в данный момент находился перед отчитывающим его за невыполненное домашнее задание строгим учителем.

В нетерпении она злобно зашипела.

– Мама, – только теперь обернулся на нее мальчик, и зрачки его глаз расширились от дикого ужаса.

Ему следовало бы, наверное, бежать по коридору прочь, но вместо этого ребенок просто попятился и спрятался в одной из комнат без окон и с выломанной дверью, после чего, осознав, что попал в ловушку, жалобно и громко всхлипнул.

Она последовала за ним и замерла в проеме двери, после чего затряслась и издала еще одно злобное и нетерпеливое шипение.

– Мама, не надо, – умоляюще всхлипнул мальчик.

Левая рука его была забинтована в области локтя.

Спрятаться в тесной комнате ему было негде.

И все же что-то заставило ее немного помедлить с нападением.

Это было в чем-то сродни наваждению, если, конечно такое объяснение можно использовать применительно к неживой сущности, а правильнее сказать, к трупу.

Неожиданно она увидела в теле ребенка сияющие и переливающиеся рубиновым и алым цветом сплетения вен, капилляров и лимфоузлов. В такт биению сердца они вспыхивали и переливались из темно-бардового в ярко красный и алый.

Ей даже казалось в какой-то момент, что она слышит, как тихо шелестит, спеша по этим крохотным каналам в теле ребенка мерцающая как угли костра кровь, ощутила даже на расстоянии силу ее тепла.

И это мимолетное наваждение тут же прошло.

Она кинулась на ребенка.

И как только она это сделала, мальчик оглушительно завизжал.

Ей не было совершенно никакого дела до его крика, она желала только одного: схватить его шею скрюченными пальцами и вонзить в нее зубы.

И она уже почти сделала это, но какая-то мощная сила вдруг врезала ей по ногам и отбросила в сторону буквально за мгновение до всего этого.

Удар сопровождался яркой вспышкой и грохотом.

Она отлетела к стене и ударилась о расположенный там металлический стеллаж со стеклянными банками, пробирками и медицинскими приборами, который тут же качнулся, после чего медленно и неумолимо завалился вперед, придавив ее.

Она даже не заметила, что к ранее имевшейся рваной и запекшейся ране на груди в области сердца у нее добавилось еще одно огнестрельное ранение на левом колене.

После удара об пол из горловины ее футболки с принтом мультяшного героя показалась цепочка белого металла с кулоном.

И все что особь могла теперь делать, это только злобно шипеть на того, кто стоял теперь в дверном проеме и держал в одной руке нацеленный на нее дробовик, а в другой начатую бутылку виски.

Мальчик тут же спрятался у него за спиной.

Мужчина пару мгновений стоял как обухом ударенный, после чего криво усмехнулся и произнес, обращаясь при этом, конечно же к придавленной стеллажом особи:

– Хуясе!

Он немного помолчал, потом сжал двумя пальцами переносицу и со скорбным выражением красного, напрочь пропитого лица, произнес:

– Ну, вот и все! А знаешь, я даже рад, что все так вышло. Ты была совсем не такой, как все эти шкуры, которым мужик нужен только лишь для того, чтобы срывать на нем свои бабские истерики. Все мои бывшие были такими. Все! Кроме тебя… Психовали и истерили при первом же удобном случае, и еще постоянно вымогали из меня деньги. Но ты была не такая. Совсем не такая.

Сказав это, он приложил горлышко бутылки к губам и сделал глоток.

Мужчина был уже в изрядной степени опьянения, отчего алкоголь тут же потек по его рыжей неопрятной бороде и впитался темными пятнами в ткань футболки на пузе под курткой.

– Ты никогда не была такой как все они, – куда-то неопределенно в сторону махнул рукой мужчина, едва не расхлестав бутылку о дверной косяк, после чего презрительно и с некоторым сожалением в голосе добавил, смачно сплюнув при этом на пол: – Все эти бабские заморочки типа: «Мое это мое, а твое это наше» тебя вообще никогда не интересовали. Это у других баб вечный комплекс неполноценности из-за отсутствия мужика рядом. Это все другие бабы всеми правдами и неправдами вечно стремятся выйти за любого, пусть даже и за морального какого-нибудь урода, чтобы только не быть одной, или как это красиво называется: «быть замужем». Это другие… Но только не ты! Ты была не такая. Ты всего и всегда добивалась сама. И именно поэтому я тоже никогда не нужен был тебе по большому счету. Я это знал. Всегда это чувствовал и понимал.

Сказав это, он с обидой ударил кулаком с зажатой в нем бутылкой себя в грудь.

– Я знал, что когда-нибудь настанет день, когда мы расстанемся уже окончательно. Я всегда к этому мысленно готовился… И вот этот день настал.

По причине опьянения мужчина с трудом держал равновесие, а язык его заплетался.

Но, не смотря даже на заплетающийся язык, мужчине, видимо, очень сильно хотелось поговорить.

– Вернее, расстались-то мы с тобой еще до этого, когда ты сбежала от меня, но все равно… – сказал он. – Просто сейчас мы расстаемся уже навсегда. Пусть земля тебе будет пухом… Или что там обычно говорят в таких случаях?!

Видимо, последняя фраза его некоторым образом смутила, после чего он в раздумье сильно наморщил лоб.

Эта его задумчивость длилась недолго и вскоре снова сменилась на минорную пьяную эмоцию.

– Конечно, я вовсе не идеален, – сказал он. – У меня как и у всех, есть свои недостатки. Я немного вспыльчив, немного ревнив, немного несдержан в словах и поступках… И я прекрасно знаю это. Но, все же, среди других я был лучшим. И ты должна признать это.

Мужчина изобразил скорбно-энигматический взгляд, после чего пообещал:

– Я непременно забуду тебя, – и попытался выжать из глаз слезы, но, так и не сумев это сделать, продолжил: – А может быть и нет. Ведь разве можно тебя забыть?! Никак невозможно. Ты была такая…

Он скрючил пальцы, пытаясь, видимо, изобразить какая была при жизни та, которая сейчас была придавлена металлическим стеллажом.

– Да я уже много раз пытался это сделать… – сказал он. – Много раз пытался тебя забыть. Но так и не смог.

Мужчина снова поднес бутылку ко рту, сделал глоток, после чего приложил стеклянную емкость к бритой башке так, будто пытался унять жар. Все еще выдавливая пьяные слезы, он зажмурился, после чего в приступе истерии достаточно громко всхлипнул:

– А ведь я так любил тебя, Лика!

После этих слов, бутылка выпала из его дрожащей руки и, упав на бетонный пол с грохотом разлетелась на осколки, покрыв ботинки и бесформенные затасканные джинсы мужчины мокрыми пятнами.

И тотчас же, словно в ответ на этот грохот где-то в дальнем конце коридора что-то глухо хлопнуло, будто упала на пол какая-то доска или коробка.

Мальчик испуганно вздрогнул и насторожился на этот звук.

Все еще зажимая глаза ладонью, пребывавший в состоянии слезливого отчаяния мужчина, казалось, этот шум даже и не заметил.