Ошейник Подчинения являлся вещью специфичной, на самой грани дозволенного. Применять ошейник к людям и прочим разумным запрещалось под страхом смертной казни. А вот к живности, включая иномировую, при наличии должного разрешения, - пожалуйста. Поначалу такие разрешения выдавались лишь демонологам для их особых работ. Но в связи с возросшим в последние годы спросом на спутников, и для остальных их получение стало вполне доступно. Словен полагал, что этим послаблениям в скором времени придёт конец. Орден в отношении потусторонних сущностей возвращался к прежней жёсткой политике. Что и понятно. Ведь стоит какому-то самодуру вместо болотного краба открыть проход в Срединный мир Высшему демону, как грянет катастрофа. Но пока обходилось без подобных эксцессов, а значит, веселье продолжалось.
Ошейник был у него, вот только как им воспользоваться?
Словен не думал, что здесь могут возникнуть трудности. Давление чужого измерения совместно с чарами должно было подавить демона, и нацепить уздечку - заключительный штрих - не составило бы труда. С крабом и тритоном так бы и вышло. С ними, но не с Мешаниной.
Эта бестия становиться покорной не намеривалась. И к ней не подобраться. Заграждающий барьер не пропустит заклятье, реши он, к примеру, обездвижить её. Снимать же его, пусть даже на мгновение, - нет уж! Картина того, как уродина прыгнула на воображаемую приманку, стремясь пронзить ту жалом, до сих пор стояла у мага перед глазами. Значит, оставалось просто наблюдать со стороны, теребя в пальцах ремешок, которому не находилось применения. А может и вовсе не найдётся, если в итоге бестия сама себе свернёт шею.
Если так, то скорей бы уже!
Но странно...
Течёт демоническая кровь, тёмно бардовая с зелёной примесью. Обильная, густая как слизь, пузырящаяся. У этой бестии даже кровь болотная. Тварь всё упорствует. И сколько ему выслушивать её чёртовы вопли?
Словена переполняло раздражение. Сначала оно было несильным, и он вполне с ним справлялся, но чем дальше заходило это безумие, тем раздражение нарастало. Мысли путались, и их замещала злость. Злость бухала в его голове грозными барабанами прямо позади глазных яблок. Старик шумно сопел. Вены вздулись на его лбу и шеи, мокрых от текущего пота.
Каждая атака на фигуру сопровождается всплеском пламени. Зловещие отблески озаряют стены погреба. Фантасмагория. И хриплый захлёбывающийся визг. Визгливый врезающийся в мозг вой.
Многоножка калечит себя, но барьер ей не сломить.
Ошейник не набросить - это уже очевидно. Мешанина осознанно шла на смерть, выбирая последний способ избежать рабской участи, раз других её лишили. Такая ярость могла восхищать. Но до чего же отвратное зрелище.
Словен зябко передёрнул плечами и отвернулся. Оглядел низкий потолок, темень по углам, куда не доходил свет масляных ламп. Где-то наружи была ночь и хлещущий ливень, где-то далеко, его дом пуст, а сам он закрылся в этом импровизированном подземелье, один с существом из иного мира. В случае чего-то непредвиденного ждать помощи будет неоткуда.
Зря он это затеял.
Подобная мысль всё настойчивее укреплялась в нём и всё более беспокоила. Слух, защищаясь от нескончаемых верещаний, переставал различать их. Глох. Но те пульсировали в мышцах, вопили в самой сердцевине костей, размягчая их. Размягчённая слабость - в ней растворяется раздражение и всякая злость... Он так устал, кто бы знал. Он - старик, дряхлый старик, что бы сам о себе ни думал... Зачем он так изводит себя? Для чего? Для сущей ерунды, призванной потешить взыгравшее самолюбие.
Зря он это затеял.
Визги накатывают волнами, отдаляются, будто выдыхаясь, и тут же ударяют с новым иступлённым напором. Снова и снова. И снова и снова. Череп разбухает от порождаемого ими давления. Трещит. Его содержимое закипает.
Маг пошатнулся. Обхватил голову ладонями, что никак не помогло.
Ему противно. Мерзко. И не столько от вида кровавого действа - жирная многоножка извивается от боли, большие мохнатые лапы скребут плиты пола, скользят, - сколько от осознания собственной к нему причастности. Того, что именно он являлся его причиной. Того, что ему втемяшилось в дурную башку притащить в свой дом подобную скверну.
Вздумал поиграть в весёлые игры? Так получай свой трофей! Вот только он будет чуток расшибленный, чуток в кровавых ошмётках. Доволен? Получай, что заслужил!
Сгорбленный старик с опущенными руками стоял в полутьме погреба. Взгляд некогда лучащихся глаз потух. Человек отводит его от беснующейся твари, и вновь возвращает. Он не хотел смотреть. И не мог не смотреть. Мысли с трудом пробивались в выжатом сознании. Какими они казались медлительными. Среди них преимущественно звучала та, об ужасной ошибке, что он совершил, - зря, зря, зря... Но была и вторая. Слабая. Словен тянулся за ней.
Как остановить это?
Пол в защитном круге залит кровавой слизью, и сама тварь вся в слизи, текущей из полученных ею ран с обугленными краями. Кровавая пена летит хлопьями из трясущейся собачьей пасти. Демоническая кровь парит, наполняя воздух серной тухлятиной. Старик задыхался в этой вони. Его бил озноб. Он едва не плакал, неспособный что-либо изменить. Прекратить пытку. Свою и её.
Он, в конце концов, не изувер, решивший "скоротать вечерок" жестоким издевательством. Но разве сейчас он может называться разумным существом? Нет. Сейчас он грязный ублюдок, ничем не лучше самого низменного пожирателя падали из Великих Трясин. Хуже. Ведь тот не выбирает своего существования - он тот, кто он есть от рождения. Человек может выбирать. Должен! Венец Творения, светоч мудрости!.. Иначе стоит ли удивляться стоящей в горле тошноте, в том числи, от отвращения к самому себе. Каждый получает то, чего достоин.
- Ну, хватит!
Словен закричал вслух, перекрывая вопли Мешанины. И от этого усилия его череп всё же лопнул. Или почти... Нужно всё прекращать, пока он ещё способен думать связно. Пока... Решение поднялось из пучины его бессвязных мыслей, как пузырь газа со дна торфяного болота. Поднялось и лопнуло озарением.
Он выбросит тварь назад.
