Версий, что же именно спятивший садовник сделал с богачом Оливером, его жёнушкой и детишками, насколько знал Ром, существовало не менее дюжины. Жаль, если Тими прав, и все они были лишь выдумкой.
Обшаривая пространство клетушки, Ром наткнулся на горы ящиков, с гнилым хрустом ломавшихся от его несильных толчков. Он едва не повалился на них, лишь кое-как сумел ухватиться за перегородку. Пальцы коснулись чего-то мягкого и влажного. Ром пригляделся, почти уткнулся носом...
Плесень. Плесень покрывала доски стен сплошным ковром.
Он поспешил вытереть ладонь о штанину. И вновь услышал сдавленное хныканье, доносящееся из своего горла.
Тими-предатель! И Анна ничем не лучше! Затащила их сюда, на ночь глядя. Ведь никто из взрослых не знает, куда они пошли. И никто вовек не подумает искать его в подвале: ни папа, ни мать, ни дядька Пиклюс. Никто! От него не найдут даже тела. Его, как и всё тут, укроет плесень, и через несколько лет постепенно, никуда не торопясь, плесень переварит его останки.
Но он не хочет идти на корм плесени! Да и что он всё заладил про эту плесень, будто ему не о чем больше подумать.
Друзья бросили его здесь, словно желая его смерти...
Не ныть, нельзя ныть... надо быть...
Только сейчас Ром почувствовал запах. Прежде тот, должно быть, был вовсе удушающим, а теперь поослаб. В подвале воняло гнилью. Но не как пахнет гниющее дерево, или порченые овощи. Другая вонь, чуть сладковатая... Оркриджы хранили в этом месте свои припасы, а когда уехали, их репа с капустой породили огромную плесневую кучу. Мшистое покрывало, похожее на взбитую перину, с бледными поганками на тонких склизких ножках, торчащими из него, вскормленными на питательном перегное. Это их вонь.
Репу Ром не любил до тошноты. Мать готовила её постоянно - варёную, тушёную и даже мочёную! - ведь та стоила мешок за медяк. Теперь он возненавидел её ещё сильнее.
Все овощи здесь давно сгнили, но запах разложения глубоко въелся в деревянные стены. И плесень никуда не делась, а лишь всё больше разрасталась. По её пушистому ковру наверняка ползало полно всяких насекомых, но в полутьме он их не видел. Кроме того, ему хватало чего бояться и посильнее.
Ром шарил руками по перекрытиям, не обращая внимания на уколы заноз, впивающихся под когти, лишь хныкая и чуть-чуть стоная, когда опирался на подвёрнутую ступню. Он искал выход. Как-то же в эту клетушку заходили? Её ведь не могли заколотить.
Он нашёл дверь. Не заколоченную, только прикрытую. От его нажима она легко отвалилась и грохнулась на пол. Ром издал победный возглас. Со всей доступной поспешностью он выбрался из заплесневелой западни.
Глаза попривыкли к темноте. Хотя светлее она не сделалась. Если бы он вовсе закрыл их, ничего бы особо не изменилось. Но не такой уж большой этот подвал, чтобы пришлось слишком долго искать в него спуск.
Бредя по проходу с всё тем же земляным полом - может, когда-то тот и был застлан досками, что давно сгнили, - Ром натолкнулся ещё на несколько деревянных перегородок по обеим его сторонам, ведущих в другие клетушки. Оркриджы, похоже, привыкли иметь большой запас продовольствия.
Ром сдавленно хмыкнул.
Обжоры и дураки. Всё равно все их свиные окорока и гусиные паштеты сгнили, как и овощи.
Была бы у него свеча, он бы вмиг нашёл выход, а не тыкался куда неведомо, словно слепой крот. Если он запнётся обо что-то и всё же сломает ногу, то точно не выберется отсюда. А он должен выбраться. По-другому быть просто не может.
Дрожа от царившего в подвале застоявшегося холода (не от страха ведь?), Ром нащупывал дорогу не только руками поверху, но и здоровой ногой внизу. Как же темно. Разве не должен он был уже упереться в какую-нибудь стену?
За своим сбивчивым дыханием Ром расслышал тихий писк, а затем что-то шустрое пробежало по его башмаку. Ногу он отдёрнул, но даже не вскрикнул. Мышей он не боялся. Те всегда предпочтут сбежать от человека. И что они тут жрут? Плесень с гнилью? Или копошащихся в них червей? Или может друг друга? Он слышал, что крысы иногда съедают собственные выводки, если нет другой еды.
Гадость. Об этом лучше тоже не думать.
Ром утёр рукавом бегущий по щекам пот. Привалившись задом к очередной перегородке, при этом опасно накренившейся, он остановился немного перевести дух.
Он провалился в подвал старого заброшенного дома. Ну и что. Случается, бывает, всякое говно, как говорил порой отец. Но потом всё всегда возвращается на круги своя. Так говорил уже храмовик в церкви. К тому же это взрослые попадают в плохие истории, а с детьми не может случиться ничего "по-взрослому" плохого. Творец на Небесах присматривает за малыми чадами. Об этом храмовик тоже говорил. Потом он ещё посмеётся над своим приключением. Настоящим приключением, а не выдумкой, которые они сочиняли, чтобы попугать друг друга, гуляя по здешнему парку. Тими ещё будет ему завидовать. А девчонки (и Анна тоже) таращить глаза, - дескать, как это он не спятил, оставшись один в кромешной тьме. Полной жутких страхов. Уж он найдёт, что им рассказать. И может, сорвёт несколько поцелуйчиков (и у Анны тоже). Всем девчонкам нравятся герои... Скорей бы только его приключение закончилось. Скорей бы наступило это "потом". Он даже сходит в церковь и поставит свечку.
Кругом было темно, но ещё и совершенно тихо. Как будто прямо над ним не ходили Тими с Анной. Но, если они сбежали, то никто и не ходил, и половицы не скрипели не под чьими шагами.
Нет, Тими не сбежит. Он его лучший друг. А Анна самая смелая девчонка, какую он знает. Они просто не знают, как ему помочь.
Если всё же нет... Он продолжит бродить во мраке, натыкаясь на стены, сколько хватит сил. Потом упадёт. Будет долго-долго плакать, зовя на помощь, ещё на что-то надеясь. Всё напрасно. Тогда ему останется лишь умереть. И он умрёт.
С новой силой хлынули горячие ручьи. Ром ощутил на губах соль. Он уже не думал, что рыдает как девчонка. Да если бы кто увидел его в этот момент и назвал девчонкой, - он расцеловал бы его от счастья!
